Этюд о Булгакове, Маяковском и бильярде

Тот, о ком я собираюсь написать, любил играть в бильярд. Но вот поведем речь об этом – и с неизбежностью возникнет литературная среда двадцатых-тридцатых годов, атмосфера того времени, проступят характеры описываемых лиц, обстоятельства их жизни и многое другое.

Уже и то примечательно, что партнерами его по бильярду были личности незаурядные. Среди них – Владимир Маяковский.

Заядлый бильярдист, Маяковский о своем увлечении упомянул даже в поэме «Владимир Ильич Ленин»: «Скажем, мне бильярд – отращиваю глаз, шахматы – ему (Ленину – Н.С.), они вождям полезней».

Одним из постоянных противников Маяковского по игре у зеленого стола с лузами стал человек, несхожий с ним во всех отношениях. Его антипод. И дело не только в том, что этот – поэт, а тот – прозаик, что Маяковский – бунтарь и ниспровергатель по натуре, радостно встретивший революцию, а его оппонент – сторонник Великой эволюции, с недоверем относящийся к социальным экспериментам, сопровождаемым общественными потрясениями. У них еще и взгляды на искусство были абсолютно разными, и эстетические оценки. Но судьба распорядилась так, что они жили и действовали в одной стране, в одну и ту же эпоху. Соприкасались. Спорили – чаще всего в своих произведениях, в жизни же общались друг с другом с подчеркнутой вежливостью. Что-то странным образом влекло их друг к другу.

Вот фрагмент из воспоминаний драматурга и кинодраматурга С.А. Ермолинского. Партнер Маяковского по бильярду сказал: «От двух бортов в середину» – и промахнулся.

«– Бывает, – сочувствовал Маяковский, похаживая вокруг стола и выбирая удобную позицию. – Разбогатеете окончательно на своих тетях манях и дядях ванях, выстроите загородный дом и огромный собственный бильярд. Непременно навещу и потренирую.

– Благодарствую. Какой уж там дом!

– А почему бы?

– О, Владимир Владимирович, но и вам клопомор не поможет, смею уверить. Загородный дом с собственным бильярдом выстроит на наших с вами костях ваш Присыпкин.

Маяковский выкатил лошадиный глаз и, зажав папиросу в углу рта, мотнул головой.

– Абсолютно согласен.

Независимо от результата игры прощались дружески».

Пора назвать главного героя этих заметок: Михаил Афанасьевич Булгаков.

Итак, Маяковский и Булгаков за бильярдом. Говорят они о пьесах. Язвят, но в вежливой форме. Владимир Владимирович «тетями манями и дядями ванями» непочтительно именует героев булгаковских «Дней Турбиных». Михаил Афанасьевич клопомором называет пьесу Маяковского «Клоп», упоминает ее главное действующее лицо – Присыпкина.

Первую встречу Маяковского с Булгаковым описал Валентин Катаев в «Траве забвения». По его словам, он их и познакомил – в редакции «Красного перца». Поскольку поэт считал автора «Белой гвардии» идейным противником, рот его, пишет Катаев, был окружен «железными подковами какой-то страшной, беспощадной улыбки».

«Булгаков с нескрываемым любопытством рассматривал вблизи живого футуриста, лефовца, знаменитого поэта-революционера; его пронзительные, неистовые, жидковато-голубые глаза скользили по лицу Маяковского, и я понимал, что Булгакову ужасно хочется померяться с Маяковским в остроумии.

Оба слыли великими остряками.

Некоторое время Булгаков молча настороженно ходил вокруг Маяковского, не зная, как бы его получше задрать. Маяковский стоял неподвижно, как скала. Наконец Булгаков, мотнув своими блондинистыми студенческими волосами, решился:

– Я слышал, Владимир Владимирович, что вы обладаете неистощимой фантазией. Не можете ли вы мне помочь советом? В данное время я пишу сатирическую повесть, и мне до зарезу нужна фамилия одного моего персонажа. Фамилия должна быть явно профессорская.

И не успел еще Булгаков закончить своей фразы, как Маяковский буквально в ту же секунду, не задумываясь, отчетливо сказал своим сочным баритональным басом:

– Тимерзяев.

– Сдаюсь! – воскликнул с ядовитым восхищением Булгаков и поднял руки.

Маяковский милостиво улыбнулся.

Своего профессора Булгаков назвал: Персиков».

Коль уж зашла речь о Катаеве… Его «Трава забвения» и «Святой колодец» произвели в свое время на многих потрясающее впечатление. Еще бы! Старейший советский прозаик рассказывает о минувшей эпохе, о тех, о ком при жизни (а уж тем более после их смерти) слагались легенды. Бунин, Маяковский, Есенин, Мандельштам, Олеша, Багрицкий, Ильф и Петров – блестящая литературная плеяда. И написано о них великолепным слогом.

Мне нравились те катаевские книги. Но – после чтения оставался в душе какой-то едва уловимый осадок. С полной же отчетливостью я ощутил его, прочитав «Алмазный мой венец». Показалось, что Катаев не столько воздает по заслугам своим былым друзьям и добрым знакомым, сколько мстит им (не имеющим возможности ответить) мелкими нападками, придирками, стремлением выставить их в неприглядном свете. И вот в первом номере (май 1997 г.) выходящего в Берлине альманаха «Новая студия» я прочел эссе редактора саратовского журнала «Волга» Сергея Боровикова «В русском жанре». Обнаружил в нем следующий фрагмент:

«“Пьяный Катаев сел, никем не прошенный, к столу. Пете сказал, что он написал – барахло, а не декорации, Грише Конскому – что он плохой актер, хотя никогда его не видел на сцене и, может быть, даже в жизни. Наконец, все так обозлились на него, что у всех явилось желание ударить его, но вдруг Миша тихо и серьезно ему сказал: “Вы бездарный драматург, от этого всем завидуете и злитесь”. – “Валя, вы жопа”. Катаев ушел мрачный, не прощаясь» (запись из дневника Е.С. Булгаковой от 25 марта 1939 года).

Катаев всех пережил и написал “Алмазный мой венец”, где не мог скрыть своей всепоглощающей зависти. Чему же он мог завидовать? Он не просто с насмешкой изобразил всех: и Есенина-Королевича, и Булгакова-Синеглазого, и даже младшего брата с соавтором, но именно с завистью. Но ведь Валентин Катаев, действительно плохой драматург, был очень талантливым писателем. Его изобразительное мастерство никак не уступает булгаковскому. Чему же он завидовал?

Вероятно, всему. Он был настоящим, большим завистником, и зависть его была разнообразна. Он мог завидовать поэтическому гению Есенина, величию Бунина, силе Маяковского, чистоте Пастернака, свободе Булгакова, успеху Ильфа и Петрова».

Я полностью солидарен с Сергеем Боровиковым в этом вопросе. Думаю, он попал в самую точку. Более того, из приведенной им цитаты (я тоже обратил на нее внимание в дневнике жены писателя) явствует, что для столь проницательного человека, как Булгаков, не было секретом, какое чувство всецело поглощало Катаева: зависть.

Но вернемся к бильярду.

По тому, как человек ведет себя во время игры, можно многое сказать о его характере. В самом деле, присмотримся.

Из воспоминаний второй жены писателя Л.Е. Белозерской-Булгаковой: «…наблюдала за их игрой и думала, какие они разные. Начать с того, что М.А. предпочитал «пирамидку», игру более тонкую, а Маяковский тяготел к «американке» и достиг в ней большого мастерства».

А вот что писал знаменитый актер М.М. Яншин: «Маяковский обладал необыкновенно сильным ударом, любил класть шары так, что лузы трещали. Булгаков играл более тактично, более вкрадчиво, его удары были мягче, эластичнее и зачастую поражали своей неожиданной меткостью».

Да ведь тут, как мы видим, не только о бильярде, но и нечто о темпераменте, характере, стиле жизни играющих. О бешеном напоре Маяковского, идущего напролом к намеченной цели. И вдумчивой оглядчивости Булгакова.

Из письма Е.С. Булгаковой: «…он играл с Маяковским на биллиарде, и я ненавидела Маяковского и настолько явно хотела, чтобы он проиграл Мише, что Маяковский уверял, что у него кий в руках не держится. (Он играл ровнее Миши – Миша иногда играл блестяще, а иногда мазал.)»

Да, речь не только о бильярде. Речь о двух великих мастерах слова, еще не ведающих о том, что судьба каждого из них сложится трагически. Оба пока еще жизнерадостны, полны сил. И – надежд, которым не суждено сбыться…

Они регулярно играли в бильярд в 1928–1929 годах. В это время на сцене театра Мейерхольда шла пьеса Маяковского «Клоп», а во МХАТе – «Дни Турбиных» Булгакова. В 1929 году детище Михаила Афанасьевича снимут с постановки. Пьеса снова пойдет на сцене только в 1932 году.

Булгакову к гонениям не привыкать. Он к этому времени уже был так «обласкан» советской властью, что ничего хорошего от нее не ждал. Чего стоит хотя бы обыск в его квартире в 1926 году, когда были изъяты рукописи «Собачьего сердца» и «Под пятой»…

Маяковский, в отличие от своего соперника по бильярду, только начал ощущать на себе ледяное дыхание власти. Нет, с пьесой «Клоп» особых проблем не было. Но главного героя, Присыпкина, не удалось представить рабочим и членом ВКП(б): цензура потребовала, чтобы он был назван бывшим рабочим и бывшим партийцем. Маяковскому пришлось пойти на это. А вот с постановкой новой пьесы, «Баня», поэта ожидали немалые мытарства…

…На первый взгляд этот замысел кажется странным: свести под одной обложкой Маяковского и Булгакова. «Стихи и проза, лед и пламень не так различны меж собой…» Но вот она, книга. Называется: «Михаил Булгаков. Владимир Маяковский. Диалог сатириков» (Москва, «Высшая школа», 1994 г.). Читая ее, убеждаешься, что при всех различиях между двумя мастерами литературы немало общего.

Всем рекомендую эту книгу. Здесь же о точках пересечения двух великих сатириков писать больше не буду.

Возвращаемся к теме бильярда.

На упоминания о Березине я наткнулся там, где меньше всего ожидал их найти. В книге «Дневник Елены Булгаковой» (Москва, «Книжная палата» 1990 г.).

Запись от 8 октября 1938 года: «Вчера М.А., чтобы показать мне игру знаменитого маркера Березина (Бейлиса), играл с ним в «американку». Тому, видимо, нравился М.А., и потому он играл, затягивая игру, хотя мог бы ее закончить в две минуты. Что он и сделал после просьбы М.А. – он просто не дал ему положить ни одного шара. Тихий, вежливый человек с очень грустными глазами».

Булгаков еще несколько раз играет с Березиным (Бейлисом).

Запись от 4 ноября того же года. Чета Булгаковых – в столовой Клуба писателей. «Подошел маркер Березин и стал звать М.А. на состязание в Политехнический. М.А. сказал, что очень занят. Тогда Николай Иванович (этот Березин-Бейлис) предложил сыграть сегодня.

После обеда мы пошли в биллиардную. Они стали играть, Березин играет сверхъестественно: в одну лузу, например, положил восемь шаров подряд – в течение нескольких минут».

Запись от 21 ноября того же года. Снова Клуб писателей: «Потом – Березин предложил М.А. играть на биллиарде, и они играли – под напряженными взглядами присутствовавших писателей».

Запись от 25 ноября: «Опять обедали в Клубе, опять М.А. играл с Бейлисом на биллиарде и один раз выиграл. Но это, конечно, тот поддался, не иначе. Ему, видно, очень нравится М.А.».

Нельзя, по-моему, читая это, не проникнуться симпатией к Березину – за его отношение к Булгакову. К затравленному, больному, вынужденному работать в сумасшедшем ритме, чтобы прокормить себя и семью. Что такое бильярд для него? Отдушина, возможность хоть ненадолго забыть о тяготах жизни. Встречи с Березиным – несколько светлых мгновений в полной драматических коллизий судьбе писателя.

Отправной точкой разговора о судьбе и творчестве великого человека может стать что угодно. Я начал этот разговор с бильярда. А мог бы начать, например, с того, что его тень возникает в моем стихотворении о Патриарших прудах:

 

Слабый блеск ночной воды

в сочетаньи с тишиною –

многоликою, живою…

Патриаршие пруды.

 

От прудов

остался пруд,

то есть – мало что осталось.

Хорошо, коль эту малость

сохранят, не изведут…

 

Сохранятся ль дерева

старые, листвой густою

шелестящие едва

над мерцающей водою?

 

Сохранится ли вода

Патриарших, а вернее –

Патриаршего пруда?

 

Сохранится ль – навсегда –

тень Булгакова над нею?

 

Или я мог бы начать с того, как в 1989 году ходил по булгаковским местам в Москве. Разбирал надписи на сплошь исчерканных стенах подъезда на подступах к «нехорошей квартире»; одно изречение, что называется, врезалось в память: «Коровьев – душа перестройки».

Я мог бы начать с того, что был редактором одной из первых выпущенных в СССР книг, в которых собрана ранняя малая проза Булгакова. И много лет спустя увидел эту книгу в русском книжном магазине Сан-Франциско (Михаил Булгаков, «Дьяволиада». Повести, рассказы, фельетоны, очерки. Кишинев. «Литература артистикэ», 1989 г.).

Я мог бы начать с того, что в 1989 году оказался в Москве не в качестве туриста: был на двухмесячных курсах редакторов издательств. На курсах были люди со всего Союза. Там выяснилось, что, независимо друг от друга, два разных издательства, наше, кишиневское, и красноярское, выпустили по книге малой прозы Мастера. Мне показалось, что наше лучше составлено, зато красноярское интереснее оформлено.

А еще я мог бы начать с того, что мы с братом, кинодраматургом Виктором Сундеевым в 1991 году стали издавать в Кишиневе юмористическую газету «Плут». Она обрела необычайную популярность. Немалую роль в этом сыграл оформлявший ее художник Михаил Бруня. Этот человек – давний и горячий поклонник Булгакова. На стенах его полуподвальной мастерской были развешаны сделанные в необычной технике маски, изображавшие героев романа «Мастер и Маргарита». И, разумеется, фотографии этих масок мы поместили в «Плуте». И там же опубликовали совершенно феерический устный рассказ Михаила Булгакова «Бы», записанный его женой Еленой Сергеевной…

И вполне мог бы я начать с того, что в 1991 году мы с братом организовали и провели вечер памяти Булгакова под названием «Горький смех Мастера», ставший событием в Кишиневе.

Годом позже, приступив к изданию первой в Молдавии литературной газеты на русском языке «Строка», вступительное слово к ее первому номеру я начал цитатой из булгаковской «Белой гвардии».

Я упомянул лишь несколько личных, отразившихся в судьбе, привязок к Булгакову. Их было гораздо больше. Однако не из-за них я взялся за эти заметки. Побудительный мотив – то, что я не перестаю думать о судьбе Булгакова, его творчестве, перечитываю написанное им и о нем.

Николай СУНДЕЕВ