Одно целое

Номер был выдающийся. Не из-за сложности трюков, хотя и был сложен и доведен до высочайшего уровня. Они работали без страховки. Не было ни сетки внизу, ни лонжи. Без отрыва от снаряда, а значит, по цирковым законам, страховкой могли и не пользоваться. Они были идеальной цирковой парой. Вернее, цирковой была только она. Из династии цирковых, которая исчисляла свою родословную еще со времен легендарного цирка Чинизелли. Ее прадеды видели с манежа в царской (или, как теперь говорят, VIP) ложе отпрысков самого Николая. Он же был чужаком, из спортивного, гимнастического мира. В сборную страны он так и не попал, хотя форма была приличной. Но конкуренция была бешеной, побольше, чем при поступлении в МГИМО, и, когда он встретил Матильду, все сошлось. Она как раз окончила цирковое училище и искала себе партнера. Леша, будучи парнем скромным, поначалу робел в присутствии цирковых. Как-то коробило его от образа жизни, принятого в цирке. Всё общее. Дети, животные, гулянки, пьянки, драки, поцелуи – как-то это было слишком напоказ. А потом, пожив в цирке, он понял: это не напоказ, это образ их, а теперь и его жизни. Он услышал от знаменитого дрессировщика фразу, которая и определила его дальнейшую жизнь.

«Цирк – это не просто место, куда приходят посмотреть на трюки. Цирк – это целая жизнь многих людей, которые делают невозможное с улыбкой на лице».

Пахать он привык в спорте, и цирковые это не сразу, но оценили. И закрепилась за ним слава пусть чужака, но чужака своего. И шли они с Матильдой со своим номером вперед, постепенно усложняя его.

На просмотре в цирке Никулина им предложили ангажемент. Это была мечта многих, а получилось у них. Про них говорили: эти – одно целое. Они и правда были на манеже одним целым, а уж когда поднимали их под самый купол… И Леша, и Матильда понимали: на ошибку нет права. Страховки нет, лонжа отсутствует. Разожмется рука – и Матильда полетит вниз, на манеж, с высоты 18 метров. Поэтому и разминались и разогревались до первого пота, а затем прогоняли еще и еще раз свой номер. Леша перед номером дважды проверял все ремни и агрегаты.

Потом, когда отношения пришли к нулю, ругань стала постоянной и Матильда объявила о том, что отныне она будет спать в другом вагончике, он даже не удивился. Слишком уж явно она флиртовала с кем попало и хотела его позлить. Но номер ей терять не хотелось, начинать сначала, с новым партнером, тоже было не с руки, и ему было объявлено, что к работе их личные отношения, а вернее отсутствие их, никакого отношения не имеют. Для публики они были мужем и женой. Все остальные были в курсе, посплетничали и перестали. Вела она себя нарочито отвратительно, являлась за полночь, громко смеялась с кем-то в своем вагончике. Даже грозный инспектор манежа, Илья Модестович, не выдержал и достаточно резко, пользуясь тем, что знал ее с младенчества, сказал ей вслед: «Выпороть бы тебя. Такой парень, а ты ведешь себя…» Леша переживал про себя, даже запить нельзя было, да и не любил он это дело.

Они работали седьмой сезон, съездив пару раз на престижные цирковые фестивали, побывали в Вегасе. Деньгами заведовала, как и раньше, Матильда. К слову, она была страшно щепетильной и по-своему заботилась о партнере. Зная его немногочисленные привычки, покупала ему все, что нужно, прежде чем он успевал об этом подумать.

Иногда они обедали вместе, Леша по привычке укоризненно смотрел на нее, когда она съедала лишний кусок из своего очень скромного обеда.

– Ну всё, всё, – смеясь, говорила она. Я в форме.

Леша же, будучи в прекрасной спортивной форме, все равно понимал, что каждые 500 граммов под куполом цирка – сверхнагрузка на его и так натруженные за столько лет мышцы. Последнее время слегка побаливал правый локоть. «Сходи к нашему докторюге», – увидев, как он морщится после репетиции, сказала Матильда. Доктор осмотрев руку, пожал плечами, велел пить обезболивающее и сделать рентген.

– А тут, – сказал он, дохнув на Лешу коньячком, – у меня ни рентгена, ни пургена.

И заржал. Леша несколько дней втирал мазь, которую дал ему знакомый клоун. Вроде помогло.

На одном из дневных представлений Лешу вдруг обожгла резкая боль. И прошла. Он по старой гимнастической привычке штангой закачал мышцы вокруг локтевого сустава, перед вечерним представлением попросил Матильду вколоть ему в локоть обезболивающее. Вдруг она, сдвинув брови, стала прежней. И тихим, прежним Матильдиным голосом спросила: «Может, заменимся, Леш? Я с Модестычем поговорю».

Леша промолчал и лишь, перемотав локоть, шагнул к занавесу.

Они всегда слышали с манежа лишь эхо и в конце: «…заслуженные артисты России Матильда и Алексей Громовы». Потом гас свет и начинался их знаменитый номер. Он длился ровно пять минут шестнадцать секунд, музыка, выбранная Матильдой, так красиво ложилась на трюки, с каждой минутой все более сложные. Это закон цирка – начинать с простого и постепенно выходить на смертельный номер. Если номер был действительно крут, то у занавеса собирались даже цирковые: поглядеть на коллег. Их удивить было трудно, но и Леша, и Матильда знали: если они выглядывают, значит все идет как надо.

Все шло как обычно: Леша подхватил ремни и пошел вверх под волшебную музыку Бетховена. Матильда, зацепив его за руку, полетела, постепенно закручиваясь вокруг собственной оси. Второй поворот, четвертый, Леша автоматически считал в голове. Седьмой стоп. Перевернувшись в воздухе, Леша, держась лишь ногой за крепление, перехватил посыпанную тальком руку Матильды. Она посмотрела вверх на него, на лице была застывшая цирковая улыбка. Он считал про себя: «Раз, два, три – переворот, раз, два, три – переворот». Вернее, считали они вместе и одновременно. Иначе ошибка, а ошибаться нельзя.

На четвертом он услышал резкий хруст, и Матильда провисла на его руке. Это была даже не боль. Кто-то вскрыл ему черепную коробку и засунул туда электроды.

Он не потерял сознание. Нельзя было. Это он точно знал. Даже не смотря вниз, он понимал: если разожмет захват, партнерша полетит вниз. Причем шансов выжить у нее практически не будет. В лучшем случае сломает позвоночник. В лучшем ли? Матильда не по-цирковому поджала ноги. Это был сигнал беды для техника, работающего на поднимающем и опускающем агрегате. Сквозь боль, проходящую через все тело, Леша услышал тихое жужжание подшипников. Начался спуск. Для зрителей ничего не случилось. Они по-прежнему видели тот знаменитый номер.

Двадцать семь секунд. Ровно столько занимал спуск. Леша начал считать. Двадцать четыре, двадцать три, двадцать два… Электроды в мозгу раскалились докрасна. Матильда молча смотрела вверх, на Лешу, и искала его взгляд. А он, прикрыв глаза, считал про себя. Девятнадцать, восемнадцать, семнадцать… Он выругался вслух. Даже забавно вышло. Никогда матом не ругался, как ни доставала его своим поведением Матильда, а тут, под куполом, когда его никто не слышит… Девять, восемь, семь. Леша все же, наверное, отключился на секунду-две, но мышечная память гимнаста держала Матильду. Три, два, один. Матильда коснулась ногами манежа и легко, как обычно, поклонилась, улыбаясь публике. Леша, опустившись, даже привстал и попытался выйти к центру манежа. Неловко накренился и упал. Всё, что он запомнил, это белое, как мелованная бумага, лицо Матильды над ним. Она шептала: «Потерпи, Лешик, сейчас врача, сейчас…» Униформисты, окружив его, встали в круг, закрыв Лешу от зрителей. Так всегда делали в цирке. Модестыч, никогда не терявший присутствия духа, даже не крикнул, а рявкнул: ««Скорую, мигом!»

И Леша потерял наконец сознание. Электроды отключили.

Прошло два месяца. Разорванные локтевые связки лечили. Лечили и сустав, который разлетелся практически полностью. Приходили проведывать все, даже те, с кем Леша в цирковой жизни особо не общался. Никто не говорил, что он герой, что спас партнершу. Не принято об этом говорить в цирковой среде. Матильда приходила и кормила его с ложечки. Один раз он, задремав после обеда, проснулся и увидел, как она смотрит на него и плачет. Он не видел ее плачущей никогда. Она же была цирковой. Потом цирк, закончив гастроли в городе, начал собираться. Леша знал, что это дело суток. Ведь, пока идет последнее представление, вокруг уже собирается все к отьезду. Крайний парад-алле – и вот сворачивается шапито. И к утру от места, где стоял цирк, остаются лишь мусор и афиши.

Леша вышел из госпиталя ранним утром. С рукой, подвешенной на привязи. И, купив билет на самолет, полетел к себе домой. Туда, куда переехал цирк.  Ведь это был его единственный дом за много лет.

Взяв такси из аэропорта, он подъехал к шапито, издалека увидев знакомые вагончики с надписью «Громовы». Дернув за ручку трейлера, удивился: закрыто. На манеже она? В такое время? Пройдя знакомой дорогой к выходу на арену, он услышал Бетховена. Пройдя в темноте, сел в одно из кресел и поднял глаза вверх. Там, под куполом, он увидел Матильду. И себя. Только молодого, здорового и так легко и непринужденно выполняющего трюки, как принято у мастеров цирка. Он узнал этого парня. Егоров, кажется. Выпускник циркового училища, он вовсю ухлестывал за Матильдой, даже пока они были женаты. Она подсмеивалась и говорила Леше, что надо уматерить его. Он здорово работал. Мастерски. Матильда умела добиваться своего.

Леша молча встал и, не обращая внимания на циркачей, столпившихся за кулисами, пошел в сторону конюшен. Открыл калитку и, пройдя мимо стойл, где перебирали ногами жеребцы джигитов Танделовых, дошел до крайней стенки. Там всегда стоял старый цирковой коняка Степан. Отработав свое на манеже, он катал детвору во время антракта вокруг шапито. Добрый глаз коня смотрел на Лешу. И, уткнувшись куда-то ему в шею, Леша первый раз в жизни зарыдал, как ребенок. Степан стоял не двигаясь и даже не тряс ушами. Леша вытер слезы, с заднего двора вышел из цирка и пошел по городу. Незнакомому, как и все города и страны, где он побывал за свою цирковую жизнь. Вышел в центр города и на столбе увидел объявление. Сорвав номер, он позвонил.

Прошло несколько недель.  И Алексей Григорьевич, встав в центр сцены бывшего Дворца пионеров, посмотрел на окруживших его долговязых мальчишек и девчонок и, немного волнуясь, сказал:

– Уважаемые дети. Цирк – это не просто место, куда приходят посмотреть на трюки. Цирк – это целая жизнь многих людей, которые делают невозможное с улыбкой на лице. Итак – алле-оп…

Леша, улыбнувшись по-цирковому, сделал сальто.

•••

Посвящается всем цирковым – людям, которых я безмерно уважаю.

Лев КЛОЦ