Буча как норма. “Норма” как война.

1. Буча как норма

4-го апреля Нью-Йорк Таймс опубликовала спутниковые фотографии, на которых ясно видно, что тела убитых в Буче лежали на улице как минимум с 19-го марта, задолго до того, когда русские покинули город, в том же положении, в котором они были найдены украинскими войскaми 2-го апреля; то же самое утверждается местным руководством – тела просто не давали захоронить. Это одно из первых и непреложных доказательств того, что заявление Министерства обороны России о “постановочном характере” предъявленных всему миру снимков есть явная ложь. Другие доказательства собираются каждый день местными и международными экспертами и, нет сомнений, будут представлять собой один из наиболее документированных случаев военных преступлений в массовом масштабе. Несколько выводов можно сделать из этого факта.

1. Современные технологии не дают возможности обманывать кого-бы то ни было слишком долго. Правда о Катыни, скрываемая не только преступным государством, но и его демократическими союзниками, ждала официального подтверждения около полувека. Правда о массовых изнасилованиях и убийствах женщин советскими солдатами на освобожденных территориях восточной Европы и Германии бродит до сих пор некими смутными образами и абсолютно не проникла в массовое сознание, особенно в России.

Печальная давно задокументированная правда о том, что многие исторические фигуры в Украине и Прибалтике не только воевали за национальную независимость своих стран, но и принимали участие в Холокосте, с огромным трудом пробивается в общественное сознание и часто не находит государственную поддержку, что создает очень двойственную ситуацию.  Но правда о зверствах на оккупированных территориях Украины стала известна немедленно. Наверное, это первая “цифровая война” в истории.

2. Требование России “созвать Совет Безопасности ООН” по поводу “беспочвенных обвинений” Украиной благородных и невинных русских войск говорит об очень глубоких проблемах в российском руководстве. Вне всяких сомнений, было бы куда мудрее признать вину хотя бы на словах и наказать виновных в соответствии с законодательством. В этом случае главный аргумент мировых СМИ о прямой причастности руководства армии и государства к преступлениям был бы смягчен и, возможно, второй волны санкций, которая набирает сейчас силу, и исключения России из Совета по правам человека ООН не наступило бы. Но Россия предпочла безнадежный путь отрицания очевидного и легко доказуемого, тем самым ставя себя заведомо в позицию морального и политического изгоя. “Я обвиняю” – заявляет голубка мира из одноименного Министерства Мария Захаровa с гневом, достойным Эмиля Золя – западные средства массовой информации в соучастии в преступлениях в городе Буча”. Во как! Следовательно, такая позиция представляется России в каком-то смысле предпочтительной. В каком?
   

   

3. Трудно предположить, что дополнительные санкции, всеобщее мировое презрение и отвращение, публичное объявление Путина военным преступником Президентом Америки и даже возможный выпуск документов на его арест в связи с событиями в Буче имеют некий позитивный заряд для российского руководства. Но ведь это – легко просчитываемые последствия “игры в несознанку”. Если в первый раз после начала войны мощный и единый отпор Запада (не говоря уже об Украине) был очевидной неожиданностью, то второй раз наступать на те же грабли в течeние одного месяца вроде бы не пристало.
4. Есть несколько возможных объяснений такому поведению. Первое – полная некомпетентность, следование инстинктивным импульсам отрицания, невзирая на последствия (или неумение их просчитать). Эта версия вяжется с аналогичным по уровню некомпетентности планированием всей военной операции, которая представляет собой по сути грандиозную неудачу по всем направлениям, а также с другими примерами вопиющего хамства на международной арене, еще и до войны (типа “берите свои манатки и сворачивайте НАТО”).

Второе – холодное взвешивание последствий и осознание того, что выгоды все-таки перевешивают. Выгоды таковы: народ свою власть поддерживает; власть монолитна и безошибочна; признание злодеяний даже отдельных солдат (освободители все же!) – несмываемое пятно на всю армию и, соответственно, власть; “своих не бросаем”, что бы они ни делали. Третье – все всё понимают, хотели бы наказать сукиных сынов, но не могут. А не могут в силу накопившихся проблем внутри армии, озлобленности командиров, массового недовольства солдат, расторжения контрактов, дeзертирства, полного отсутствия мотивации и т.д. В таких условиях жесткие меры могут обернуться встречным отпором той главной силы, на которой режим вообще держится – военной, а даже самый слабый шанс такого поворота событий абсолютно недопустим. Четвертое – а всегда так делали, делаем и будем делать, у нас такой фирменный подход (в Самашках никого не убивали; Алеппо никоим образом не разрушали; в Крыму наших нет; Боинг не сбивали; “на Украину не нападали”, как элегантно разъяснил главный дипломат страны).

5. Гадать, по какой именно причине власти Россия ведут себя так или иначе – дело безнадежное, в чем мир уже многократно убеждался за последние сорок дней. А почему вообще случились все эти кошмары в Буче и во многих других местах, если перейти от высоких властей к рядовым “исполнителям”? Куда подевались крымские вежливые человечки, почему пропала их вежливость? Ведь не отдавали им приказы убивать проезжающих велосипедистов, насиловать женщин и детей, стрелять людям в затылок. Ведь у них не должно было быть той ненависти к противнику, на которую постоянно списывали зверства советских солдат в Европе (типа, “вы убивали наших граждан – мы убиваем ваших”) в тех редких случаях, когда вообще эта тема обсуждалась. Ведь даже языкового барьера не было; любую проблему с местными жителями можно было решить на родном русском языке, которым владеют практически все украинцы. Как это вышло? Как на это смотрели местные командиры – лейтенанты, капитаны, майоры? Неужели поощряли? Или участвовали помаленьку? Или делали вид, что не замечали? Но это было, конечно, невозможно.

   

6. Андрей Пионтковский считает, что вообще все что случилось – организованная централизованная акция той группы военных (которую он называет “бешеной” фракцией, в отличие от “умеренных”, желающих ограничиться Донбассом), что убийства и изнасилования делалось по приказу сверху для того, чтобы повязать всех кровью и довести войну до какого-то совсем ужасного конца – полной “денацификации” в духе статьи Т. Сергейцева, где прямо говорится, что “Нацистская, бандеровская Украина, враг России и инструмент Запада по уничтожению России нам не нужна“. Эта версия, однако, выглядит неубедительной: слишком много отдельных не связанных географически разделенных даже в Буче случаев; слишком много такого же рода сообщений из других городов Украины, слишком плохо это вяжется с такой активностью солдат, как мародерство и ограбление жителей, вплоть до продажи в Белоруссии на рынках украденных в Украине вещей. Нет, убийства – вполне себе народное самостоятельное творчество; не надо искать глубокий замысел там, где все происходит само собой.
7. Другое дело – кому все это “выгодно”. Некоторые обозреватели считают, что Путину: Буча подает сигнал, что “так и будет”, чтобы вселить ужас в сердца украинцев и тем самым понизить их волю к сопротивлению. Но, как известно, давление вызывает соответствующее сопротивление. Как неожиданное введение массовых санкций против России было воспринято многими ее жителями как очевидная “русофобия” и привела к сплочению народа вокруг лидера, так и бучанский кошмар породил невероятную ненависть к оккупантам, ибо стало ясно, с кем вообще страна имеет дело. Точно так же немцы ужаснулись увиденному после того, как на короткое время взяли назад захваченные советскими войсками участки Восточной Пруссии в 1944 году. После этого стало ясно, чего ждать. Это привело не только к массовому бегству гражданских людей на запад, но и к небывало сильному сопротивлению армии, стоившему, в конечном счете, многиx сотeн тысяч русских жизней в последние месяцы войны. Терять немцам было нечего. Как и сейчас украинцам. Невозможно спокойно слушать те слова, которые нашла, например, Мария Ефросинина для отражения этой ненависти. Так что гипотеза о целенаправленной организации убийств с этой точки зрения тоже не проходит, если, снова-таки, не считать, что руководство не в состоянии оценить последствия. Более того. Если бы целью “спецоперации” был бы массовый террор населения – она бы вообще осуществлялась другими средствами, такими как ковровая бомбардировка городов. Но и этого (пока) не происходит.
8. Количество ошибок, сделанное российским руководством за короткий период времени в 40 дней, со дня начала операции, просто поражает. Помимо уже перечисленных, можно назвать следующие, многократно обсуждаемые в русскоязычной и мировой прессе.

а) Отсуствие ясной цели всей операции не только для внешнего, но и для внутреннего потребления, что ясно видно из изменения терминологии за короткое время, от “денацификации” и “демилитаризации” до “гарантий нейтралитета”, “невступления в НАТО” и до “признания Донбасса и Крыма российской территорией”. По словам Монтеня, “Не достигнув желаемого, они заявили, что желали достигнутого” (цитирую по памяти) – и так много раз.

б)  Огромная недооценка уровня сопротивления и качества украинской армии.

в) Колоссальная переоценка уровня способностей российской армии, ее укомплектованности, морального настроя; непродуманность логистики на самом элементарном уровне, устаревшая и плохо работающая техника и пр.;

г) Полное непонимание природы украинского общества, которое не только поддерживает свою армию, но вооружается самостоятельно и готово жертвовать всем для победы.

д) Абсолютное непонимание Запада и его способности немедленно консолидироваться для введения небывалого размера санкций (чему было некое оправдание из-за куда более пассивной позиции Запада в прошлом).

е) Бездарнейшеее планирование операции и отсуствие каких-то запасных планов в случае, если события идут не так как планировалось, о чем ясно говорит наличие пайка у солдат всего на три дня, планы десантников захватить правительство в течение 16 часов (!) в первый же день, выйти к Польше на 20-й день и т.п.

ж) Полная растерянность и потеря ориентиров перед лицом неожиданного сопротивления. Особенно ярко это было видно, когда Путин обратился к украинским военным с призывом “брать власть в свои руки“, т,к. “с вами легче договориться” – ничего более абсурдного нельзя себе представить. Другой пример – истерическое заявление “о приведении в повышенную боевую готовность” стратегического ядерного оружия, которое и так все время в этой готовности.

з) Непоследовательность в информационной блокаде российского населения: уж если закрыли Инстаграмм и Фейсбук, уж если даете огромные сроки за “фейки” и хватаете людей за плакаты со словами “Два слова” – так извольте закрыть ютюб, да и вообще интернет, а то цель блокады элементарно не достигается.

и) И вот теперь Буча …

Воистину, “ложь резко отличается от правды” именно в период потрясений, как мудро заметила славно потрепанная советской жизнью Надежда Яковлевна Мандельштам. Вот и мы дожили, хотя вовсе не хотели, и нам стало все окончательно ясно. Как бы не забылось потом, когда наступит “равнодушие будущего“.

Наиболее емкий образ, который приходит в голову для иллюстрации сущности наступающего на Украину, а по сути, на весь свободный мир, катка – это “Слепая сила” Рудольфа Шлихтера.

Воин полон решимости и мощи, вооружен на обе руки – но его терзают жуткие бесы, Cамый толстый, внизу – Жадность к приобретениям, имперскость. За ним, в форме обезьяны – Глупость. Слева, похожий на Путина, но с клювом – Коварство и Ложь. Правее – Угнетение и Подавление. Демон в женском облике – Злоба и Ненависть. Он увешан, как погремушками, какими-то странными предметами; ненужный по видимости треугольник на руке напоминает суперзвуковую и суперодорогую систему “Кинжал”, которую один раз с блеском продемонстрировали неизвестно для чего. Удобный для войны меч сопрягается с неудобным молотком, который плох в бою, но хорош для проламывания черепов у безоружных людей. Его ноги босы, то есть он не имеет надежной опоры для военных действий, хотя это и противоречит всему наступательному облику. За спиной солдата все горит, но он очень целеустремленно идет вперед, готовый к новым разрушениям.  Однако на его глазах шлем, и он не видит, что следующий шаг будет прямо в пропасть.

Бесмысленная тупая сила. Воплощение пятисотлетней экспансии Москвы во все стороны, пока не остановят. Непонимание мировых обстоятельств. Имитация прогресса при забвении его движущих сил. Безумные видения и мороки на самом верху и инстинктивные дикие страсти в самом низу. Пренебрежение собственной и тем более чужой жизнью. Буча как воплощение нормы, которая вбивалась в головы всем слоям населения как минимум последние сто лет, а на самом деле и раньше.

 

2. “Норма” как война

Сорокинская яростная ненависть, желчный сарказм смотрятся красиво и органично в этом романе. Единственная серьезная претензия – роман устарел. …. Да, наверное, советская пропаганда, соцреализм, оборзевшая номенклатура – все это действительно было настолько глупо, смешно и злобно, как это описывает Сорокин. Но … мне эти проблемы не знакомы, и читать сатиру на них мне не интересно. Я живу в другой стране, с другими проблемами. Никита Никсберг, 8 ноября 2021 г.

Свою самую глубокую и фундаментальную вещь, “Норму“, Владимир Сорокин создал в 1979-1983 годах, когда норма непосредственно черпалась из окружающей жизни и ничего не предвещало слома привычного общества в ближайшем будущем. Но первая публикация (1994) пришлась на другую эпоху, когда столько всего уже случилось, что эффект романа в общественном сознании оказался несопоствимо мал в сравнении с его истинной значимостью. Последующие скандалы с “Голубым салом“, утопление книг в большом унитазе в центре Москвы, профетические “День опричника“, “Сахарный Кремль” и “Теллурия“, вплоть до “Доктора Гарина” (2021) сделали Сорокина знаменитостью, но придали его творчеству политико-футурологический оттенок, который частично заслоняет то главное, что было сформулировано уже в “Норме”. К тому же “Норма”, в отличие от многих других вещей писателя, так и не переведена на английский (хотя планы такие вроде есть), так что она, к сожалению, не вошла в мировой культурный обиход.

Февральская российско-украинская, как и любая другая война, сделала в одночасье тысячи туманных вещей предельно ясными и между делом сняла и это недоразумение. В “Норме” все сказано; норма вокруг нас; она никуда не девалась; наивный комментатор романа (см. эпиграф) категорически неправ. Он, молодой человек, живет в той же стране с теми же проблемами, которые другой молодой человек тридцатью годами ранее смог так мастерски показать в своей книге. Возможно даже, Никита уже сейчас, в апреле, и не написал бы своего комментария.

В романе с поразительной убедительностю и на огромном материале, как в научном исследовании, показано, какие “нормы жизни” господствовали в Советском Союзе и насколько глубоко они вошли в плоть и кровь самых разных людей. Не сразу, но через несколько страниц становится ясно, что “норма”- некая субстанция в пакете с таким же названием на обложке, которую требуется всем жителям ежедневно съедать – есть ни что иное, как кал, гoвно, предположительно детское (собираемое в детских садах) и “свежее”, хотя на практике часто жесткое, сухое и вообще неизвестного происхождения (даже пуговицы, увы, иногда попадаются, в роли отдельных, пока что еще неизжитых недостатков социализма). При этом самое важное – как именно норма потребляется. Вот несколько примеров; своими словами лучше не скажешь.

 

— Сядь нормально, не балуйся. — Юля набрала воды в стакан и принялась есть норму чайной ложкой, часто запивая водой. Вовка жевал котлету: — Мам, а зачем ты какашки ешь? —  Это не какашка. Не говори глупости. Сколько раз я тебе говорила? — Нет, ну а зачем? — Затем, — ложечка быстро управлялась с податливым месивом. —  Ну, мам, скажи! Ведь не вкусно. Я ж пробовал. И пахнет какашкой. — Я кому говорю! Не смей…

— Ну это, чтоб тоже лечиться от чего-нибудь? —  Не совсем. Это сложнее гораздо. Вот когда во второй класс пойдешь, тогда расскажу. — Аааа, я знаю! Это как профилактика? Уколы там, перке разные? Эт тоже больно, но все делают. — Да нет… хотя может быть… ты ешь лучше, не зевай… — А я когда вырасту, тоже норму есть буду? — Будешь, будешь. Доедай рис.

Будет, будет. Всю дальнейшую трудовую жизнь.

 

Коля отделил другой кусочек, снял губами с ложки, прожевал:

— Странно, а… когда ешь, запаха не чувствуешь…

— Так я к тебе о чем толкую, голова! — засмеялся Федор Иванович, — Потом привыкнешь, вообще замечать перестанешь.

Коля стал орудовать ложкой посмелее.

Примерно так вот и начнет.

 

— Всем до лампочки. А потом, говорят, почему периферия тянет слабо! Смешно. Сказка про белого бычка. Везут, везут опять пакеты эти. А там шуршит засохшая, лежалая. Норму уж могли бы наладить. Странно это все… — Дааа… много у нас еще этой несуразицы, — Свеклушин сунул в рот последний кусочек, скомкал хрустящий пакетик, хотел было швырнуть в урну, но Трофименко остановил. — Дай мне, не выкидывай. Жене покажу. Он разгладил пакетик, спрятал в карман.

Трофименко – он командировочный, а Свеклушин – москвич, человек привилегированный. Трофименко с завистью смотрит на симпатичный мoсковский пакет и жалуется на “несуразицы” – уж что-что, а норму-то могли бы качественно поставлять.

На столе дымился харчо, стояла бутылка «Мукузани», грибы, ветчина, паюсная икра в розетке. Норму Лида выложила в блюдце. Николай Иванович взял ложку, придвинул норму, зачерпнул, вяло прожевал. Лида разложила балык на тарелочке, вытерла руки о висящий на стене фартук, села напротив. Николай Иванович неторопливо жевал норму.

Серьезное потребление нормы крупным советским начальником. С икрой из распределителя, как полагается.

Оля расчленили нормы, достала из холодильника четыре яйца, пакетик сливок, майонез. Разбила яйца в миску, плеснула сливок, положила майонеза, быстро размешала и вылила на сковороду. —  Вот. У французов есть такой омлет со свежей клубникой. Только у нас вместо клубники… — Земляника. — Точно. Вообще, — она вытерла пальцы, — только наши дураки могут придумать — норму жевать в чистом виде. Зачем? Уж лучше с чем-то. Можно вообще запекать, например. Ну там, в тесте, как нибудь. К мясу приправой, например. А то — жуй сухую! Нет, все-таки неповоротливые мы какие-то. Французы б новый раздел в кулинарии открыли. Пирожки с нормой. Пирожное из нормы, мороженое… А тут — жуй сухую

В этом восхитительном эпизоде целая глубокая философия: да, дерьмо, да противно, но почему бы не улучшить? Тупой наш народ, не понимает. Вот у французов… смогли бы из дерьма cделать конфетку. Кухонный советский протест, концентрация всего внимания на боковых обстоятельствах.

Николай прошелся тягучей струёй по последнему темнокоричневому островку и поставил банку. Кирпичик нормы полностью покрылся вареньем. Вокруг него на тарелке расплывалась вишневая лужица, сморщенная ягода медленно сползала по торцу. — В пирожное превратил, — узкое лицо тестя побледнело, губы подоб-рались. — Как же тебе не стыдно, Коля! Как мерзко смотреть на тебя!

Протест принимает разные формы; настоящий большевик старой закалки не может это выдержать.  Норму над потреблять как она есть, не подслащивая. Это измена вечным принципам.

— Норму с вечера намочишь в крутом таком содовом растворе, размягчишь, чтоб кашицей стала. А потом в аппарат. Туда мела, соляной кислоты и немного едкого натра. Вот. В горячей воде час, а потом над раковиной. А через сутки она отвисится, колбы разъединяю, там внутри формочка стеклянная, такая же, как норма — квадратная… формочки — плюх… — Марина провела рукой по Викиному животу, погладила гладко выбритый лобок. — И милости просим. Такая же норма.

— А не вредная она после всех этих кислот?

— Нет, что ты. Они нейтрализуют. Ничем не пахнет. Как глина.

— Но тогда может лучше делать из чего-нибудь?

— Нет, киса. Это не то.

Прижавшись к ней, Марина гладила ее гениталии.

— Почему не то?

— Потому что это не норма. Это подделка. А за подделки у нас… прелесть какая, … как ракушечка раскрывается… за подделки у нас не милуют. А тут все в норме. В норме…

— Слушай, Маринк, но после аппарата-то все равно ведь говно? Ведь правда? Или другое что-то получается?

Марина осторожно ложилась на нее валетом:

— Да нет. Конечно, говном остается. Тут, как ни перегоняй, ни фильтруй — все равно. Из говна сметану не выгонишь…

— Это точно.

Это другая виртуозная “отмазка”: с одной стороны, интеллигентная Марина дает урок своей простонародной любовнице, как можно и запах удалить, и “суть” сохранить (подделки – ни-ни), а с другой – обе прекрасно понимают что говно говном все равно остается. Но потребляют. И даже секс не может их полностью отвлечь от живого обсуждения нормативного аспекта жизни. Наивный, но здравый вопрос (глас народа) – а почему бы не делать эту самую норму сразу из глины, авторитетно отвергается – нет, норма должна быть именно говном.

— Лешь… ты? Слышь, там норма-то… ведь не съел вчера… — Норма? — Ага. В кармане была. В пальте. На столе там. — Чева? — Норма! Норма! Чево! — зашипела жена, — норму не съел ведь! — Как не съел? —  Так! Вон на столе лежит! Леха встал, нащупал на столе пакетик: — Ёп твою… а как же… чего ж я не съел-то… — Нажрался вот и не съел. Жуй, давай, да ложись! В семь вставать. Леша отупело вертел в руках пакетик. Горящий за окном фонарь дробился на складках целлофана. Леха сел на кровать, разорвал пакетик, стал жевать норму.

Распоследний пьяница (как и распоследний хулиган в другом эпизоде) понимает, что к чему и безропотно ест норму. Это нечто. Норма выше всего прочего, даже в затуманенном сознании.

– То, что разрабатывал Мейерхольд полвека назад, они берут на вооружение. А сегодняшний авангард, милая моя, авангард в полном смысле слова, это прежде всего вопрос содержания. И это новое содержание сразу диктует новую форму. Тут обратная связь. А у них содержание советское. — Ну, это ты слишком… — По-моему, «Таганка» из всех наших театров самый рутинный. Она научилась готовить соус, под которым все пойдет на ура. Даже «Малая земля». Аня взяла его под руку: — Ты, Васенька, у меня сегодня шибко злой и шибко умный. Василий умехнулся, скомкал пакетик из-под нормы

Вершина советской интеллигентности, тонкие и смелые рассуждения о театре – но с нормой во рту. Ему не стыдно. Точно как Владимиру Машкову и всем людям его театра.

— Вы вот норму едите, а я вспомнил, как мы с Чеготаевым пришли в «Новый мир». К Твардовскому Он при нас норму вытащил, тогда они ведь поменьше стали, так вот, норму значит, вытащил и бутылку с коньяком. Нам по стопке налил, а сам раз куснет — стопку опрокинет, другой и снова стопку. Так полбутылки выпил.

Еще круче – не безымянный интеллигент, а лично Твардовский, вершина советского либерализма. Есть ест, но запивает коньяком. Это его и сгубило. А просто ел бы – прожил бы дольше.

— Товарищ милицанер, там вон мы увидели прям в воде, возле поворота, ну, где аллейка, там норма плавает чья-то…

— В воде? — переспросил милиционер.

— Ага.

— Точно норма? Не ошиблись?

— Точно, точно! — девушка тряхнула головой, — мы шли, в воду глядели, а она плавает.

— Близко от берега?

— Прямо у самого, у гранита.

— И плавает?

— Плавает!

— Ну, смотрите…

Милиционер отвернул полу накидки, поднес ко рту микрофон на скрученном шнуре:

— Шестой, шестой… Саш, это Савельев с восемнадцатого… слушай тут, вот ребята норму в воде видели. Возле аллеи, ну где поворот на ярмарку. К берегу прибило ее. Ага. Скажи на станцию, пусть катер вышлют.

Диссидент Куперман осмелился выбросить свою норму. Но от народа не скроешь. Милиция шлет катер. Дело серьезное, на сколько-то лет потянет. Прямо как фейк про войну какой-то.

Георгий провел ладонью по линялой спине и задержал руку.

— А это что… внутри там что-то…

— Аааа… — она улыбнулась, сунула руку за отворот, — это норма Сережина…

Она осторожно вынула из внутреннего кармана кителя грубый бумажный пакет, передала Георгию.

На пакете было оттиснуто красным:

НОРМА

Пакет был надорван. Георгий заглянул внутрь:

— Норма… надо же…

Екатерина Борисовна вздохнула:

— Да. Это в сорок третьем. Когда убили его под Сталинградом, то есть не убили, ну, ранили тяжело, а в госпитале он и умер. А друг его, Иванютин, и передал Наташе. Они ведь с ней перед самой войной расписались. А норму он Наташе передал, Иванютин. Еще карточки остались, письма. И норма. Вот…

…Георгий постоял, потом качнул плечами: — Теть Кать, а вот если… ну… а вот нельзя немного попробовать? Bcе таки ж интересно,.. какая она была… Екатерина Борисовна повернулась, подумала и кивнула: — Да попробуй. Чего уж там.

…— Не знаю… что-то непонятное. Пересохла, конечно, странный вкус… Екатерина Борисовна усмехнулась: — Какой странный? Такая же норма. — Не совсем. Привкус какой-то. Не похожий… — Ну так мы и жили не похоже, что ж удивляться. Вы ж над модами нашими смеетесь, а они-то как раз и возвращаются. Вот как. — А я никогда не смеялся. Просто привкус странный. — Бог с ним, с привкусом. Главное — норма.

Да, главное – норма. Военных лет или нет. Привкус может меняться, но содержание остается.

А каково оно, содержание, собственно говоря? Что входит в норму, кроме ее, так сказать, физического воплощения? Про нее достоверно известно следующее: ее потребляют все без исключения; многие ее пытаются “улучшить” (сделать вкуснее, убрать запах); ее нельзя ни на что заменить; попытка отказа от потребления нормы – серьезное преступление; норма порождает собственный фольклор, но он весь крутится вокруг вторичных обстоятельств; никто (кроме редких диссидентов) не обсуждает саму сущность нормы, ее необходимость. Все эти свойства позволяют предположить, что норма не есть лишь метафора советской пропаганды, как обычно это интерпретируется, а нечто большее: метафора тотальности режима как такового. Норма – это то, что ВСЕ должны потреблять. Содержание неважно. Важно, что заведомо неприятный продукт (все же понимают, что дерьмо) едят. Это означает, что все потребляют ложь, но не говорят об этом. Была бы норма правдой – не пахла бы так дурно. Государство, которое смогло такого добиться – воистину великое государство. Общность народа обеспечивается общностью всеобщего безоговорочного потребления лживого дерьма. Если завтра вдруг норма будет сделана не из детских какашек, а из отрубей – радости народа не будет границ; это будет воспринято как огромный экономический успех и доказательство правильности нашего пути. Последние диссиденты будут жестоко посрамлены, ровно как “национальные предатели” в одной из последних речей Путина, которые должны быть выплюнуты народом “как случайно залетевшая в рот мошка“.

Именно по этой причине смена советской пропаганды на националистическую и имперскую в последние 20 лет не привела к существенному изменению общей обстановки в России. Жажда единства и объединяющей идеи оказалась сильнее поверхностной  жажды индивидуальной свободы. Замена парадигм прошла незамеченной, тем более что мощный патриотический компонент всегда присутствовал и у коммунистов. Долгие годы меня мучал вопрос – как это уживается явно авторитарный российский режим с относительной свободой слова? Как можно терпеть обвинения в немыслимой коррупции власти со стороны Навального и других? Как можно терпеть массовые демонстрации различного толка? Оппозиционные партии? Мне казалось, что режим демонстрирует некий новый феномен пофигизма: плевать на правду, я все равно сильнее и не обязан отвечать на неудобные вопросы. Авторитаризм только для тех, кому нравится, так сказать. Если хотите – слушайте разоблачения об украденных миллиардах или о пытках в тюрьмах, но нам-то что? В наших руках все виды власти, и сотрясения воздуха в прессе нас не касаются. Это как если бы одни ели в качестве нормы дерьмо, а другие – таки конфетку. Но со временем все стало на свои места. Мои сомнения постепенно отпали. Власть стала зачищать пространство, шаг за шагом, год за годом. Производство нормы налаживалось, ее вкус стал все более очевидным, а тотальность потребления вырастала просто на глазах. Сейчас все доведено до полной ясности – война, однако.

Проведенный 4-го апреля, после Бучи, так называемый list experiment (в котором устранен главный недостаток прямых вопросов – боязнь прямо высказывать свое мнение) показывает, что 53% россиян поддерживают войну в Украине (против резко завышенной цифры 68% при прямом вопросе). Это огромная величина. Люди имели доступ ко всей информации, могли видеть бесчисленные видео и фотографии жертв и разрушений, читать аналитические статьи и т.д., если бы хотели – но нет, либо не видели, либо не хотели. Им никого не жалко. Пусть убивают. Норма поглощена и сделала свое дело – организм отравлен.

“Норма” – сложноустроенный текст, шедевр постмодернизма или пародия на него, как посмотреть. Все о чем я писал, содержится лишь в первой части, а их там целых восемь. Нет возможности и нужды разбирать все их здесь (я уже анализировал тексты Сорокина), сделаю только еще пару замечаний. Встроенная новелла, “Падеж“, представляет собой одно из самых сильных в русской литературе обвинений коммунистическому режиму, и по своей глубокой метафоричности, и по комплексности в “охвате материала”. Ее главная идея, наверно – в абсолютной тотальности зла, персонифицированного в обличиях партийного босса, чекиста и “хозяйственника”. Их всех объединяет гармоничное восприятие других людей как животных, “падеж” (массовая смерть) которых и описывается в ветеринарных терминах. Это корреспондирует с событиями в Украине, далеко не только в Буче. Вот обстреляли железнодорожный вокзал в Краматорске, прекрасно зная, что там тысячи людей, собравшихся эвакуироваться, и между делом убили 50 человек.

Сначала думали, что это была ракета из “Искандера” (а Искандеры нельзя смешить), теперь вроде установили, что это “Точка-У”, поскольку Искандеры вроде бы закончились.  В любом случае Анна Семенович, надо полагать, довольна – она же предупреждала, а рассерженные Искандеры нашли, стало быть, другие цели.

Перебили железнодорожное полотно, заблокировав вообще эвакуацию из нескольких городов. Похоже, началась настоящая война на поражение гражданского населения.  Полная дегуманизация врага, для которой оказалось достаточно применить идиотическое слово “нацист” к любому несогласному, хоть даже этнически русскому (каковых большинство в Мариуполе, Харькове и других местах), а затем убить его – это и есть та новая концепция, которая вытеснила устаревшую идею коммунистической “справедливости”. Замена не привела к отрицанию главного – небрежению человеческой жизнью. Невнятица, проговаривание, алогизм, кликушество в духе М. Захаровой, В.Соловьева, еще недавно живого В. Жириновского, первобытная по невежественности ахинея Н.Михалкова о птичках, уничтожающих “славянский этнос как таковой”, различающих на лету, однако, русских от украинцев, воспроизводят безумный нарратив Мартина Алексеевича, ветерана войны, в его письмах к хозяину дачи, в которых вежливое “культурное” начало постепенно заменяется полностью бессвязными ругательствами и проклятиями без всякого видимого повода. Уровень деградации российской интеллигенции (естественно, далеко не всей) поражает и в абсолютных, и в относительных выражениях.

Но самая крупная матрешка “Нормы“, в которую вложено все остальное – здание на Лубянке, в которой происходит чтение всех этих кошмаров молодым отпрыском некоей очень высопоставленной персоны. К КГБ сходятся все начала и концы, хотя обычно читатель об этом забывает за массой всяких других захватывающих эпизодов. И в этом В. Сорокин оказался провидцем: контора пришла к ничем не ограниченной власти через семнадцать лет после завершения романа, что впоследствии и было задокументировано в книге Ю. Фельштинского и В. Попова. “Нормa”, которую литературоведы рассматривают с огромным удовольствием как классический образец лингвистической виртуозности (что есть чистая правда) и современных пост-структуралистских изысканий (что более сомнительно), есть на самом деле абсолютно честный и правдивый рассказ о том, что было и есть – рассказ о природе строя и страны, а не о языке как таковом.

Мысли о грядущей катастрофе вообще-то была не нова. “К счастью, я дожила до семидесятых годов, когда выдвиженцы “героических эпох” уже сходят на нет. Нынешняя преступная поросль наверх пока не поднимается. Она ждет своего часа, но он, может, и не наступит.” Увы, Надежда Яковлевна. Преступная поросль наверх вполне себе поднялась, их час наступил. “Я предчувствую, что появятся ловкачи, которые отполируют свои доводы так, словно они согласуются с высшими критериями. На самом же деле все окажется трухой и липой. Куда ни кинь, всюду петля и яма. Мы еще не расплатились за миллионы компромиссов и за роковую утрату критериев. Расплата впереди. Ее, кажется, не миновать.” А вот тут вы правы.

В пронзительной и исключительно точной песне Борис Гребенщикова солдат на грани смерти (“подкрепленье не прислали”) фатально признает: “что ж, обычные дела, нас с тобою на.бали“. Норма, замешанная на лжи, не может не привести к такому исходу. Когда тебя постоянно на.бывают, рано или поздно это кончается нормальной смертью.

4-8 апреля 2022

Игорь Мандель