Одесса, которую я помню
Вот нашёл у себя старую фотографию… Сейчас расскажу, что стоит за этим ярко освещённым и не слишком, на первый взгляд, несчастным для того времени бытом изображённой на фото одесской семьи.
Это моя семья. 1957–58 годы, примерно. Я где-то во дворе, играю, сестричка Рая не видна за спинами двух женщин – мамы и бабушки Нины. Ей три года, и она спит на сундуке за их спинами – кроватки не было, да и ставить негде. У окна – дед Иосиф. А за столом папа пишет стотысячную, наверное, мольбу в самые невероятные инстанции. За бесполезным этим писанием иронично наблюдает жена старшего по коммуналке. Фамилия “старшего”, ответственного квартиросъёмщика – Спринцес. Авчинниковский переулок, дом 6.
…Мои родители встретились в 1948 году, когда в осколок бывшего Одесского ГОСЕТа, ставшего сначала передвижным, а потом – филиалом Киевского ГОСЕТа им. Шолом-Алейхема, пришла из Львова молодая актриса, ученица Михоэлса, выпускница училища при Московском ГОСЕТе, Рита Гендлин, моя мама. Театр назывался Одесским, хотя базировался в Балте, в двухстах километрах от “прописки”. Родители поженились в декабре 1949 года, а театр, их объединивший, ещё в апреле был ликвидирован. С ликвидацией театра его актёры и сотрудники не только стали безработными, но и оказались буквально на улице. Вот тогда и началась наша дорога к своему собственному дому.
Длилась она не очень-то и долго – 30 лет. Дело в том, что отец с войны вернулся случайно выжившим (о том свидетельствует историческая медицинская справка Военно-медицинской академии в Ленинграде) инвалидом. Потому и всего 30 лет. Повезло…
Чем только ни занимался папа, пытаясь не быть обузой. Дрался за это, как на войне, как в спорте – папа был классным боксёром. После войны пытался тренировать – сдыхал, когда работал на “лапах”. В спорт вернулся один раз, в 1947 году.
Голод был страшенный, никто ничем не мог помочь. Работы у папы никакой. А в цирке проходили боксёрские поединки, и за них платили. Папа добился участия. Дошёл до финала, боксируя практически одной рукой! Победитель – кореец добавил к папиным 4 ранениям и контузии ещё одно. Но папа опять выжил, хотя в госпитале повалялся прилично. На ринге тогда устоял, добытчик… Какие-то деньги и продукты семье отвоевал. Так тогда было… Свой мужской характер проявлял, когда приходилось, по полной. А приходилось часто.
Семья скиталась по углам. Уже был я, что ускоряло миграцию. В 50 году арестовали деда – в прошлом известнейшего еврейского режиссёра и актёра. Бабушка осталась на попечении отца. Мама вернулась к своей довоенной профессии машинистки, выстукивая в машбюро на Подбельского какие-то копейки, папа стал художником по рекламе – афиши, вывески… На учёте жилищном как инвалид войны в каком-то “красном” списке застыл недвижимо. Жилья не было. Никакого!
Но нам однажды повезло – в Авчинниковском переулке сняли комнату в коммуналке с печкой! Хозяин уехал в Заполярье на работу. Везло недолго – вернулся хозяин без предупреждения и потребовал выметаться. Папа – в исполком. “Пётр Иосифович, – сказали ему, – завтра соберёмся, будем думать. Осень на дворе, понимаем. Переночуйте как-то кухне”.
Вот так мы на этой кухне и оказались. На 7 лет! Ничего не получалось до 1959 года. И вот теперь немножко, для тех, кто не понял.
Что такое кухня коммунальной квартиры на 6 многолюдных семей? Она проходная всегда, потому как туалет во дворе. Жильцы и их гости проходят через неё почти круглосуточно, и холод напускают, и грязь натаскивают. Люди стирают в корытах, готовят на керогазах, колонка с водой опять же во дворе. Мусорные вёдра, ругань, песни, драки, гости, сушка белья… Посередине – мы.
Спать ложились, когда утихало немного. Раздвигали козлы, клали сверху матрас. Для меня – раскладушка. Одеяло такое на иксообразных планках натянутое. Ели по очереди на подоконнике. Там я, когда уже в школу пошёл, и уроки делал. А на соседнем подоконнике обосновался в “кабинете” вернувшийся из лагеря дед. Тогда я долго к нему привыкал, внезапно появившемуся в моей жизни…
Да, так о жилье. Оно, на самом деле, было! И было его много!!! Но – только за деньги. И фантастические для большинства. Папа ходил и писал в самые заоблачные инстанции. И мама ходила. Со мной за руку и с сестричкой на руках. В кабинете сидел Царь, я его помню… В меховой жилетке, что ли, за спиной батарея ТЭЦ, по бокам рефлекторы. Пил чай с лимоном. “Помогите, – говорила мама, – у меня же дети!” Царь отвечал: “У меня тоже!”. Помочь нам было невозможно.
Фамилия Царя была Баранов. Он был предисполкома Жовтневого района. Квартиры продавал не домами – улицами. Он, и все, кто имел к этому доступ. Такса была твёрдой, и обозримой только для о-очень состоятельных, и не обязательно одесситов. И вот однажды Баранова сдал личный шофёр. Мужик от наблюдений за происходящим, да и от страха, наверное, слегка тронулся. Баранова сняли прямо с какой-то партийной трибуны. Из Москвы десантировалась чрезвычайная комиссия. Дело было громкое. Многие полетели с мест, сели надолго. Кого-то расстреляли. И, о чудо! Люди стали получать ЖИЛЬЁ!!!
Система себя, конечно, защитила, ибо выпустила пар, не допустив взрыва. И мы тоже получили КОМНАТУ. Но как!
Папа, очередник, где-то под Одессой подрабатывал оформлением местного клуба. Из исполкома пришёл человек. Папе следовало с паспортом явиться на следующий день, к 11 утра, за ордером. Не придёт – всё. Больше случая не будет.
Мама бросилась на почту, отправила “молнию” в колхоз. Папа, бросив мастерскую, в чём был, побежал на автостанцию. Побежал – сказано громко… На автобус не успел… Таким же манером до железнодорожной станции. Поезд уже ушёл, и папа пошёл пешком. Шёл весь вечер, шёл ночью. Задача: не умереть и дойти. Терял сознание, опять шёл, полз, шёл… Без пяти одиннадцать упал, окончательно потеряв сознание, с паспортом в руке, на ступенях исполкома. Опять госпиталь. Но победил! У нас появилась комната!
Фауст Миндлин
