Футбол-1961

На всю двухподъездную пятиэтажку было штук семь телевизоров. А телекомбайн «Харьков»¹ — только у нас. К нам и приходили представители упомянутых народов смотреть футбол. Играть особенно было негде. Двор маленький, а улица в асфальте и постоянном движении.

Поэтому наши формирующие годы, то есть с двенадцати до шестнадцати, мы проводили на качелях и в песочнице. Это помимо школы. На качелях качались, флиртовали, травили байки, перекрикивая друг друга, и снова флиртовали. А песочница служила чем-то вроде зала парламента, где мы сидели по периметру на деревянных низких бортиках, громко обсуждая то, что предназначалось для девчоночьих ушей.

А девчонки сидели неподалеку, на качелях, успешно делая вид, что с идиотами (это мы) им скучно, тошно, противно, неинтересно и вообще, зачем мы нужны? Малышня, это те, кто моложе двенадцати, почтительно стояла поодаль, набираясь жизненного опыта.

Если лет до тринадцати основным физическим развлечением в нашем дворе была игра в квача, это то, что в цивилизованном обществе называется пятнашки, то вскоре гормоны потребовали новой игры. В садовника. Игра — ума не надо. Что и привлекало. Сакральный текст звучал так: «Я садовником родился, не на шутку рассердился, все цветы мне надоели, кроме…» И тут начиналось.

Перед игрой каждый называл себя каким-то цветком. К хиппи это не имело отношения. Мы и не знали, кто это. Мальчики называли себя лопухами, очеретом, бурьяном, подорожником, васильками, чертополохом, почему-то баобабом и всем, что в основном торчит на обочине. Слюнтяев, которые назвали бы себя маргариткой, не было.

Понятное дело, что все девочки называли себя лютиками, розами, ландышами, незабудками, ромашками, лилиями, тюльпанчиками (не тюльпанами, не путать), а иногда даже плакучей ивой.

Шел диалог:

— …все цветы мне надоели, кроме незабудки!

— Ой!

— Что с тобой?

— Влюблена!

— В кого?

— В чертополох!

— (Натужно, хрипло) Ой!

И так далее. Пока все не выяснится. И никто не удивлялся, когда говорилось:

— Ой, вэй!

А в ответ:

— Вус трапылось?

Вот так все и катилось. Но вот на летние каникулы к нам приехала она. Ей было лет пятнадцать, светловолосая, косички-метелочки, держится прямо, приветлива, слегка насмешлива. Наши девы, в лучших традициях иезуитов, приняли ее в штыки. Сразу распространились слухи, что отец ее тянет срок по-настоящему, а мать как ушла в среду, в марте, год назад, так до сих пор дорогу домой не нашла. Мы, пацаны, сразу догадались, откуда слухи. И, как часто бывает, слухи сработали наоборот: дочь корсара и куртизанки, не меньше (откуда корсар и куртизанка в шахтерском поселке — вопрос к психоаналитику).

Это ей добавило немыслимого шарма и таинственности. Она не избегала наши сборища, легко участвовала во всем, но вокруг нее был невидимый щит достоинства, который никто не хотел даже трогать. Никого не выделяя и никого не унижая, она со всеми была приветлива. По-настоящему. И мы это чувствовали. Понятно, почему наши дворовые мадонны ее не принимали.

Но тут произошло другое, эпохальное событие. Футбольная команда нашего города впервые вошла в десятку лучших команд страны и даже заняла аж шестое место. Я был на стадионе, когда это стало известно. Сорокатысячный стадион, все до единого, зажгли факелы. Из газет, из всего, что могло гореть. Это было нечто.

На другой же день, а еще было лето, наш дом содрогнулся от звука, который издает самолет, беря звуковой барьер. Не меньше. Я выскочил на балкон, как был — с куском колбасы на вилке. Один из наших, Саркис, с расстояния метров в пять расстреливал железные ворота в наш двор мячом. Мяч был дешевый, пластмассовый, негнущийся. Ворота грохотали на всю улицу.

Упрашивать никого не надо было. Минут через пятнадцать в ореоле проклятий от соседей как из нашего дома, так и из трех напротив мы, все десять, долбили несчастные ворота. Теперь, спустя годы, я понимаю, что нас и тогда, и после не убили только потому, что в нашей Конституции не было Второй поправки².

Хотя попытки утихомирить нас были. Особенно успешной в этом была мама нашего Саркиса. Саркис был небольшого роста, очень толстый, добрый и фанат футбола. Играл он хорошо, ничего не боялся, даже свою маму. Я хорошо помню, как однажды после восьми громких криков на всю улицу: «Сэрож! Катлеты стынут. Домой! Сколько зват можна?!» — «Мама, иду!» она не выдержала, выскочила в домашнем халате на улицу, сорвала с ноги нападающего мяч и наступила на этот мяч. Мяч, который выдержал, и не раз, полный наезд груженого самосвала, материнской любви не выдержал. Мы охнули, Саркис позеленел, мяч с треском лопнул. Не видел — не поверил бы.

То есть жильцы сопротивлялись, ворота грохотали каждый день до сумерек, а наши родители уже просто просили нас не играть в ботинках для школы. И если можно, вообще переодеться. Но нам было некогда.

Очень рано мы начали понимать, почему средневековые рыцари занимали деньги, продавали все и ехали или освобождать Гроб Господень, или просто так, типа «по всему земному шару мы проедемся на шару…» Это все — и только за мимолетную улыбку дамы сердца. На большее? Таких подвигов на земле еще не придумали.

Поэтому, когда начиналась игра пять на пять, мы играли вполсилы, изредка поглядывая на качели. Когда же в ложе появлялись дамы… Не о чем даже говорить. Все шло по плану. Презрительно бросив на нас коллективно-мимолетный взгляд, наши дамы усаживались на качели и, не глядя в нашу сторону, говорили о чем-то. Причем настолько увлеченно, что только полный идиот мог бы подумать, что им это интересно. Кстати, качели — это не доска на веревках, а грубо сколоченные подобия древнерусских ладей с двумя скамейками. На одной скамейке умещались либо четыре девочки, либо один Саркис с мячом.

Да, так девочки уже уселись, и только теперь мы начинаем играть. А наша игра… Это битва гигантов, с рычанием и харканьем слюной метра на четыре. В основном без повода. Ну, понятно для чего.

Девочки начинали посматривать в нашу сторону, все время посмеиваясь. Потом они, чуть ли не зевая, поднимались и начинали уходить. Вот когда мы отыгрывались за все эти усмешечки, хиханьки-хаханьки и откровенную насмешку.

Начинался персональный прицельный отстрел. Твоя дама сердца? Вон уже почти заворачивает за угол? Давай! Разбег, удар! Мяч попадает ей, избраннице, в нижнюю часть нижней спины. Следует мгновенная реакция, ее реакция: «Дебил!» Дебил доволен: его дама сердца узнала, что она ему небезразлична. Девочка пышет негодованием, но с плохо скрываемым превосходством поглядывает на подружек: мол, а чо вас игнорируют, а?

Правила дворового куртуазного обращения запрещали отмечать мячом любую часть дамы сердца, кроме нижней части нижней спины.

Но каждое правило имеет исключение. Приезжая, светленькая. Дочка корсара и куртизанки. Из шахтерского поселка. С прямой спинкой и косичками-метелочками. Не насмехалась, не хихикала, ничего из этого набора. Она легко шла, слегка улыбаясь. Не пригибаясь и не стараясь увернуться. А вокруг нее грохотали ворота, шелушились кирпичные стены дома от прицельных ударов мячом. Прицельных, потому что эти удары шли не в нее, а для нее. Тебя твои же разорвут, если мяч ее хоть коснется.

Это было наше, очень подростковое, но очень искреннее желание выразить уважение к чему-то, чему мы еще не знали названия. А может быть, уже и не только уважение.

1 — Комбинированная установка «Харьков» с 1959 года выпускалась Харьковским заводом «Коммунар». Телерадиола «Харьков» состоит из телевизора, радиоприемника второго класса и универсального ЭПУ. Цена телерадиолы — 360 рублей после реформы денег 1961 года.

2 — Вторая поправка к Конституции США гарантирует право граждан на хранение и ношение оружия. П-правка вступила в силу 15 декабря 1791 года одновременно с остальными девятью поправками.

Alveg Spaug©2023