Некультурный шок

Еще мы не определились никуда и ни с чем, только сняли квартиру в Бруклине и помаленьку начали таскать туда барахло из мусора. Например, завшивевший диван: лифта в нашем доме не было, так что перли на 4-й этаж пешим ходом. Нас в семье было четверо: мать с отцом и я с сестрой, на диване спала мама, а мы с отцом и сестрой пока на полу на газетках. Впрочем, через неделю с сумкой, полной нот и драгоценных фотографий, в чем была, я ушла из моей неблагополучной семьи и сняла квартиру с подругой, но это уже другая история.

А пока, свободная от будущих забот, я направилась в Манхэттен – изучать свою новую родину.

Была середина июля. Наверное, не нужно рассказывать, что такое Манхэттен в середине июля: каменный мешок, раскаленный, огнедышащий, наполненный вонью и влажностью около 100 процентов, по которому носятся занятые люди с насморком, потому что внутри работают кондиционеры, и от перемены температур все болеют. Меня все это еще ждало в будущем. Я привыкла в Минске к терпимым летним температурам, при которых открытые окошки создавали сквозняк. Никто даже не слыхал про кондиционеры в наше время, да и вентиляторы были не у всех. Мухи и комары были неотъемлемой частью быта, и в Минске был климат с нормальными четырьмя сезонами.

К слову сказать, никто не  слышал ни про какие аллергии. Весну любили все, даже тополиный пух, который воспевался в песнях, жрали фрукты-овощи с деревьев, кустов и грядок немытыми, пили из речек и ручьев, валялись в траве, нюхали все цветы и ели всё, что можно было есть, хорошо если было. Никаких аллергий на орехи (где их взять-то было?), клубнику и помидоры (радость раз в год!), креветки (это еще же поиметь их надо!), молочные продукты, клейковину, пыльцу, держали в доме милых моему сердцу кошек и сотню вещей, от которых страдают и даже умирают здесь люди, – всё это было неслыханными и неведомыми напастями. Жизнь как-то была проще и состояла из простых радостей и видимых ощутимых зол… но я отклонилась.

И вот эдакое пекло ударяет по мозгам и телу, как удар кулаком по психике. В первое лето в Америке я спала, помню, в ванной, завернувшись в мокрую простыню. Потом подобрала, опять-таки, в мусоре, оконный вентилятор (тогда выбрасывали в мусор замечательные вещи!), вставила его в окно, остальное пространство заклеила газетками, потому что мухи и комары ели поедом, и он гонял по моей комнатке раскаленный воздух. Я сидела голая и мокрая – это спасало на пару минут, пока не высыхала. Как только ревматизм не заработала, просто диву даюсь. Когда мой скромный доход наконец позволил мне накопить на самый маленький кондиционер, вставляемый в окно, спать не давали его дикий рев и вибрация, которая сотрясала стену.

Bернусь к теме.

Напялив свое единственное платье,  в котором проходила все три месяца в Италии в ожидании визы, я поехала смотреть Нью-Йорк. Выйдя из сабвея в сердце Мидтауна, я услышала звуки джаза – живого, не запись. Ноги понесли меня туда, как кораблик Синдбада к магнитной скале. Вокруг сцены прямо на улице стояла толпа и слушала биг банд.

Я тогда уже была заражена этим вирусом – в Минске пару лет функционировал джаз-клуб: сборище энтузиастов джаза, которые обменивались записями и устраивали концерты. Hа свои жалкие студенческие гроши я ездила раз в месяц в Москву, училась помаленьку этому дивному искусству и начинала немного играть. И была в полной уверенности, что черные люди – замечательный народ, потому что они дали миру джаз. Это было ну очень, очень давно. Я была молода, глупа и наивна… и заодно считала, что раз черные придумали джаз, то они до сих пор его любят. Говорю же, я мало что тогда понимала… Вот это было шоком позднее, когда я узнала, что большинство чернокожих сегодня даже не знает имен Луи Армстронга, Эллы Фитцджеральд, Каунта Бейси, Дюка Эллингтона… даже Стиви Уандера они не знают, а он ведь еще живой. Черные слушают совсем другую музыку, которую я и музыкой-то боюсь назвать.

В общем, биг банд играл, солировал трубач – черный, как сажа. Они тогда все для меня были на одно лицо, но он играл очень хорошо и выглядел почему-то знакомо. Я спросила у стоящего рядом негра, кто играет. Он окатил меня презрительным взглядом и буркнул, намекая, что я невежда и идиотка: «Рой Элдридж». Мне стало стыдно: это был легендарный трубач, вот почему мне было знакомо его лицо! Я ведь тогда уже довольно много знала о джазе, но только в теории. Вокруг раздавали лифлеты, и я из них узнала, что проводится фестиваль концертов на улицах, и это один из бесплатных концертов.

Я впала в экстаз. Какая удача! Не зря я уехала и приехала в Америку – всё правда! Через неделю играл еще более знаменитый трубач – Диззи Гиллеспи, легенда би-бопа, я никак не могла упустить этот шанс, думая, что я могла бы сообщить моим товарищам по джаз-клубу (еще не привыкнув к мысли, что я никогда в жизни их больше не увижу. Нас же выгнали оттуда с концами, даже лишив гражданства. Об эмиграции 70-х годов  очень хорошо написал Эдик Тополь в книге «Любожид» – это всё про наше поколение эмигрантов. Потом всё было по-другому).

Итак, через неделю, справившись с картой сабвея, я поехала по адресу, где должен был играть знаменитый Диззи. Это было около Гудзона, где находится Томб, в самом сердце Гарлема. Но мне этот адрес ничего не говорил, ведь я была в Америке всего неделю! В карте сабвея и вообще Манхэттена разобраться довольно легко, она вся квадратно-гнездовая. Я села на нужную ветку и поехала.

После Columbus Circle цвет обитателей вагонов сабвея начал заметно темнеть. Мой внутренний голос тихо шептал мне: не неуютно ли тебе, не страшно ли? Но второй голос твердо настаивал: черные люди – прекрасные люди! Они создали джаз!

Я, воспитанная на слезоточивой «Хижине дяди Тома» и прочих пропагандистских материалах об угнетении бедных рабов белыми плантаторами, была целиком и полностью на стороне угнетенных. Меня пока еще не смущал стойкий сладковатый незнакомый запах в вагонах, взгляды, которыми нагло окидывали черные мужчины мою весьма обогащенную женскими дарами фигуру. Я их как бы не замечала. Я была очень наивна и, повторяю, свято уверена в достоинствах угнетенного народа, создавшего джаз.

И вот я наконец осталась в вагоне одна-единственная белая. И мне все-таки стало неуютно, потому что дико смотрели на меня уже все: не только мужчины, но и женщины, а дети, похоже, впервые видели белого человека. Я упорно игнорировала свой внутренний голос: назад дороги нет! Я еду слушать Диззи!

Я выгрузилась на нужной станции и пошла в направлении Мемориалa Генерала Гранта, или просто the Tomb on Riverside Drive по пустынной улице. Было 7 вечера. Я шла  мимо подъездов  и стоящих там людей, которые глазели на меня как на инопланетянку. Туда, в этот район,  вероятно, не ходят и не ездят никакие белые люди уже годами, но откуда же мне было знать? Это было задолго до того, как я уменьшила свои неописуемо огромные сиськи хирургическим способом, а тогда я походила на темноволосую версию Долли Партон. Да, таким белым женщинам самое место ходить вечерами по Гарлему…

Концерт уже начался, потому что я услышала знакомые звуки джаза. Приблизившись к толпе, я затесалась среди незнакомых любимых смердючих тел, которые свинговали и раскачивались взад-вперед, ну и я с ними тоже начала свинговать и раскачиваться.

Свинговать – дело знакомое, но смущало другое. Все они посасывали и передавали друг другу какую-то вонючую пахитоску. Я тогда была заядлой курильщицей, в нашем поколении курили все, но, будучи ужасно брезгливой, никогда своих сигарет ни с кем не делила. При всей моей большой любви к неграм их толстые влажные губы не внушали мне желания делиться с ними телесными выделениями, и сосать одну сигарету как-то не входило в мои вкусы. Притом сигарету непонятного происхождения… странно пахнущую… короткую… без фильтра. Я и «Приму»-то никогда не курила из-за этого, табак попадал в рот, это было противно.

И тем не менее мне дико хотелось быть одной из них! Ну вот просто ужасно хотелось! Что делать?! Тем более что эти чудесные люди в драных облезлых джинсах (это было задолго до моды на облезлые драные джинсы, стоящие тысячи долларов, их джинсы были истинно драные и облезлые по причине бедности) так приветливо улыбались мне, русской девушке, правда, с огромными сиськами, но я гнала от себя эти недостойные мысли… наверняка ведь это потому, что они такие прекрасные приветливые люди и мы все здесь любим джаз,  а не потому что у них на уме грязные намерения изнасиловать белую женщину, правда ведь?!

И я решилась. Я взяла из чьих-то пальцев с длинными копчеными когтями короткую заслюнявленную пахитоску и поднесла к моим девственным губам. На большее я не решилась, потому что тошнота подкатила, грозя выплеснуться, и это раскрыло бы мою непринадлежность к этому содружеству. Некрасиво было бы. Я тогда еще верила в необходимость принадлежать к какому-нибудь содружеству или сообществу. Молода была.

В общем, я передала вонючую папироску дальше. Мне одобрительно покивали и загигикали.

А концерт между тем приближался к концу. Я могла упустить свой шанс и начала проталкиваться вперед, к сцене. Едва успела. Концерт кончился. Толпа с диким улюлюканьем скандировала  «Диз-зи!», «Диз-зи!» и не пропускала меня. Я вспомнила советские очереди за хлебом, колбасой, туфлями и заработала локтями. Мирные американцы, не привыкшие к напору строителя коммунизма, в изумлении подавались в стороны, и я оказалась-таки около Диззи, который складывал аппаратуру, отдуваясь и отпихиваясь от напиравшей толпы.

Его знаменитые вытаращенные глаза были действительно вытаращены, будто собирались выпасть из глазниц, и вид у него был сердитый и раздраженный. Я заорала: «Мистер Гиллеспи!»

Ноль внимания.

Я заорала еще громче. Никакой реакции, что понятно, потому что толпа орала вместе со мной и громче меня.

Я решилась и изо всех сил треснула его по плечу.

Великий трубач изумленно обернулся, уставился на меня своими выпученными глазищами и рявкнул: What???

Оторопев от своей удачи, я начала лепетать, что я фром Раша, что я представляю минский джаз-клуб и еще какую-то чепуху. И сунула ему под нос заранее заготовленный блокнотик. Увы, пластинки Гиллеспи у меня не было. Он нацарапал что-то на моей страничке и отвернулся от меня, повернув ко мне свой объемистый зад, и в воздухе вдруг запахло туалетом. Великий маэстро явно пукнул.

Но я была вне себя от счастья! Я получила автограф великого Гиллеспи! Kоллеги в минском джаз-клубе умерли бы от зависти и восторга!

Даже не помню, как я доехала домой… но доехала же. Меня не ограбили, не изнасиловали и не убили.

Я потом еще много наколлекционировала автографов знаменитых музыкантов, джазменов, актеров и актрис. Но этот стоит в рамочке особняком в моей коллекции, потому что маэстро Гиллеспи единственный, кто написал мне: F…ck Russia.

 © Alla Axelrod

6/7/2018