А с ленты памяти былое не сотрешь

История первая.
ВЫЖИТЬ …

Перестук вагонных колес

Поезд стоял на станции Полоцк. Обычный пассажирский поезд. Мы оказались в нем совершенно случайно, и не только мы, другие тоже. Время шло, а поезд ни разу не сдвинулся с места. Стоял и стоял. И тут объявили, что состав дальше не пойдет. Люди, которые набились в вагон до отказа, зашумели, они не знали, что им делать. Некоторые стали с вещами выходить на перрон. Взрослые озабоченно обсуждали ситуацию. А мне нравилось то, что происходило вокруг, все казалось таким интересным. Мы едем на поезде и так долго! Такого подарка я даже не ожидал.

Несколько дней назад, 19 июня, мне исполнилось шесть лет. Конечно, меня поздравили, но это был четверг, все заняты на работе. Поэтому самый главный праздник – когда дарят подарки – перенесли на выходной. И я с нетерпением ждал воскресенья, 22 июня 1941 года!

Я проснулся в тот день рано, но, оказалось, и мама, и папа, и бабушка с дедушкой встали уже давно и почему-то укладывают вещи. В небе летали самолеты с крестами на крыльях. На улице было полно народу и часто звучало одно и то же непонятное слово – «война». А потом мы все сели в поезд и отправились в путь. Далеко-далеко.

И вот теперь мы стоим на станции Полоцк.

Постепенно стало темнеть. Меня уложили спать, от всех впечатлений и переживаний я уснул быстро. А когда открыл глаза, было уже светло и вагон покачивался. Мы ехали! Из разговоров я понял, что в самом начале ночи станцию бомбили. Что такое бомба, мне объяснили. Бросили бомбу и на наш поезд, но она попала в колодец, рядом с паровозом. Я расстроился, что слишком рано уснул и пропустил такую красивую картинку – бомба летит и влетает прямо в колодец! А ведь наш вагон совсем близко от паровоза, значит, было бы очень хорошо видно…

Я не знал тогда, что впервые у меня был реальный шанс встретиться со смертью. Но мы разминулись. И не знал, что потом таких шансов будет еще много.

По мере того, как, с задержками, наш эшелон продвигался вглубь страны, в вагонах становилось просторней. Некоторые, с детишками, стариками и узлами, покидали наш галдящий дом на колесах и направлялись в небольшие города вдоль железной дороги. Люди говорили: зачем ехать в какую-то даль, если все равно война через две недели кончится и тогда надо будет возвращаться домой?

И хотя папа ничего не говорил об окончании войны, мы тоже не поехали до конечной остановки, а высадились в городе с длинным названием Борисоглебск. Много солнца, речка и совсем не похожие на вилейские дома. На улицах военные. Папа пока с нами. Не всех приехавших успели занести в списки, и поэтому его еще не призвали в армию. Это очень помогло нам, потому что четвертого августа мама попала в роддом и на свет появился мой младший братишка. Для всех нас это была большая радость.

Надо сказать, что мама с папой еще до войны, в Вилейке, не теряли времени даром и подготовили для будущего малыша самое главное – имя. Если родится мальчик – назвать его Оскар, как одного из наших родственников. Красивое имя и уважительное.

Через пару дней папа отправился в местный загс оформить метрику на новорожденного. Все шло хорошо, пока…

– Как вы решили назвать своего мальчика? – спросила делопроизводитель, неулыбчивая женщина средних лет.

– Оскар, – ответил папа.

У женщины вытянулось лицо:

– Как?!

– Ну я же сказал – Оскар.

Несколько секунд женщина молчала, а потом возразила:

– Но такого имени нет!

– Может, вам оно не встре…

– Я не первый день здесь работаю, – перебила делопроизводитель, – такого имени нет. Выбирайте какое-нибудь другое.

Папа стоял ошарашенный.

– Ладно, я вам помогу. Раз вы обязательно хотите имя на «О», будет вам на «О». Хорошее имя, вы мне потом еще спасибо скажете.

И вписала в метрику аккуратным почерком: Овсей. После чего отдала документ папе. С чем он и пришел ко всем нам.

Для мамы случившееся было потрясением. В сумятице и неразберихе военных дней можно было ожидать любых неполадок и осложнений. Но чтобы у ребенка отобрали имя – такое в голове не укладывалось. Между тем нас и другие семьи уже отправляли из города в разные точки района. Папу мобилизовали, он ушел на фронт. Братишку первоначально назвали Осиком, так оно в семье и осталось.

Нашим новым убежищем стал поселок Некрылово. А фронт неумолимо приближался.

В Некрылово располагался пункт переформирования воинских частей. Чтобы понять, что это такое, не понадобилось много времени. Люди воюют, воюют, и становится их мало – ведь на войне убивают. Надо взамен добавить других людей. Вот в пункте и добавляли. Получались новые роты, и они опять шли воевать.

Занимал пункт много-много места и был огорожен высоким забором. Маме удалось устроиться туда на работу бухгалтером – им как раз нужен был такой человек. «Повезло», – сказала мама. А потом я узнал, что без этого мы вряд ли сумели бы выжить, спастись от голодной смерти. Местные жили за счет своих хозяйств. А маме разрешили выносить для своей семьи котелок супа – с кухни, которая обслуживала солдат.

Нас было пятеро: мамины родители, мой братик, мама и я. Дедушка недавно отметил свое 75-летие. У бабушки была повреждена нога, она не могла ходить самостоятельно. Осику только что исполнилось четыре месяца. Власти поселка выделили нам комнату в нежилом доме. Она была совершенно пустой. К тому же дом не отапливался. А зима, как нарочно, в том году лютовала вовсю.

На ночь мы укладывались на полу возле одной стенки, надев на себя все, что можно, и тесно прижавшись друг к другу. К утру стена покрывалась инеем. Мама где-то раздобыла один покосившийся стул. На нем сидели по очереди.

Обычно днем я играл возле дома. Но однажды меня потянуло поближе к маминой работе. В пункте переформирования шла своя жизнь. Была середина дня, из-за забора доносился необыкновенно вкусный аромат – у военных наступило время обеда. Я не выдержал и пошел на дразнящий призыв. Вход за ограду находился на пригорке, к нему снизу вела деревянная лестница. У входа стоял часовой. Подойдя к лестнице, я двинулся вверх. Часовой резко перекрыл винтовкой проход и крикнул:

– Куда прешь, жиденок?

Последнего слова в этом обращении я не знал, услышал его впервые, но по интонации понял, что оно обозначает что-то нехорошее. Поэтому я крикнул в ответ:

– Сам ты жиденок!

Отойдя от лестницы, я побрел, не оглядываясь, и горькое чувство обиды непостижимым образом смешивалось с недоступным и манящим запахом…

Шли дни. Война подступила к нам уже почти вплотную. Каждый вечер объявляли воздушную тревогу. Все вокруг наполнялось зловещим гулом вражеских самолетов. Наш пункт, хорошо замаскированный сверху, не привлекал внимания. Главной мишенью немцев было Поворино – крупный железнодорожный узел недалеко от Некрылово. Не раз я стоял в темноте на улице, задрав голову – лучи прожекторов шарили по небу, расходясь и пересекаясь, пытаясь поймать ускользающую цель. Иногда силуэт бомбардировщика попадал в световую ловушку, тут же раздавались выстрелы зениток.

Наше убежище, Воронежская область, еще недавно такая тихая и далекая от военной грозы, перестала быть безопасной. И как только наступило лето 1942-го, мы снова собрались в путь – на восток. Поток беженцев не прекращался, поезда всегда приходили переполненными и уходили такими же. О пассажирских вагонах не могло быть и речи. Товарняк, в который мы погрузились, часто спотыкался на поврежденных участках, а в конце второго дня вообще замер.

Сумерки сгущались, и мы явственно услышали уже такой знакомый гул. Где-то, наверное, не близко, а показалось – почти рядом, ухнула первая бомба. Люди выскочили из вагонов и врассыпную бросились в поле, стремясь залечь подальше от железной дороги. Я и мама с моим братишкой на руках тоже побежали, а бабушка с дедушкой, конечно, остались на нарах.

Я бежал босиком по стерне, стремясь добраться до большого массива еще не убранной пшеницы. С перепугу почти не чувствовал боли. Во многих местах стебли были помяты, наверно, до нас здесь пряталось уже много народу. Мы буквально свалились рядом с какой-то семьей.

В степи сквозь тьму пробивался призрачный свет – в нескольких местах пылали постройки, к тому же на горизонте небосвод во всю свою ширину полыхал красно-желтым пламенем. Взрослые говорили, что это в стороне Сталинграда. Мы лежали, вжимаясь в землю, онемевшие от страха. Один из самолетов на бреющем полете низко-низко прошел над полем, и я увидел на мгновение лицо летчика. Мне показалось, что он ухмылялся.

Потом все затихло. Налет закончился, и мы вернулись в свой вагон. Утром объявили, что эшелон дальше не пойдет – впереди серьезно повреждены пути. Нам такие сообщения были хорошо знакомы еще со времен первой поездки. Люди с вещами потянулись в разные стороны с надеждой найти приют неподалеку. Наша неподъемная семья осталась на месте. В какой-то момент в середине дня мы вдруг ощутили толчок – поезд тронулся! Значит, пути починили.

Чем дальше от фронта, тем меньше было заторов. Когда поезд останавливался на большой станции, мы с мамой, как и все пассажиры, бежали на вокзал. Надо было успеть набрать кипятку, кроме того, там имелись специальные кухни, где бесплатно подкармливали беженцев.

И опять уже привычный перестук колес и убегающие назад бесконечные рельсы. Поезд шел на восток. И привез нас в Кузбасс, в город Кемерово.

Нет дома вдали
от дома

Первый день на сибирской земле. Нас отвели в соседнее с вокзалом здание и поместили в помещение типа багажного. Пять семей, четыре по углам, пятая в центре. Нам достался один из углов. Накормили. И велели ждать. Сколько – неизвестно. Пока не найдут нам в городе жилье.

В помещении стоял тяжелый воздух – от скученности, от немытых тел. Спали вповалку – впрочем, нам было не привыкать. Еду давали. Через неделю умер дедушка – мамин отец. Он долго держался. Его увезли хоронить. Нас проводить главу семьи в последний путь не пригласили.

Дни тянулись медленно. Прошел месяц или больше. Наступила осень, моросило, когда нам наконец велели с вещами залезать в кузов грузовика. Мы ехали сначала по улицам, где не трясло, потом там, где трясло, и остановились возле долгожданного жилья.

Двухэтажная постройка барачного типа. Наверху – общежитие. В нем нас и еще одну семью поселили в небольшой комнатке. Есть плита, можно готовить. Потолок так низко, что взрослые почти касались его головой. Назвать это домом язык не поворачивался, все-таки вместе совершенно разные люди. Не хватало уюта. Но был приют.

Уже на следующий день, осваивая окрестности, я обнаружил на первом этаже библиотеку. Я научился читать еще в Вилейке, по заголовкам в газете «Правда». Читал уже довольно сносно, поэтому записался как жилец со второго этажа и выбрал книгу – «Два капитана». Автор – В. Каверин. Она только что появилась в издании «Роман-газета». Это было увлекательное чтение, хотя я многого не понимал. Но девиз, выбранный главным героем, Саней Григорьевым, запомнил на всю жизнь: «Бороться и искать, найти и не сдаваться!»

Когда мама уходила искать работу, я занимался с братом, ему шел второй год. Бабушка не вставала, поэтому на нее оставлять малыша не получалось. Однажды мама понесла его к врачу. Пока она ходила, я отправился на улицу погулять, но быстро вернулся. Поднимаюсь наверх, тихо, соседей нет. И вдруг замечаю на их половине, в углу, маленькое ведерко. Подошел, заглянул, а там – густая темно-коричневая масса. «Патока!» – сразу догадался я. Как-то я уже пробовал эту сладкую, необыкновенно вкусную жидкость. Недолго думая, я схватил ложку, зачерпнул побольше и отправил содержимое в рот. То, что произошло дальше, трудно вообразить. Меня чуть не вывернуло наизнанку. Впоследствии выяснилось, что нашим соседям удалось раздобыть ведерко жидкого мыла…

Профессия бухгалтера пригодилась и в Сибири. Маму взяли в контору одного из крупнейших предприятий города – коксохимзавода. Наша жизнь сразу переменилась. Во-первых, мы получили продовольственные карточки. А во-вторых, нам выделили квартиру. В Нижней колонии. Этот район Кемерово примыкал к железной дороге и состоял из разнообразных по характеру построек. Впрочем, наше жилище было, опять же, в бараке, только одноэтажном. Он стоял перпендикулярно улице, и если его основная, длинная часть выглядела совершенно нормально, то более близкая к дороге короткая пристройка, наклонившись, прочно сидела в земле. Спускаемся вниз, в открытый коридорчик. Четыре двери, наша – первая слева. Комната как комната – плита, три железные койки, столик. Сверху на проводе свисает электрическая лампочка. Единственное окно на уровне земли. Дворец! Наш! Правда, дверь не замыкается…

В этом «дворце» мы прожили три года.

С соседскими ребятами примерно моего возраста я познакомился быстро. Играли вместе на захламленном пространстве перед бараком.

Подступающая зима с каждым днем предъявляла все больше доказательств, что она не шутит. Теперь уже надо было топить плиту с утра и основательно. Кузбасс – это уголь, и получали мы его достаточно. Но чтобы он разгорелся, без растопки никак не обойтись. А откуда ее взять? Дров нам не давали. И среди моих обязанностей чуть ли не главным было искать щепки на прилегающих улицах. Иногда извлекал их из-под снега, иногда выковыривал ногтями вмерзшие в лед стружки или кусочки древесины.

Другой обязанностью было отвозить брата утром на санках в детсад и потом привозить обратно. И, конечно, следить за бабушкой и выполнять все ее просьбы. Сибирская зима не воронежская. Как-то во время своих поисковых экспедиций я наглотался холодного воздуха и свалился в таком жару, что мною можно было комнату обогревать, без плиты. Мама, конечно, в отчаянии – надо ходить на работу, а тут ее главный помощник выпал из активной жизни. Излечение пришло неожиданно.

Дело в том, что у нас был еще один член семьи. Когда мы вселились в свою землянку, к нам прибилась кошка. Возможно, осталась от прежних хозяев. Мы приняли ее и на проживание, и на довольствие. Там, в Вилейке, с нами тоже жила кошка – красивая и сытая. Эта же, серая и тощая, всегда хотела есть. Мы подкармливали ее, чем могли. К сожалению, возможности у нас были небольшие. Спала она со мной, в ногах.

И вот вторая, тяжелая для меня ночь, горячка не уходит. Я повернулся на спину. И тут кошка поднялась со своего привычного места, пробралась вперед и устроилась так, что фактически образовала на моем горле меховой воротник. И я уснул. Она пролежала в этой позе всю ночь. А утром я проснулся практически здоровым! Потрясающе, как кошки чувствуют беду у своих хозяев! Как благодарны им. Любят их. И лечат.

Коксохимзавод, на котором работала мама, был мощным предприятием. Для разного рода совещаний и собраний у завода имелся клуб. Показывали в нем и кино. На один из таких сеансов мама взяла меня с собой. Хватило бы пальцев одной руки, чтобы пересчитать, сколько раз прежде я бывал в кино. И, конечно, воспринял посещение клуба как большой подарок.

Фильм выбил меня из равновесия. Во-первых, заграничный. Хоть и с субтитрами, но на нашу жизнь совсем не похоже. Во-вторых – музыка. А в-третьих – Чарли Чаплин! Да, в этом фильме играл Чаплин. Я увидел его впервые, и он сразил меня наповал. Он танцевал, жонглировал палочкой и вообще вел себя поразительно.

Впечатление было настолько сильным, что на следующий день я решил показать Чаплина соседским ребятам, которые его не видели. И я пригласил их на представление, где изображать знаменитого комика буду я сам.

Вечером публика собралась в нашей комнатке – три мальчика и одна девочка. Они уселись на полу перед столиком. Я сдвинул, насколько мог, столик в сторону, чтобы получилась сцена – небольшой просвет между ним и кроватью. Зимние вечера начинаются рано, за окном стемнело, я включил свет. После смерти дедушки осталась его палка, на которую он опирался при ходьбе. Она заменила мне ту, которая была у Чаплина. Итак, все готово.

Артист выходит на сцену и начинает представление. Ему кажется, что он все делает точно так же, как это выглядело там, на экране. Изобразив нечто вроде танца на месте, он ловким движением, по сценарию, высоко взмахнул палочкой. И…

Раздался гулкий взрыв, комната мгновенно погрузилась в кромешную тьму. Никто не ожидал такого поворота сюжета. Все произошло быстро и просто: в творческом экстазе я забыл, где нахожусь, и взлетевшая вверх палка ухнула по висевшей над моей головой лампочке. Безусловно, это была эффектная концовка концерта, не успевшего толком начаться. Особенно если учесть, каким дефицитом являлась лампочка…

Несмотря на провал представления, или, наоборот, благодаря ему, мне очень захотелось снова попасть в кино. На маму надежды не было. Зато на дальнем конце нашей улицы находился клуб завода «Руда». Он работал как кинотеатр. Правда, имелась небольшая загвоздка. Ребята из нашего барака не раз вспоминали, что на подходе к клубу орудует шайка пацанов, постарше нас. Дали тебе дома три рубля на билет, идешь покупать его, а тебя встречают и эту трешку отбирают.

Я долго боролся сам с собой – идти или не идти, пока не придумал. В моем пальтишке вся подкладка рваная. Если всунуть трешку через дырку на самый низ, никто не догадается, что у меня есть деньги. Воодушевленный, я выпросил у мамы три рубля и отправился в кино. Меня встретили на подступах. Обступили. А дальше в считаные секунды добрались до моего тайного хранилища. И я понуро, несолоно хлебавши, отправился домой. Больше я туда не ходил.

А весной 1943-го скончалась бабушка.

Наступившее лето тоже сильно отличалось от хорошо знакомого вилейского. Там – доброе, мягкое, благоприятное. Здесь – жара невыносимая. Город накалился. Чуть в стороне от нашего барака лежал небольшой пустырь. По выходным он превращался в местный базарчик – люди пытались продать, кто что мог. Находились и покупатели. Они бродили от одного продавца к другому, вытирая пот. Однажды я увидел, как пожилая женщина вынесла ведро с водой и продавала ее по 10 копеек за кружку. Пить хотели все, и ведро быстро опустело. Этот гешефт произвел на меня большое впечатление.

В следующее воскресенье я тоже решил заработать. К бараку была подведена вода, кран внутри. Наполнив ведро до краев, я притащил его на рынок. Той женщины не было, люди охотно подходили ко мне и пили холодную воду. Единственное, что меня смущало, – никто и не подумал платить. Когда я заявлял про 10 копеек, только улыбались. Конечно, сегодня я могу гордиться и утверждать, что это была первая в моей жизни благотворительная акция. А тогда я расстроился. Мечтал: у меня будет полный карман монет, и уже думал, на что их потратить. А получился пшик. И я понял, что торговлей мне лучше не заниматься.

Впрочем, обида вскоре выветрилась, потому что наступало главное событие. В том году в школу шли еще с восьми лет, а мне летом как раз исполнилось восемь.

Лотерея Судьбы

Школа располагалась на 2-й Стахановской улице. Все оказалось ново, неожиданно и интересно.

Черные парты. Чернильницы-непроливашки. Ручка с пером № 86. Полный класс детей. Я потихоньку привыкал и к учительнице, и к перу, и к чернилам. Уроки арифметики увлекали, в основном, картинками для счета. На чтении выдавали буквари. Для меня и моего соседа по парте, Игоря Малоземова, – это 45 минут скуки; в отличие от остальных, мы оба уже умели читать. Урок письма. Нам раздали тетрадки в косую линейку. Учительница объяснила задание: провести на каждой строчке первой страницы чернилами короткие палочки. Они должны стоять точно на горизонтальных линейках и иметь такой же наклон, как косые линии.

Я старательно выводил эти палочки, а закончив, долго любовался своей работой. Как красиво! И, главное, ни одной кляксы! В конце урока мы сдали тетради на проверку. Назавтра, когда их раздали опять, я с нетерпением открыл первую страницу. Оценки тогда были словесными – отл (отлично), хор (хорошо), пос (посредственно), плохо и очень плохо. И я увидел, что под моим трудом жирными красными чернилами с нажимом выведено: «Очень плохо». Выяснилось, что это лишь мне мои палочки казались верхом совершенства. Но если сравнить их с работами девочек, то сразу видна большая разница.

Трудно описать мое огорчение. Но потом привык. Еще долго такая яркая красная запись оставалась моим фирменным знаком. И когда я получил наконец просто «плохо», без «очень», это был праздник.

Мы подружились с Игорем. Они с мамой эвакуировались из Москвы, когда началась война. Нам было интересно вдвоем, но, к сожалению, сразу после первого класса они вернулись в столицу.

Но это еще впереди. А пока учеба шла своим чередом и природа тоже не дремала. Выпал первый снег. Потом и холода не заставили себя ждать. Кемеровские морозы были ядреные и в каком-то смысле под стать лету – если летом доходило до +30, то зимой до –30. Естественно, я мерз. Из того, в чем уехал из Вилейки, вырос. С приобретением новых вещей было туго, не разгонишься. И вот в этих условиях мама приносит наволочку. И сообщает:

– Случайно купила. Надо же, чтобы так крупно повезло! Сошью тебе из нее рубашку.

Я представил себя в таком синеватом наряде – и сам себе понравился. Наволочку мы пока спрятали под подушку на моей кровати.

На следующий день утром обычная суета, все разбежались по отработанным маршрутам: Осика отвезли в садик, мама отправилась на работу, я – в школу. Когда вернулся, первым делом решил еще раз полюбоваться будущей рубашкой. Поднимаю подушку – а там пусто. Пока дома никого не было, наволочку украли…

Между тем морозы не только заставили дрожать от холода – они принесли эпидемию тифа. Разумеется, я не мог пропустить такого случая и, как всегда, оказался в первых рядах участников. Как и где подхватил, непонятно, поэтому сначала возникшее недомогание отнесли к разряду «простыл – пройдет». Но когда у меня разболелась голова, лицо по цвету стало напоминать спелый помидор, а ртуть в термометре мгновенно подскакивала вверх, мама забеспокоилась не на шутку. Сестра из заводского медпункта сказала:

– Скорее всего, тиф. Везите его в детскую больницу.

Добираться пришлось долго, в основном на трамвае, а потом пешком. Я старался идти сам, без поддержки, что не очень получалось. Зато очень хотелось лечь – где попало, лишь бы лечь. Но вот наконец больница. Очередь в приемное отделение начиналась сразу у входа.

Очевидно, ввиду наплыва больных врач-мужчина принимал не в комнате, а на специально оборудованной по этому случаю закрытой веранде. Подошла и наша очередь. Я снял пальтишко и рубашку, врач повернул меня и внезапно закричал:

– Немедленно забирайте вашего сына отсюда! У него скарлатина!

Мама неуверенно возразила:

– Мне сказали, что у него тиф.

– Да, тиф, но еще и скарлатина! Он тут всех заразит! Уходите немедленно! В инфекционную больницу!

Сестра вывела нас из здания и дала бумажку с адресом. Надо было снова двигаться к трамваю. Я сделал пару шагов, ноги у меня подкосились, и я сел на снег. Мама наклонилась, обхватила меня и подняла на руки. Не знаю, откуда у нее взялись силы. Она медленно, тяжело дыша, преодолела некоторое расстояние, остановилась и опустила меня, чтобы отдохнуть. В ее глазах стояли слезы. Потом подняла опять, и в этот момент недалеко от нас, на дороге, затормозила проезжавшая мимо машина. Это был грузовик ЗИС-5 с двумя газогенераторами по бокам. Шофер приоткрыл дверцу и громко, веселым тоном произнес, глядя на нас:

– Ты чего, мамаша, приуныла?

Мама вздохнула и, ни на что не жалуясь, объяснила, в какое положение мы попали.

– То-то я гляжу, ты то шагаш, то не шагаш, – с характерным сибирским выговором подвел итог водитель и выбрался из машины. – Ладно, не плачь, доберемся! Залезай в кабину с дитем.

Он помог нам забраться на сиденье, и мы поехали. А меня почему-то совсем развезло. Смутно помню, как водитель высадил нас у той, второй больницы, как мама его благодарила, а он сразу уехал, потому что спешил. А еще – две женщины в белых халатах… И все. А дальше – провал. Потом узнал от мамы, что я то терял сознание, то приходил в себя.

…Когда мы приехали в Кемерово, нас было пятеро. Осталось трое. И никто не знал в тот момент, какую карточку вытащит для меня Судьба из своего ящичка, где в военные годы белых карточек с надписью «жизнь» было гораздо меньше, чем черных с надписью «смерть». А потом так же будет тянуть жребий для моего брата…

И хотя я саму карточку не увидел, но следующий блик в памяти – солнечная палата, я на больничной койке, рядом еще несколько коек. И мальчик с какой-то из них учит меня делать бумажные кораблики. Показывает, как надо особым образом, шаг за шагом, перегибать лист бумаги. Я был настолько восхищен, что долго считал это умение самой большой своей удачей за время пребывания в больнице.

Лишь годы спустя дошло, что той зимой удалось обмануть смерть, ускользнуть от нее. Благодаря усталому, измученному врачу детской больницы, направившему нас по спасительному пути. Благодаря тем, в чьи руки я попал в инфекционной больнице. Благодаря удивительному кемеровскому шоферу, имени которого я не знаю и которого мы никогда больше не видели. Совершенно бескорыстно он оставил на время свои дела, чтобы помочь незнакомой женщине и ее больному ребенку.

И, конечно, благодаря моей маме.

А у нее был еще один сын, мой младший брат. И с ним дела были плохи. Наверное, сказывалось многое, чего я тогда не понимал. Трагические обстоятельства, в которых проходил заключительный этап ее беременности. Тяжелые условия жизни в Некрылове. Бомбежки. Недоедание.

Братишка мой был крайне ослаблен. Детский сад от него отказался – в таком виде он там не был нужен. Врачи посоветовали положить его в больницу, может, там удастся восстановить почти неработоспособный организм. При этом крайне желательно давать ему молоко. И подчеркнули: в больничном рационе оно не предусмотрено.

На базаре молоко стоило безумно дорого. Но у мамы выхода не было. Она покупала его нужными порциями и отвозила в больницу.

Когда мама в очередной раз пришла проведать Осика, она увидела почти бездыханный скелет. Врач сказала: «Пищу он не принимает, надежды на то, что выживет, нет. Заберите его лучше домой, вам же потом проще будет». Она ушла, а мама сидела возле койки, смотрела на него и говорила – вроде с ним, а на самом деле сама с собой:

– Осичек, милый, любимый, как же так? Я же верила… молоко должно было спасти тебя… я же верила… как же теперь…

К ней подошла техничка, производившая уборку в палате, и посоветовала:

– Заберите его, правду они говорят.

И, помолчав, добавила:

– Не шло молоко вашему сыну. Так и не давали его потом. Нянечки эту каплю допивали. Говорили – не пропадать же добру.

Мама принесла моего братика домой. Ей дали на предприятии отпуск по уходу за больным ребенком. Ненадолго. Но теперь она была рядом с сыном. Женщины на работе научили ее, и она варила морковку, растирала ее до состояния кашицы и вливала это снадобье в рот Осику. И она его выходила.

Салют Победы поднял на ноги полстраны. Все стремились домой – туда, откуда пришлось бежать. Захватил этот вихрь и нас. И уже в июле мы сидели в вагоне нормального пассажирского поезда, который шел на запад. Мы ехали в родную Белоруссию. Братик мой с интересом смотрел в окно и часто улыбался. А я был серьезным молодым человеком десяти лет, будущим третьеклассником. В моем табеле за второй класс стояли оценки (в только что введенной цифровой системе): арифметика – 5, чтение – 5, письмо – 3.

Мама меня утешила:

– Ничего, научишься писать.

Она, как всегда, была права.

Самуил КУР

Продолжение