А с ленты памяти былое не сотрешь

Продолжение. Начало

Вот и я успел после выпуска отработать только полтора месяца, как получил повестку из военкомата. Меня призывали на воинскую службу сроком на два года.

Куда могут отправить новобранца из Гродно, учитывая, что здесь западная граница Союза? Правильно, на Дальний Восток. Набрали в Белоруссии целый эшелон, и мы тащились через всю страну, не помню даже, сколько времени. Моя ситуация выглядела почти как в песне – дан приказ ей на запад, мне в другую сторону. Дома у меня осталась молодая жена.

Нас привезли в Хабаровск, центр Дальневосточного военного округа. А оттуда распределили по гарнизонам. Я попал в ПАП РВГК. Если расшифровать – в пушечно-артиллерийский полк Резерва Верховного Главного Командования.

Длинное одноэтажное здание – казарма. Рядом – еще несколько строений поменьше. И все. А вокруг – уссурийская тайга. Снег, холодина. Попытался вспомнить, что читал об этом крае. Единственное, что пришло в голову, – здесь водятся тигры.

Близился вечер. Нас, тройку новичков, проинструктировали о правилах безопасности. Про тигров не упоминали. Старшина Санкин выдал мне обмундирование и, когда я переоделся, вручил новенькую шинель:

– Пришьешь на нее бирку со своей фамилией, чтобы не путать с другими.

В казарме двухярусные койки. Две рядом, к ним приставлены спинками еще две – эта четверка стоит на полу. А над ней точно такой же второй ярус. То есть в итоге получается блок для сна восьми солдат. И эти блоки, с просветами, тянутся в два ряда вдоль всей казармы. Возле стены – цепочка стоячих вешалок для шинелей, куда я приспособил и свою.

Моя койка оказалась в верхнем ярусе. Когда старшина подвел меня к ней, он сообщил, что в армии все надо делать быстро. Подъем – в секунды, чтобы быть готовым к действию. Отбой – тоже без лишнего рассусоливания.

Отойдя на шаг, Санкин вдруг резко выкрикнул:

– Отбой!

Я покрутил головой по сторонам – кому это он?

– Я кому скомандовал «отбой»?! – старшина в упор смотрел на меня.

Сообразив, я сразу же схватился за пуговицы на гимнастерке, а они не хотят расстегиваться. В общем, кое-как осилил и взобрался на свою верхотуру.

– Накрыться одеялом!

Накрылся. Подумал – отдохнуть, конечно, не мешает. Столько треволнений в первый день.

И тут же прозвучал голос Санкина:

– Подъем!

Я соскочил вниз и постарался побыстрее натянуть на себя одежду. Только успел завершить этот процесс и стать по стойке смирно, как услышал:

– Отбой!

Повторилась эта тренировка трижды. Служба началась.

На следующее утро, после заправки коек и завтрака в столовой – она в отдельном корпусе, было приказано одеться и построиться для выхода на полевые занятия. Народ собирался бодро, переговаривались, а я никак не мог найти свою шинель. Кончилось тем, что все построились, вешалки опустели, а я стоял, как сирота казанская. Решил обратиться к Санкину:

– Товарищ старшина, моей шинели нет!

Санкин бросил взгляд вдоль вешалок и отвел глаза:

– Опять украли! Пойдем со мной.

Мы зашли в каптерку, старшина нашел какую-то видавшую виды шинель и передал мне:

– На, носи. Получше нет.

Была она мне не совсем по росту, согревала явно хуже, чем новая, но что я мог сделать? Мой сосед по койкам объяснил:

– Это дембеля. Так всегда. Тут несколько хлопцев скоро демобилизуются, так не поедут же они домой в своих старых шинелках. Некрасиво получится. Вот они и подбирают себе новые.

Осадок от такого старта остался прескверный. Но, кроме всего прочего, для меня оставался загадкой ответ на один простой вопрос. Со всех сторон дремучая тайга. Ночь. Куда можно спрятать украденную шинель? Это ведь не иголка. До сих пор не знаю. Может, по сговору со старшиной, у него же в каптерке?

А служба шла. Вскоре на строевом смотре я увидел все наше начальство. Поразил командир, полковник Знов. Он был одет с иголочки, смотрелся как франт на фоне всех остальных. Правда, его облик не слишком вязался с окружающей средой. И действительно, через пару месяцев его забрали в Хабаровск, в штаб округа.

Второе лицо в полку – замкомандира по строевой части. Подполковник Колесник. Лучше ему на глаза не попадаться. Не так повернешься – отругает с упоминанием всех глаголов и прилагательных. И еще накажет. За плечами у него – начальная школа, 4 класса. Вообще, выяснилось, что с образованием у многих офицеров серьезные проблемы. Особенно у тех, кто воевал и остался в армии. Может, и остались-то потому, что после войны им некуда было возвращаться…

Наш полк находился в приграничной зоне, где не так уж далеко друг от друга расположились несколько воинских частей. Центром притяжения для них являлось большое село Сергеевка. Там жили некоторые семьи военных. И там был Дом офицеров. А в нем вечерняя школа. Как раз в это время в ней не хватало учителя математики. Это с одной стороны, а с другой – прошел слух, что в ПАП РВГК прибыл служить солдат с высшим образованием, да к тому же еще и математик. Через две недели я уже вел в Сергеевке уроки. Меня отвозили туда вместе с нашими офицерами-учениками и с ними же привозили назад.

В классах – люди разных званий, вплоть до майоров. А учитель перед ними – рядовой солдат. Трудно было им – столько пропущено, нет предметной базы, учебных навыков. Трудно было и мне – если майор Верещак, начальник связи нашей части, показывал полное бессилие перед несложной задачей, я старался ему помочь. Максимально деликатно. Предельно доброжелательно. Уважая его как человека – не каждый в его годы и с его званием пойдет в школу. В то же время я видел, что ему неудобно передо мной.

Поэтому, когда Дом офицеров нашел местного постоянного учителя, я почувствовал облегчение.

В полку имелась вычислительная команда штаба – тройка старослужащих, которая готовила данные для стрельбы. Так случилось, что все они одновременно уходили в запас. Быстро нашли других, а начальником над ними поставили, конечно, меня – грамотный, считать умею. Попутно присвоили мне звание старшего сержанта.

Работа, естественно, несложная – для того, чтобы вести расчеты, не надо было кончать физмат. Но меня удивлял необъяснимый парадокс: отсутствие в полку пушек. Но ведь он пушечный! И расчеты делались для пушек! А где они? Возможно, стоят где-то припрятанные?

Во всяком случае, офицерские тренировки проводились регулярно на винтовочном полигоне.

Винтполигон представлял собой большую площадку с расставленными на ней различными целями. С краю стоял домик. Часть его стены, обращенной к площадке, открывалась, и тогда можно было изнутри стрелять по целям. Для этого в домике были горизонтально закреплены четыре винтовки. Их стволы наводили, вместо пушек, на тот или иной объект. Предварительно делали расчет, а потом выстрел. По сути – имитация орудийной стрельбы. После занятий проем закрывали наглухо.

Каждый раз, для очередной тренировки, надо было готовить оборудование, наново расставлять цели, заряжать, чистить, убирать, заниматься расчетами. Мне предложили переселиться в домик и взять на себя все эти хлопоты. Я согласился. Один из плюсов – сам себе хозяин. Один из минусов, причем немаловажный – домик не отапливался. Я решил: как-нибудь перезимую, зато летом – раздолье. А на сон грядущий всегда можно поверх суконного одеяла накрыться бушлатом.

Однажды, в холодную осеннюю ночь, я внезапно проснулся от ощущения, что кто-то на меня смотрит. Я открыл глаза и, лежа на спине, стараясь не шевелиться, стал медленно обводить взглядом свою тесную келью. Вокруг царил непроницаемый мрак, не было слышно ни звука, ни движения. Свет от столба на полигоне напрямую не попадал в окошко, но когда мои глаза привыкли к чуть-чуть прояснившейся темноте, я увидел ЕЕ. Прямо передо мной, удобно устроившись на бушлате, сидела большая крыса. Она неотрывно глядела на меня.

Надо было что-то предпринимать. Резким движением я выскочил из-под одеяла, быстрей, чем по команде старшины. Крыса тяжело спрыгнула на пол и словно замерла. В темноте неясно было, куда она девалась. Я нащупал рукой выключатель, вспыхнула лампочка. Крыса сидела возле кровати и глядела на меня. Медленно, очень медленно, чтобы ее не спугнуть, я стал продвигаться вдоль стены к углу, где лежала тренога от теодолита. Наклонившись, я стал так же медленно поднимать то, что должно было в моих руках стать орудием убийства. Я знал, что мне нельзя промахнуться, иначе в следующую ночь я не усну, ожидая повторения сегодняшнего визита.

И тут крыса побежала, но без особой прыти. В какой-то момент мне даже показалось, что она беременна. И в ту же секунду пришло озарение: так вот что подспудно тревожило меня в моей ночной посетительнице! Ее взгляд был осмысленным! В нем явно читались мольба, надежда, даже какая-то признательность. И мои руки сами собой опустились.

Между тем крыса исчезла из поля зрения, ее нигде не было видно. Я погасил свет, залез под одеяло, в свою нору, еще сохранившую тепло, и попытался уснуть. Ничего из этого не вышло.

Когда рассвело, я нашел в дальнем углу, за щитами, скрытый от глаз ход. Сел на койку и проанализировал ситуацию. Может, напрасно я пожалел гостью? Мдааа… Единственное, чего мне здесь не хватает для полного счастья – так это веселого выводка крысят. С их мамой во главе. И с папашей, конечно. Но ведь наверняка она живет не за тонкой стенкой, а в другом месте. Возможно, возле столовой. Там теплее и сытнее. И охотиться выходит, и с подружками общается. А мне положено по уставу каждую ночь спать. Так что придется принять строгие меры и объявить войну.

Я нашел подходящий брусок, несколько гвоздей и наглухо заколотил этот подземный ход. Все. На войне как на войне.

А вскоре я узнал, что в полку все-таки есть пушка. Одна. Но зато знаменитая. Другие пушки стреляли от силы километров на десять-пятнадцать, а эта – на тридцать с лишним. Наверное, благодаря такому мощному орудию полк именовался РВГК – Резерва Верховного Главного Командования.

Надо добавить, что пушку эту звали Берта, была она немецкой трофейной, и везли ее в свое время через всю страну, когда в сорок пятом полк перебросили из Германии на восток. Тогда же захватили боезапас, который составлял всего 12 снарядов. И вот, впервые после войны, решили ее проверить и провести показательные стрельбы из Берты для высших военных чинов.

Сообщение застало полк врасплох: жили столько лет спокойно и вдруг – на тебе! Начался аврал.

Дело в том, что Берта состояла из трех отдельных частей – станины, лафета и ствола. Каждая часть весом не помню уже в сколько тонн. И собрать их воедино полагалось только перед стрельбой.

Все в армии делается по нормативам. Разобрать и собрать автомат – 40–50 секунд, поставить пушку на позицию – дело минут. Для того чтобы привести Берту в боевое положение, официально, по нормативу, отводилось двое суток.

Сначала надо было вырыть котлован размером пять на пять метров и три метра в глубину. Потом с помощью кранов опустить туда станину. А дальше, опять же используя краны, смонтировать остальные части.

Полк выехал на исходную позицию на три дня раньше. Мощные тягачи волокли на специальных прицепах Берту в разобранном виде.

Когда мы рассчитали наводку, нас проверил офицер из штаба округа – все было правильно. Начальство собиралось контролировать результат стрельбы с наблюдательного пункта километрах в тридцати от самой пушки, и они хотели быть уверенными в своей безопасности.

Наступил ответственный день. Командир полка самолично проверял все этапы подготовки. Нервно глядя на часы, ровно в двенадцать он внезапно охрипшим голосом выкрикнул: «Огонь!»

– Огонь! – повторил командир батареи.

Раздался оглушительный грохот. Ствол дернулся и откатился назад. Снаряд устремился в полет.

– Выстрел! – крикнул комбат.

– Выстрел! – прокричал в трубку радиотелефона сержант, передавая сообщение на наблюдательный пункт.

И все замерло. На огневой позиции наступила звенящая тишина. Все ждали информации оттуда, где высокое начальство должно было увидеть результат: снаряд, поражающий цель.

Прошло несколько томительных минут, прежде чем рация ожила. Командир полка сам схватил трубку:

– Первый слушает!

– Когда же, наконец, у вас будет выстрел… вашу мать?!

Полковник побледнел.

– Выстрел был… четыре минуты назад, товарищ командующий, – тихо проговорил он.

О содержании следующей фразы с НП можно только догадываться.

Через полчаса поступил приказ: найти место падения снаряда и доложить. Два дня полк в полном составе прочесывал полигон. Но снаряда так и не нашли.

Итог оказался неожиданным. Берту куда-то увезли, скорее всего, на металлолом. Полку поменяли статус – он стал ракетным дивизионом. То есть ракет пока еще не было, но офицерам пришлось переучиваться. Предстояло осваивать совершенно другие расчеты.

Между тем изменились и мои функции. Чуть раньше новый командир полка (бывший замполит) назначил меня секретарем комсомольской организации. Я постарался придумать что-нибудь такое, что разнообразило бы и облегчало службу. Организовал конкурсы – литературные, спортивные, на сообразительность и другие. Выяснилось, что в полку с давних времен хранятся музыкальные инструменты – наверное, был когда-то духовой оркестр. Возникла идея возродить его, причем в любом составе. Нашлись среди солдат и профессионалы, и любители. Одна беда – есть классный трубач, Алеша, из города Артема, и труба есть – но, увы, без мундштука. С одной стороны, без него не сыграешь, а с другой – это большой дефицит. Что делать?

Леша предложил: он съездит домой, благо Артем недалеко, и привезет мундштук. Комполка согласился, но заявил, что одного его отпускать нельзя. И назначил меня в сопровождающие. Появление Лехи в общежитии, где он жил до призыва, вызвало большой энтузиазм. Сразу же послали за бутылкой. Потом за второй. Одним словом, мы вернулись вовремя и с мундштуком, но хорошо, что не забыли, за чем ехали.

Оркестр получился, конечно, не симфонический, но для нашей части и для танцев в Доме офицеров Сергеевки вполне подходящий. Добавим к этому чтение и обсуждение некоторых познавательных материалов, появлявшихся на страницах окружной газеты «Суворовский натиск», и станет ясно, чем я занимался последние полгода в уссурийской тайге.

Срок моей службы истекал в конце 1960-го. Командир упорно уговаривал меня остаться и стать кадровым военным. Обещал золотые горы. Мне присвоили звание младшего лейтенанта. Он не понимал, что я привык жить по своему уставу, а не по уставу внутренней и гарнизонной службы…

Продолжение

Самуил КУР