Наследство
Сколько приятнейших мгновений подарил мне в детстве бабушкин сундучок! Как описать тот восторженный трепет, который охватывал меня, когда я прикасалась робеющими пальцами к узким замшевым перчаткам, которые когда-то принадлежали бабушкиной маме – моей прабабке! Перчатки были длинными до локтя и застегивались на крошечную, обтянутую шёлком пуговку. Я могла часами рассматривать кружевной платочек, которым, как гласит семейное предание, прапрадедушка заставил мою легкомысленную пра-тетушку «задрапировать» слишком глубокий вырез её летнего платья. А кокетливые пёрышки от канувших в лету дамских шляпок! А изящный флакончик для духов синего стекла с полустёртыми золотыми буковками, которые как ни старайся, все равно не прочитаешь. Временами мне казалось, что бутылочка до сих пор распространяет таинственный, едва уловимый аромат! А дряхлый китайский веер с пластинками из слоновой кости, которые были покрыты тончайшими трещинками словно паутинкой. Все эти бесполезные с точки зрения практичного человека вещи были наполнены удивительной, почти мистической душевностью. Они были тёплыми на ощупь и, несмотря на свою явную ветхость и хрупкость, обладали загадочной способностью оказывать успокаивающий эффект в минуты сердечных потрясений, или очередного приступа хандры. Когда после смерти бабули кто-то из родственников собрался выбросить «всю эту рухлядь», мне пришлось буквально лечь костьми на пороге её комнаты. Только так удалось сохранить бабушкино добро. Я спрятала заветный сундучок в надёжное место, где по сей день никто не мешает мне любоваться семейными реликвиями.
Мир, в котором мы теперь живём, стал безнадёжно расчётлив. Он оценивает окружающее пространство исключительно в денежном эквиваленте. Посему слово «наследство» предполагает нынче либо солидный банковский счёт, либо внушительных размеров недвижимость: добротные строения, просторные земельные наделы и прочее серьёзное имущество, желательно не в глухой тайге, а где-нибудь поближе к цивилизации. И чтоб непременно вид был достойный, для услады зрения и повышения самооценки. Остальные варианты просто не рассматриваются! Все остальное, увы, в глазах большинства моих современников ценности не имеет и подлежит изгнанию на свалку. Однако изредка попадаются люди, которые страстно любят старые вещи. Нет, я не имею в виду коллекционеров антиквариата. Эта категория граждан мне совершенно не интересна, поскольку я не без основания подозреваю их в банальной алчности и плохо прикрытой меркантильности. Мне же симпатична та часть знатоков и ценителей, чьи души сохранили некую чувствительную струну, способную затрепетать от восхищения при виде милой безделушки середины прошлого века, или вышитой крестиком салфеточки с таинственной монограммой.
К числу таких профессиональных любителей старины я отношу свою подругу Маринку. Вообще-то Маринка трудится главным бухгалтером на одном солидном предприятии, где с утра до вечера составляет многотомные отчёты, ходит по налоговым и прочим казённым учреждениям и постоянно ругается с генеральным директором. В остальное время Маринка мастерит совершенно потрясающих кукол, рисует маслом натюрморты и шьёт себе сногсшибательные наряды. Ещё моя подруга постоянно перечитывает Бунина и смотрит исключительно старые фильмы с Диной Дурбин, Марлен Дитрих и Бэт Дэвис. Как вы уже догадались, Маринка – невероятно творческая и оригинальная личность!
Каждую весну, когда с моря прекращает дуть сырой и колючий норд-ост и в городе заметно теплеет, подруга открывает «сезон охоты». Она начинает регулярно посещать «блошиный рынок», который в нашем городе территориально расположен в самом сердце Молдаванки, рядом со знаменитым Староконным рынком. Странное название этого торжища появилось на карте города где-то в 30-х годах 19 века. Именно здесь образовался так называемый «скотопригонный базар», где продавали не только лошадей, коров и волов, но и совершенно экзотических для нашего края животных, вроде мулов и верблюдов. Со временем торговля живым скотом потеряла свою актуальность и тогда часть рынка быстро переключилась на продажу птиц, аквариумных рыбок, кошечек, собачек, голубей и прочей мелкой живности. А на улицах, прилегающих к рынку, как-то совершенно стихийно возникла обычная барахолка.
Я очень люблю сопровождать Маринку в её походах на Староконный. И не только потому, что концентрация фольклорных персонажей на одном квадратном метре старой одесской брусчатки там просто фантастическая. Там остроумные фразы и даже целые сюжеты роятся в воздухе, как ночные мотыльки вокруг абажура, только успевай записывать! Там до сих пор обращаются к женщинам галантно «мадам»! Там можно запросто встретить старинного знакомого или друга детства, которого не видел лет сто, потому что он зачем-то уехал в Хайфу или Лос-Анджелес, а теперь прикатил в гости, и «совершенно случайно решил прогуляться, потому что душа все равно просит и тоскует» и т.д. По моим многолетним наблюдениям на Староконный горожане идут не только для того, чтобы что-то купить, но ещё и для того, чтобы пообщаться с остроумным и доброжелательным собеседником. Пока моя подруга рылась в какой-то подозрительной кучке ржавых железок, разложенных на мятой газете, я стала невольной свидетельницей изумительной сценки.
Итак, нестарый ещё мужичок в кепке продаёт изрядно потёртый, плюшевый ковёр с бешено скачущей тройкой лошадей, которую во всех русских романсах принято называть «борзой». Коней понукает мордатый ямщик в лихо сдвинутой шапке с кнутом в высоко поднятом кулаке. И кони, и сам возница, и даже снежные сугробы какого-то совершенно противоестественного ядовитого цвета. Мимо этого изнывающего от скуки продавца неторопливо плывёт сочная дама «бальзаковского возраста» в шикарном норковом манто. Между продавцом и дамой происходит диалог.
Продавец: Мадам, купите, наконец, у меня этот ковёр. Посмотрите, какой сюжет! Какой колёр!
Дама: Зачем он мне?
Продавец: (театрально всплеснув руками) Как зачем? Повесите в спальне над кроватью. Будете с мужем перед сном любоваться искусством!
Дама: (не без гордости) Я уже двадцать лет как вдова.
Продавец: Тем более купите!!!
Дама: Господи! Зачем?
Продавец: У вас будет повод пригласить меня в гости прибить этот ковёр к стенке!
Дама: (кокетливо прищурившись) А разве такому мужчине нужен повод, шоб зайти до дамы у гости?
Что ответил мужичок в кепке на столь откровенное предложение, я не уловила. В самый кульминационный момент Маринка, разобравшись с железками, принялась с восторгом совать мне под нос какую-то ржавую загогулю. Я совершенно не обладаю способностью рассмотреть среди откровенного хлама, вещицу, достойную внимания. Думаю, Маринка догадалась об этой особенности моего мировосприятия значительно раньше меня, поэтому без лишних слов вытащила из своего рюкзачка кусочек наждачной бумаги и отошла в сторонку. Уже через несколько мгновений на её ладони лежал диковинной формы старинный ключ с затейливой бородкой, напоминающей китайский иероглиф. Головка ключа была выполнена в форме сердечка и крепилась к стержню круглой нашлёпкой, на которой угадывалось клеймо.
«Это же прелесть, что такое, – радостно промурлыкала Маринка, засовывая
ключ в рюкзачок. Я тоже была довольна своим «уловом». Наш день был прожит не зря.
В то злопамятное воскресное утро мы на Староконный не поехали, потому что Маринка трагическим голосом сообщила по телефону:
«Наследнички явились, не запылились!»
«Как, уже?»
«Ну, да! Почти год прошёл…»
Господи, как быстро летит время! Год назад умерла Маринкина соседка девяностолетняя Тамара Владимировна, которую все друзья и соседи звали ласково Тёмочкой. Её роскошная двухкомнатная квартира в двух шагах от Дерибасовской (дом памятник архитектуры 19 века, мраморная лестница, потолки 5 метров с лепниной, старинный дубовый паркет и т.д.) стала предметом истерической тяжбы, в которой участвовал сводный ансамбль темпераментных чужеземных родственников.
Я ходила в гости к Тёмочке вместе с Маринкой несколько раз, и каждый раз поражалась той совершенно удивительной атмосфере, которая царила в уютном доме этой пожилой женщины. Стоило только переступить порог и закрыть за собой дверь, как ты, словно на машине времени перемещался в благословенный Серебряный век. В углу стоял кабинетный рояль. На стенах висели картины в тяжёлых рамах, а натёртый до блеска паркет, старинная шёлковая ширма и белоснежные, до хруста накрахмаленные салфетки с мерёжкой, приводили в тихое умиление. Наверняка где-то в укромном уголке жил старенький и очень добрый домовой, не говоря уже о весёлых Духах Домашнего очага, которые, как заметил ещё Диккенс, очень уважают таких старушек! Гостеприимная хозяйка всегда усаживала меня в массивное кресло, которое почтительно величала «Макаром». Кресло стояло у полуоткрытого окна, за которым задушевно шелестела листьями старая акация.
Насыпав в вазочку горсть печенюшек и разлив чай, Тёмочка начинала свой неторопливый рассказ. Это были не просто истории из её богатой событиями жизни, это была настоящая семейная сага. При этом некоторые окружающие нас предметы служили не только великолепными декорациями для этого удивительного повествования, но как бы воплощали кого-нибудь из родственников, словно он все ещё продолжал здравствовать рядом с Тёмочкой и даже принимал посильное участие в её рассказе.
Вот, к примеру, рояль когда-то принадлежал её тётушке. Она была не только отличной музыкантшей, но и страстной театралкой – не пропускала ни одной оперы с участием несравненного Фёдора Шаляпина. Кстати, 25 октября 1917 года родители не пустили в театр эту легкомысленную барышню, потому, что на улице стреляли! А шёлковую ширму перед самой русско-японской войной привёз из Шанхая кто-то из бабушкиных племянников, который был капитаном дальнего плаванья. Знаете, в Китае такие ширмы называют «фуи» или «пэнфен», что означает «подвижная стена». Книги? Библиотеку в семье собирали четыре поколения. Именно книги помогли выжить Тёмочке с мужем в те самые «лихие девяностые». Спросите как? Вот здесь на полке стояла «Жизнь животных» Альфреда Брема 1911 года издания. Нашёлся, слава богу, знаток, купивший все семь томов по двадцать долларов за книгу. Почему так дёшево? Но тогда это были хорошие деньги! Старинное кресло было любимым местом отдыха прадедушки Макара Ивановича – действительного статского советника и очень талантливого инженера. Посмотрите, какой прочной оказалась гобеленовая обивка. Настоящая Франция! А с картинами произошла просто детективная история. Когда случилась революция, бабушка с сестрой решили уехать из Петербурга в Крым, но совершенно случайно оказались у родственников в Одессе. Перед отъездом наиболее ценные картины из питерской квартиры отправили по железной дороге. Набралось шесть ящиков. Груз колесил по охваченной революцией стране много месяцев, постепенно съёживаясь и усыхая. Но один ящик чудесным образом все же был доставлен законным владелицам. Обыски? Экспроприация? Репрессии? Как же без этого! Покойного мужа только в 1953 году арестовывали два раза. Первый раз по «делу врачей» – он категорически отказался подписывать письмо против своих коллег. А второй раз из-за какой-то бредовой статьи в местной газете, которую он имел неосторожность критиковать. Слава богу, обошлось.
Под влиянием общения с Тамарой Владимировной у меня постепенно стала формироваться некая идея: человек, который с рождения был окружён красивыми, сделанными со вкусом и любовью вещами, совершенно другой, нежели тот, кого с детства методично унижал примитивный советский быт. Все эти вышитые салфеточки, занавески с кружевными оборочками, бархатная скатерть с длинными шёлковыми кистями, безделушки на туалетном столике, да и сам столик на изящных гнутых ножках – звалось не иначе как проклятое мещанство, гнилая буржуазная отрыжка и бессмысленный архаизм! В стране выросло несколько поколений граждан, не умеющих и не знающих, как следует формировать вокруг себя неповторимое пространство красоты и уюта. Может поэтому, так не ухожены подъезды наших домов и отвратительно замусорены дворы?
…Напротив Маринкиной парадной стоял автофургон «Перевозка мебели». Ниже мелкими буквами красовалась кокетливая приписка: «Наши крепкие и совершенно трезвые грузчики отвезут ваши вещи в любой район города!» Пока мой сын парковал машину, я пошла вверх по мраморной лестнице. Заплаканную Маринку я обнаружила на лестничной площадке у двери бывшей Темочкиной квартиры.
«Представляешь, наследнички решили все книги на помойку выбросить!»
Я не успела ответить. С грохотом распахнулись тяжёлые дубовые двери, и на площадку выплыл Макар, ведомый под руки (вернее, под подлокотники) двумя худосочными дядьками в несвежих рабочих комбинезонах. От грузчиков сочно разило перегаром. Это те самые «крепкие и совершенно трезвые», догадалась я.
«Забирайте, пока хозяйка не передумала, – посоветовали мужики и шумно потопали назад в квартиру.
Мы оторопело уставились на Макара. Вы когда-нибудь видели встревоженное кресло? Нет, это не метафора – лишённый своей привычной среды обитания Макар, казалось, не на шутку перепугался!
«Не волнуйся, мы тебя в обиду не дадим, – Маринка ободряюще похлопала Макара по спинке. Старик жалобно скрипнул.
Квартира подруги расположена этажом выше. Господи, как же мы потащим это неподъёмное кресло целых два огромных лестничных пролёта? Тут, слава богу, появился мой сын. Втроём, обхватив Макара за гобеленовые бока, мы поволокли его наверх.
«Потерпи, старина, ты опять будешь жить у окна, только чуть повыше – бормотала Маринка.
Не успели мы отдышаться, как в дверь постучали. На пороге стояли два щекастых и пузатеньких субъекта, поразительно похожих на добродушных хомячков. На них были песочного цвета штанишки до колен и мятые рубашки «сафари» с множеством карманов. На коротких толстых ножках черные пластиковые сандалики. При этом один зверёк задорно поблескивал лысиной, а у другого на макушке имелось сооружение напоминающее маленький вилок цветной капусты. Ага, не иначе как новые соседи и наследники.
«Марина! – плаксивым голоском сказал хомяк с капустой, – мы разрешаем забрать всю макулатуру из нашей квартиры. Но! Следует управиться до одиннадцати вечера…»
«Да, конечно, – суетливо закивала Маринка, – боюсь только, мы не успеем…»
«Уж постарайтесь! Мы сходим поужинать в ресторанчик на Дерибасовской. К нашему возвращению весь хлам должен быть убран. Мы начинаем евроремонт…»
Простодушно хамский тон, которым была произнесена эта фраза, покоробил меня. Подозреваю, так просвещённые баре разговаривали со своими нерадивыми холопами.
«В лаптях и пляжных трусах они вечером в ресторан собрались? – фыркнул мой сын, провожая глазами удаляющуюся парочку.
«Они из резины, – устало махнула рукой Маринка.
«В каком смысле?»
Ну вот, кажется, впечатлительная подруга спятила от огорчения!
«А дырочка в правом боку у них имеется? – хихикнул мой сын.
«Да нет же! Они из Резины – это городок такой в Молдавии!»
«Интересно, житель города Резина – резинец, а если женщина, то резинка?»
«Прекрати ёрничать! – одёрнула я своё великовозрастное чадо.
Что ж, приказано в одиннадцать, значит в одиннадцать! Втроём мы взяли по большому пластиковому мешку и побрели вниз по мраморной лестнице. Маринка толкнула незапертые двери, мы вошли и остолбенели.
…Я категорически отказываюсь описывать ту страшную метаморфозу, которая произошла с уютной, совершенно уникальной квартирой. Скажу только, что моя душа наполнилась невыносимой грустью.
«Чувствую себя отъявленным мародёром, – тихо сказала подруга и громко шмыгнула носом. Наклонившись, я подобрала с затоптанного паркета пожелтевшую почтовую открытку. Изрядно выцветшие чернила, старомодный летящий почерк. С трудом разобрала всего несколько строк: «Дорогая мамочка, не волнуйся, я чувствую себя значительно лучше,… завтра уезжаю в Ниццу…. Крепко целую Ляля». Внизу замысловатая подпись и полу стёртая дата – … марта 1913 года.
«Если ты будешь читать каждую бумажку, мы за неделю не управимся! – глубокомысленно изрёк мой сын. Он подошёл к большой куче, которая высилась посреди комнаты, и принялся решительно сгребать в мешок все подряд – книги, пачки писем, папки, какие-то коробочки и пакетики. Последней квартиру покинула шёлковая китайская ширма. Ровно в одиннадцать мы вышли, плотно прикрыв за собой дверь. Все!
Сын вскоре уехал, а мы с Маринкой стали перебирать и сортировать «трофеи» и так увлеклись, что опомнились лишь под утро, когда за окном забрезжил рассвет. Пусть простят меня читатели, по малодушию своему полный список уникальных находок, спасённых от помойки, оглашать не буду. Боюсь спровоцировать сердечный приступ у истинных книголюбов. Приведу всего несколько наглядных примеров. Итак, Лев Толстой «Круг чтения», 1904 года (господи, прижизненное издание!). А.П. Чехов «Остров Сахалин» (прелестнейшее издание с кожаным корешком и золотым теснением) – приложение к журналу «Нива», 1903 год. Малый энциклопедический словарь Брокгауза и Эфрона (всего три тома) 1909 года издания в отличнейшем состоянии…. Нет, про одну книгу все же расскажу более подробно. Мой восторг поймут те, кто хоть раз начинал изучать английский язык. «Практическiй англiйскiй учебникъ» (8-е изданiе, часть I) авторы: В.Скоттъ и Ф.Брей. Принятъ въ Импереторскомъ Александровскомъ Лицеѣ, въ Птргр.», «Рекомендованъ Главн. Управленiемъ Военно-Учебных зав. для Кадетскихъ Корпусовъ и Военных Училищъ.» Петроградъ 1917 год. Вы только представьте, в стране идёт война, раскручивается маховик революции, а учебный процесс не замирает ни на минуту! А какие изящные упражнения для тренировки и перевода. Как интересно составлены задания. Лицеистам и кадетам сто лет назад предлагалось перевести на английский язык, к примеру, такое предложение: «Я беру на себя смѣелость навѣсить васъ чрезъ нѣсколько дней», или «Знаете ли Вы кого-нибудь въ Риге? Нѣтъ, я никого не знаю, исключая англiйскаго консула». А вот эта фраза умилила меня до слез: «Будьте добры ко всѣмъ безсловеснымъ животнымъ»… Вспомнились топорные тексты из учебников английского языка моей юности, которые издавались в период так называемого «застоя», где «товарищ Иванов работает на заводе», а его портрет висит на Доске Почета (Desk of Honor). Лично мне ни разу не удалось объяснить иностранцам, что это такое «Доска почета»!
«Кажется, управились, – Маринка встряхнула пустой мешок. – Пошли кофе пить…»
«А вот ещё конверт!»
«Если он пустой, брось в ящик. Остальные открытки и письма завтра же отнесу в краеведческий музей. Они любят такие редкости…»
До сих пор не пойму, что заставило меня открыть этот тоненький старомодный конверт. Внутри оказалось несколько порыжевших от времени газетных вырезок. Судя по истрёпанным краям, их перечитывали много раз.
«Постой-постой, здесь чьи-то стихи…»
Разлив по чашкам кофе, Маринка осторожно взяла в руки ветхий листок и прочитала:
«…Вечер тих. За дальней снежной крышей
Гаснет в небе золотая гарь.
У таверны над оконной нишей
Гном зажёг решетчатый фонарь…»
Господи, какие трогательные стихи!
«…Последний луч за кровлей тихо сгинул,
В душе, как месяц, всходит лик тоски,
А вечер уж жаровню опрокинул
И по небу рассыпал угольки…»
Маринка вытащила из конверта очередной потёртый листок.
«…Туманны утренние зори,
Плывёт сентябрь по облакам;
Какие сны на синем море
Приснятся тёмным рыбакам?
Печальны песни нашей воли,
Простор наш древен и велик,
Но нас хранит на зыбком поле
Прибитый к мачте тёмный лик…»
«На Блока, вроде, не похоже. Может, это Мандельштам?»
«Да нет, тут внизу очень странное имя – Эскес…»
«Эскес? Так это же Семен Кесельман! Совершенно забытый поэт эпохи Серебряного века, современник и друг Олеши, Багрицкого, Кирсанова, Валентина Катаева. Печатался в одесских газетах и журналах всегда под псевдонимом. Эскес – первые буквы его имени и фамилии. Кстати, среди друзей он считался самым талантливым и подавал большие надежды! Увы, Кессельман так и не издал при жизни ни одного сборника своих стихов. Получается, что к нам руки попал настоящий раритет, цены которому нет!»
Людей, равнодушных к чужой культуре испокон века презрительно называли варварами. А как назвать того, кто равнодушен к собственной культуре? Кто не интересуется и не желает дорожить духовным наследием своей семьи? Мне не хочется даже думать о том, что случилось бы с имуществом Тёмочки, окажись оно в мусорном баке во дворе. Как ни банален вопрос, но ответьте мне, разве может быть счастливым будущее, когда нет прошлого? Это касается не только отдельно взятого человека, но и всей его семьи, всего рода. Чем же тогда гордиться? О чем рассказывать своим детям? Что способно утешить в лихую годину? Или это некая разновидность душевной глухоты? Хочется громко крикнуть: Господа, будьте милосердны к прошлому! Быть может, тогда, сквозь туманную дымку ушедшего века вы сможете разглядеть едва уловимый силуэт давно забытого поэта и услышать его тихий голос, который способен вселить надежду в ваше измученное сердце:
«…Темна и гибельна стихия,
Но знает кормчий наш седой,
Что ходят по морю святые
И носят звёзды над водой!»
Галина Короткова
korotkova@ukr.net
