Капитуляция в культурных войнах (Из блога Фреда Рида)

Как же это произошло?

С 1951 года (мне тогда было 6 лет) по 1956 я жил в Арлингтоне – это пригород Вашингтона. С 1956 по 1957 я жил в городке Афины в Алабаме. А окончил школу в округе короля Георга в Вирджинии. Другая страна. Другой мир. Что произошло?

Арлинтгтон в то время был полностью белым районом, уровень жизни в котором фантастически вырос после войны. Для доминирующей культуры – единственной культуры – были характерны аккуратность, честность и уверенность в себе. Мы смотрели “Мушкетеров” и учились хорошим манерам. Мы стали бойскаутами, и нам говорили, что нужно быть надёжными, преданными, дружелюбными, вежливыми, послушными, весёлыми, хозяйственными, храбрыми, почтительными, готовыми помочь. Мы, в общем-то, такими и были.

Когда мне было восемь лет, я ходил в школу пешком, примерно шесть кварталов, один. А почему нет? Бояться было нечего. Мы с друзьями ездили на велосипедах в торговый центр и оставляли велосипеды снаружи без присмотра на несколько часов. Никто не крал велосипеды. В моей семье никогда не запирали дверь в дом. Ограблений не было.

А летними вечерами тридцать мальчишек и девчонок играли в прятки на улице, за несколько кварталов от дома, и родители не беспокоились. А почему надо было беспокоиться?
Мы принадлежали к доминирующей культуре – единственной культуре. Мы не были в бандах, не нападали, не грабили, не гонялись на машинах по грязным улицам. Если бы случилось стихийное бедствие, никто не стал бы грабить магазины.
Педофилов не было. Если бы в нашем районе оказался педофил, то очень скоро он бы исчез. Эта культура не переносила педофилов.

А теперь…

А теперь я слышу каждый день о полиции в школах, о том, что родители ходят в школу с детьми, о детекторах металла у дверей, о толпах подростков, которые грабят магазины. Вместо однородности (этнической и культурной) у нас есть многообразие – что значит, что новый велосипед вам нужно покупать два раза в год. Оставьте велосипед без присмотра на десять минут, и он исчезнет. Только ненормальный оставит ключи в машине, а когда-то это делали постоянно. В этом когда-то цивилизованном обществе тридцать процентов детей рождается в семьях с одним родителем.

Как мы оказались здесь? Почему мы миримся с этим?

Ответ, конечно, заключается в том, что та послевоенная культура уже не является доминирующей. Когда всё население считает какие-то вещи недопустимыми, они не происходят. После того ужасного цунами в Японии там не было массовых грабежей. Массовые грабежи не являются частью японской культуры. Массовые грабежи были в Америке, после бунтов, после Катрины. Культура уже не настаивает на своих стандартах поведения.

Достоинство доминирующей культуры в том, что её не нужно навязывать. Она следит за собой сама. Я пять лет жил в сельской местности в штате Вирджиния, и у нас всех было огнестрельное оружие. У большого количества чёрного населения в округе было огнестрельное оружие. Никого не застрелили – ни случайно, ни намеренно.

Когда доминирующая культура не терпит преступлений, их будет очень мало. Вот почему европейско-американская конституция Томаса Джефферсона могла учредить суд присяжных. Суд присяжных требует большого количества времени и усилий, и общество может себе это позволить, только если преступлений очень мало.
Сегодня в суде мы видим сделки на основании признания вины, потому что иначе при нашем уровне преступности всему населению страны пришлось бы постоянно заседать в судах присяжных.

В Арлингтоне, в округе короля Георга, у нас почти не было полицейских. Мы вели себя хорошо, потому что нам не приходило в голову вести себя иначе. Когда мы были подростками, мы пили пиво, хотя это было незаконно, превышали скорость иногда, кто-нибудь мог застрелить оленя не в охотничий сезон. Но мы не насиловали, не убивали, не грабили, не нападали на учителей. Белые и чёрные не избивали друг друга до потери сознания.

Страх наказания тут был не при чём. Мы могли подраться, но никто не стал бы хватать кирпич или металлический прут. Если бы кто-то из нас сказал учителю “Фак ю”, на него обрушился бы гнев всего округа.

Вот почему, когда культуры разрушаются или смешиваются с менее цивилизованными культурами, оказывается, что нужно всё больше и больше полиции. И всё больше замков, сигнализации, видеокамер, разрешений на ношение оружия.

Одна из причин, по которым мультикультурализм редко работает – предположим, что у одной культуры есть серьезное отношение к работе, низкий уровень рождаемости вне брака, низкий уровень преступности, уважение к образованию и национальному языку. Предположим, что ценности другой культуры противоположны. В качестве примера можно взять мусульман во Франции. Если первая группа доминирует и принудительно устанавливает свои стандарты, вторая группа может успешно ассимилироваться.

Но предположим, что доминирующая группа на самом деле не так уж и доминирует и не может – или не хочет – устанавливать свои ценности. Каким образом – например, в школе – вы будете смешивать тех, кто говорит на хорошем языке и на грязном; девушек, которые не представляют беременности без брака и пятнадцатилетних матерей-одиночек, которые входят в класс с детскими колясками? Что делать, если суд решил, что слово “мазерфакер” представляет собой культурную ценность, а требовать, чтобы это слово не употреблялось – это имперское издевательство над другой культурой?
Следствием всегда будет понижение цивилизованной группы до уровния нецивилизованной.

Возврата назад нет. Всё, что сделало старую культуру такой, какой она была, теперь считается элитизмом – ужаснейшим грехом, а всё, что мы когда-то считали неправильным, теперь считается “аутентичным” – что бы это слово ни означало.

Покупайте билет, наслаждайтесь поездкой.

Николай Цывинский, переводчик