Из Танюшкиных рассказов

В это утро я нашла Олю в спальне. У них там были две кровати, где спали четверо детей, невзирая на пол и возраст. Ноги у Оли были сильно грязные, и сопля засохла, вся размазанная, под носом. У Оли был недовольный и несчастный вид. По всем признакам между родителями вчера была бойня. Тетя Маруся сидела с окровавленной тряпкой на голове и чистила картоху. Вокруг нее вились осенние зеленобрюхие мухи и пытались укусить, тетя Маруся отмахивалась рукой с ножом, и капли грязной воды летели во все стороны. Воздух в доме был пропитан дешевым пойлом, мочой и вонючей махоркой. На грязном топчане лежал и вкусно храпел красавец дядя Саня, золотые кудри были разметаны по подушке и красиво блестели в лучах восходящего солнца, в руке у него была зажата бутылка пойла – мутного самогона. Тетя Маруся уже собиралась начать концерт для одного зрителя – меня, уже открыла рот и начала знаменитые юловские причитания, недаром женщин из этого села всегда приглашали плакальщицами на похороны, но мы с Олькой, переглянувшись, решили бежать, что и сделали, удрав через окно в начинающийся день.

Вначале мы забежали ко мне и поели знаменитых бабушкиных оладушек со сметанкой, после чего погнали к Ирке Ребриковой, смешной веснушчатой девчонке на год младше Оли. Она жила с мамой-одиночкой с, так сказать, низким уровнем социальной ответственности. Ирка сидела на неокрашенном кособоком крыльце и лениво ковыряла в носу, размазывая добытое по ступенькам. На ней были трусы в горошек, надетые задом наперед, грязная панамка-треуголка, а коленки были залиты зеленкой.

Мы поздоровались и обсудили свои планы. Их было несколько. Первый и генеральный – пойти ко мне покушать, а затем исследовать сарай, который принадлежал районо и находился во дворе около моего дома. Я там видела прикольные такие штучки: если надеваешь их, то становишься похожим на слоника, и можно поиграть в зоопарк. Во-вторых, можно было побежать к речке и покидать гладкие камешки-голыши. И не просто покидать, а потренироваться, чтобы плоские камешки, едва касаясь и оставляя круги, красиво пронеслись над водой аж до противоположного берега. А потом поискать в прибрежных кустах игольчатые цветы, похожие на голубые звезды. А можно пойти пособирать бутылки, сдать их по двенадцать копеек за штуку и купить арбуз, а потом съесть его, вырывая руками из гулкого нутра арбуза его зернистую сладкую массу.

Мы выбрали первый вариант. Наш двор весь зарос травой с соцветиями в виде зонтиков, которые, когда созревали, покрывались такими маленькими зелененькими колбасками, и мы их с удовольствием пожирали. Они были безвкусные, но, по всей видимости, неядовитые, судя по тому, что я до сей поры жива. Ну вот, мы подкрепились и пошли в сарай-склад. Там была небольшая дыра, Ира с Олей юркие, худенькие, пролезли, а я застряла напрочь. То есть как у Винни Пуха, голова пролезла, а крепкая, как орех, попа осталась жить между корявых и острых краев дыры. Я попробовала выдернуть ее на одном дыхании, но было противно и больно, и я страшно завыла, чем совсем не смутила девочек, потому что они с азартом мерили противогазы-«слоники». Те были им велики и съезжали то на одно, то на другое ухо. В общем, они визжали от восторга и решили поделиться огромным воодушевлением с подругой, а то чего она тут торчит вся невеселая? И напялили мне на голову, которая уже тогда была довольно большая, вдруг откуда-то взявшийся противогаз хоботом вбок. Я начала задыхаться и крутить головой, девочки решили, что я безумно радуюсь, и Олька все лезла ко мне бодаться своим хоботом. На беду или радость мимо проходил сотрудник районо. Увидев мой зад, торчащий снаружи склада, не смог удержаться и, надрав крапивы, попытался меня отхлестать. Но был тут же повержен мной и обвалившейся стеной в результате моей резкой и неадекватной реакции на контакт крапивы и моих голых ног.

Обезумевшие от приключения Ольга и Ирка рванули в зияющую дыру прямо в образе слоников, бодро протопав жесткими подошвами сандалий по нашим поверженным телам.

Сотруднику, да и всему районо, не понравилось приключение, а особенно его последствия в виде поврежденной стены. Грозились даже детской комнатой милиции, и в результате были понесены следующие наказания: Ирку выпороли, на Ольку наорали, меня заставили перебирать трехлитровую банку гречки, будто я им Золушка какая.

Поздно вечером состоялся совет в Филях около общественной колонки на перекрестке двух дорог. Регламент собрания включал обсуждение следующих вопросов. Первый: какие все-таки нехорошие люди взрослые. Второй: что бы такого сделать им плохого? В прениях участвовали все потерпевшие. Особенно досталось Ирке, одно ухо у нее реально было больше другого в два раза, и к тому же она совершенно не могла сесть на попу. Мое наказание было интеллигентно щадящим, я перебрала три кило гречки. Но я все-таки считаю, что наказывать детей трудом нельзя, лично мне пришлось приложить много усилий, чтобы преодолеть стойкое отвращение к этому процессу в будущем. Меньше всего досталось Ольге: взбудораженная ночным скандалом с мужем мамаша просто послала ее на три буквы и заперла в сарае, где было по меньшей мере пять дыр, проделанных собаками. Через пять минут Олька была на свободе. Совет постановил: раз нас никто не любит и практически не уважает, то мы сбежим, насовсем. Бежать решили в Юлово. Там у Ольки был классный родственник дядька Колька, который выпивал, конечно, но имел большие усы и часто меняющихся рыбок в аквариуме. Часто меняющихся по причине того, что считал их своими друзьями, поэтому наливал им водочки, когда выпивал. А так как выпивал он часто и был щедрым к друзьям, то в аквариуме к концу запоя в чуть разбавленном водой самогоне плавали трупики рыбок. Дядька Колька искренне страдал, ругал себя, покупал новых рыбок, но все повторялось… Но для нас в нашей деревне был удивителен даже пустой аквариум.

У Оли нашелся рюкзачок, в котором дядя Саша носил плотницкие инструменты. Он был грязноват и пах махоркой, но очень удобен для странствий. Я взяла желтую авоську, в которую положила только самые важные вещи: немецкую куклу Таню без одной руки, ножик, с которым ходили за грибами, и коробок спичек за одну копейку. Ведь мы, скорее всего, будем проводить ночи в лесу среди диких зверей, поэтому нужен нож, чтобы защищаться, и спички, чтобы развести огонь и согреться. Ирка взяла кошелек. В нем было три рубля, которые ей дал кавалер матери в порыве нежной страсти к родительнице. Олька в рюкзак положила полено, кусок хлеба и панамку, а также зеленую бутылку с молоком, затянутую пробкой, свернутой из газеты «Правда». Выходить решили в послеобеденное время. Это было правильное для всех время. Моя мамочка ложилась спать, а родственников моих подруг вообще в это время не сыщешь. И мы пошли.

Вначале было чрезвычайно весело: августовское солнце, стрекозы, мелькающие среди травы, бабочки-махаоны, норовящие сесть на Ольгин рюкзак и непомерно увеличить его тяжесть. Мы шли долго, минут пятнадцать, и почти уже дошли до поворота на Юлово, так что решили, что самое время сделать привал. Сели, чтобы никто не спалил, в канаву, достали провизию в виде куска хлеба и бутылки молока, подкрепились, поспали немного и опять отправились в путь. Дорога шла через сосновую рощу. Предзакатное солнце ласково золотило верхушки невысоких деревьев, а землю покрывал мягкий ковер из пушистой хвои, сквозь которую тут и там просачивались сопливые головки рыженьких маслят; деловые муравьи сновали по пенькам. Все было так хорошо, что мы расслабились и, присев на зеленую траву на опушке, заснули по-богатырски непробудным сном. Когда я открыла наконец глаза, вокруг было почти темно, и было вообще непонятно, где это я и кто со мной. Я судорожно оглядела два неподвижных клубочка из спящих тел и все вспомнила… Я растолкала товарок, и мы завыли разом. Выли мы минуты три, а потом выключились – вокруг кипела ночная жизнь леса. Загадочная и волнующая… Живая тишина, наполненная ощущением чего-то и кого-то рядом. Вдруг в глубокой тишине мы услышали вздох, прерванное чириканье, хруст сухой ветки под тяжестью чей-то поступи…

– Ой, мамочки! – заорала я, кинулась вперед, воткнулась лбом в дерево и отключилась скорее от страха, чем от сотрясения.

Оля и Ира оказались настоящими боевыми подругами: когда я очнулась, быстро выяснила, что меня катят, благо дорожка шла под горку, и они меня даже придерживают. Я остановила их благородный порыв, гордо вскочив и побежав, слегка покачиваясь. Бежала недолго по причине того, что мы сели в кружочек посреди дороги и начали прения на тему того, что же все-таки делать. Я предлагала лечь тут же и дождаться утра, Ирка предложила идти туда, не знаю куда, а Ольга предложила поймать голубя, написать письмо и отправить весточку. Технические подробности она не освещала.

Победила Ирка, и мы пошли туда, не знаю куда, умываясь соплями и слезами. Я переживала за моральное состояние родных, Ирка предвкушала порку, а Олька надеялась, что в пылу семейных баталий ее отсутствия никто не заметит. Мы шли и шли, плакали и смеялись, падали и вставали. И все-таки вышли на какую-то дорогу и приняли коллегиально правильное решение идти по ней, все равно куда-нибудь она выведет.

В общем, мне показалось, что мы шли тысячу лет, три месяца и три дня. Олька все время ныла и хотела спать. Иринка шла задумчивая, и по лицу было видно, что она вспоминала мамкин ремень. У меня же в голове было пусто и гулко. Бить, конечно, меня никто не будет, но устроят мне разговорный бойкот – сто пудов и к гадалке не ходи. А бабуля, когда будет думать, что я сплю, станет подкрадываться ко мне и гладить по головке, жалостливо вздыхая. Ей тоже запретят со мной разговаривать. (Милая бабулечка оставила о себе память у жителей нашего городка как о добрейшей души человеке. Светлая память тебе, родная моя!)

Ну вот, мы идем и идем, и конца и края не видно. Лягушки квакают, совы ухают, луна как бледное пятно сквозь тучи мрачные глядит… А тут еще комары стали откуда-то налетать и бомбардировать. В общем, приключение еще то. Олька начала подвывать: дала нам клятву, что никуда не пойдет и умрет здесь… Мы с радостью прислушались к зову подруги и улеглись под деревом на предмет умирать. Я воскресла от какого-то кипежа вокруг нас.

Кипеж состоял из милиционера – одна штука, строгой тетки в очках – одна штука, тетки в белом колпаке и кофте наизнанку – одна штука и моего папочки. Папочкины глаза выражали смешанную гамму чувств: с одной стороны, несказанная радость, но, посмотрев с другой, я четко поняла: пуд гречки меня ждет всенепременно. Нас молча подняли, ощупали и так же молча повели куда-то. Мы шли, как овцы на заклание, даже ни разу не вякнув. И в порыве солидарности взялись за руки, прямо-таки пропитанные несгибаемой волей, впереди всех, как партизаны, идущие на расстрел. За нами следовала колоритная группа: впереди шел мой папа, за ним следовали тетка в колпаке и тетка в очках. Процессию завершал мент на красных «жигулях». На удивление скоро показалась околица, неминуемая кара приближалась. У первого дома первой улицы нас встретила заплаканная Иркина мать с дрыном в руке; наша подруга обреченно вздохнула и пошла расправе навстречу. Судя по виду, мамаша, конечно же, переживала из-за пропажи дочки и на законных основаниях принимала всю ночь по чуть-чуть. Результат этих переживаний был налицо и на лице в виде огромных мешков, висевших немного несимметрично под ее удивительно красивыми большими синими глазами. Я сейчас понимаю, что она была совсем молоденькой, лет двадцати пяти, не больше. Ирка вся съежилась, стала меньше ростом и потихоньку приближалась к матери. А та почему-то передумала ее бить, а совсем даже наоборот: бросилась к ней, схватила на руки и начала целовать Иркины щеки, нос, глаза, а потом плакать, а потом опять целовать, и так по кругу. Слезы текли из ее прекрасных глаз по синеватым мешкам, одутловатым щекам и дальше скатывались в ложбинку в глубоком вырезе синей кофточки. Ирка сначала отбивалась от приступа любви родительницы, но в какой-то момент обвила шею мамы своими ручонками, как бы прилипла, срослась с ней. И в таком виде они пошли, немного пошатываясь, но счастливые.

Потеряв одного бойца, мы скучали недолго: через несколько секунд туман был пронзен высокими нотами – то ли поросенок визжал, то ли кто-то пытался провалиться в тартарары. По мере приближения нашей группы туман рассеивался, и мы увидели силуэт источника ора. Это была Олина мама, она выла с характерными юловскими голосовыми переливами: «О Олынька! О мамынька!» Оля вырвала свою руку из потной моей и рванула опять в лес, милииционер, вывалившись из «жигулей», побежал за ней. Мамаша продолжала орать. Мой отец, молчавший до сей поры, вдруг изрек: «А ну заткнись, а то как дам сейчас!». Маня сразу выключилась и стала деловито рыться в кармане. Строгая тетка в очках была, по-видимому, кем-то вроде психолога. Она важной раскачивающейся походкой подошла к Олькиной маме. Видно, хотела сказать правильные, умные слова, которые должны были направить поведение дочери в правильное русло. Но не тут-то было. Маня держала в руках желтую авоську, в ней лежала крупная тыква (видно, разжилась по дороге перед актом громкого выражения страдания). Она насторожилась и настораживалась все больше с каждым крадущимся шагом психологини. Вначале Маня пыталась остановить даму предупреждением: «Ишь ты, поди ж ты – очки она надела!» Психолог не поняла серьезности намерений Мани, а может, переоценила свой профессионализм, потому что после следующего шага получила меткий удар по шее авоськой с тыквой. Не очень сильный, на мой взгляд, но тыква разлетелась на куски, и семечки с мякотью повисли на очках психологини. Я подумала: «То ли тыква очень спелая, то ли шея очень твердая».

Психологиня на какое-то время зависла, потом развернулась и понеслась в обратную сторону на своих тонких кривоватых ножках. Я испытала злорадство, а тетя Маня продолжила свое «омамыньки», которого не прекращала даже во время соприкосновения авоськи с толстой шеей тетки в очках. Олю поймал милиционер и отдал в руки матери, самой дорогой и любимой. Они пошли по направлению к дому, но тетя Маша не могла остановиться так сразу, и еще долго раздавалось ее «омамыньки».

А я осталась один на один с группой захвата, и мой организм принял единственно верное решение: я упала в обморок. Очнулась уже в милицейских «жигулях» у папы на руках, и по взгляду его поняла: пронесло на этот раз!

Сан-Франциско

Татьяна ПОШИБАЙЛО