Не надо перекрикивать самолеты!

Борис Владимирский хорошо известен в нашем русскоговорящем сообществе. Он часто бывает в Еast Bay, приезжает с лекциями и кинопоказами, хотя живет в Купертино, работает в Пало-Aлто, в Jewish Community Center, в должности  Performing Arts Manager.

Борис Владимирский – театровед, киновед, эссеист и историк Одессы, преподаватель и лектор.

В историю своего родного города он вошел как один из главных создателей легендарного Одесского литературного музея.

И хоть это, как говорится,  дела давно минувших дней, но вполне стоят упоминания. Одесский Литературный музей не только жив до сих пор, но, по свидетельствам очевидцев, определяет лицо Одессы, той, какой она была когда-то. Так в лице седенькой старушки угадываются черты  резвой хохотушки, какой-нибудь Мисюсь или Лики.

По тем временам (а речь идет о конце семидесятых) экспозиция музея — система символов и знаков, в которую вписаны реальные документы времени: книги, рукописи, газеты, журналы, фотографии, личные вещи писателей, предметы эпохи – была совершенно новаторской музейной концепцией. Но, помимо концепции, нужны были огромная работа, нешуточная вовлеченность, кропотливый труд.

– В определенной степени своим участием в этой затее я обязан своему отцу – Аврааму Ароновичу Владимирскому, непревзойденному знатоку старой Одессы. Oн преподавал язык и литературу в консерватории и театральном училище. Когда мы начинали сбор материалов,  было уже немого поздно: все  писатели с одесскими корнями, составлявшие гордость российской литературы, ушли в мир иной. Но были живы вдовы, которые хранили в сердцах воспоминания, а в стареньких картонных коробках – бесценные реликвии. Мы начали в 1978 году на голом месте, в полуразрушенном здании бывшего Одесского облисполкома (когда-то это был особняк князя Гагарина), которое удалось получить под Литературный музей. 8 лет собирали материалы, ремонтировали, придумывали экспозицию с очень хорошим киевским художником Гайдамакой. Это была эпоха «бури и натиска», которую я вспоминаю с дрожью, с любовью и со страхом, потому что страшновато было все это, мы же это делали в конце 70-х – начале 80-х. Надо же представлять, с чем  и с кем нередко приходилось иметь дело. К примеру, к  нам прислали очередного директора на усиление, чтобы наводить порядок, это был бывший военком генерал Костров. Ему принадлежит фраза, которую я слышал своими ушами – иначе не поверил бы: “Что вы пишете тут – «Адам Мицкевич» – (с ударением на первом «и»), – вы мне фамилию дайте!».

Кинематограф, театр, литература… Все это не просто сферы его интересов.  Тут главное то, что он умеет этим поделиться. Общение Владимирского с аудиторией  убедительно и виртуозно. Слушателей подкупают  эрудиция и умение  рассуждать  оригинально и независимо. Чувство юмора, наверное, тоже не последнюю роль играет, впрочем, оно никогда не лишнее.

Предлагаем читателям фрагменты нашей  беседы.

– Борис,  ваш  отдел концертной деятельности, руководителем  которого вы являетесь, занимается только «русской улицей»?

 – Нет, это не так. Это центр искусств,  театральная площадка для всех желающих.  Находясь в центре СиликоновойДолины с ее духом этнического и культурного разнообразия, новаторства, нельзя замыкаться  в рамках одной улицы, будь то русская или еврейская. Да и искусство не любит таких рамок. Что же касается нашей  «русской улицы»,  то она  уже, по сути, влилась в общий «главный проспект», в «мэйнстрим». Ведь нашей  с вами эмиграции исполняется в нынешние годы двадцать лет. И, кстати, столько же исполняется Русской программе  в JewishCommunityCenter Пало-Алто.

Теперь уже можно подвести некоторые итоги.

С самого начала мы, как и все подобные агентства, ставили перед собой три задачи: аккомодация приезжающих, сохранение культурного багажа образованного слоя русскоязычных иммигрантов   и воссоединение с еврейскими традициями и культурой.

Все это начиналось 20 лет назад. Я помню первый  «event» (русский эквивалент – слово «мероприятие» – приводит меня в дрожь!) – это был поэтический вечер Иосифа Бродского. Тогда без всякой рекламы  в 500-местный зал собралось 900 человек! Может быть, в тот день наши американские сотрудники впервые увидели и количественный, и, главное, качественный состав нашей эмиграции.

Так началось выполнение второго пункта нашей задачи – сохранение культурного багажа. Надо сказать, тогда предполагалось  и другое направление: рвать по-живому!  Смысл его был прост: государственное устройство и СССР, и позже –  вновь образованных стран,  было к нам не очень гостеприимно, а посему отрежем, оборвем, забудем как дурной сон. Так, кстати, в Израиле «выкорчевывали» язык идиш, как язык галута и унижения. История показала, что это было не самое мудрое решение.

Но, слава Богу, победило другое направление:  не спешите разбрасываться  наработанным богатством! Да и разве мы не имеем в нем полновесную долю, разве мало наших имен вписано в культурные страницы прошлых лет? 

Третье направление – возрождение еврейства. Должен сказать, что здесь мы тоже  слышали много упреков: «русские евреи» оказались не такими, какими изначально предполагалось: в нас больше секуляризма и меньше либерализма

Мне эти обвинения кажутся несправедливыми.  Просто в условиях свободы каждый выбрал себе свое еврейство и распорядился своим еврейством. Что же касается того, что называется либерализмом американского еврейства, то это тема большая, болезненная, непростая, много раз обговоренная, взаимно непонятая, и ее скороговоркой не возьмешь. Поэтому оставим ее до другого раза.

– Вам по роду работы, наверное, виднее изменения в характере досуга. Раньше «русская улица» (будем для удобства так называть наше русскоязычное community) клубилась концертами  и представлениями.  Сейчас все несколько затихло. Постарели мы, что ли?

– Стареть-то мы стареем, но дело тут не в этом. Прошло время, когда концертный зал или клубная площадка были «единственным светом в окошке».

Сегодня мир стал меньше, все занавесы подняты – не только  железные, но и географические, социальные, культурные. Интернет определил другую реальность. Бездонная культурная сокровищница открыта – бери сколько можешь!  Конкурировать с такой «театральной площадкой» трудно, да и надо ли?  Тут время пойти вглубь, что мы и делаем. 

    – Борис, если бы вас попросили  на одном примере охарактеризовать американскую культуру, какой пример вы бы выбрали?

– Пример? Есть у меня такой. У нас в новом здании Palo Alto Community Center работает специальный лифт. Это лифт-кресло, с помощью которого инвалиды могут спуститься прямо в  бассейн. Спокойно, удобно, никого не затрудняя. А если и затрудняют, то как реагируют  люди? Доброжелательно и уважительно! Вот  это для меня главный пример. Потому что здесь мы видим не  просто жалость к обделенным природой людям (жалеть мы тоже умеем!), а уважение. С ними обращаются на равных, и жизнь их полноценна. Вот это и есть американская культура.

Потом, когда поживешь здесь подольше, видишь много несообразного, нелепого, странного, но сначала нужно увидеть и отдать должное опускающейся автобусной подножке для  въезда инвалида в автобус. Это и есть американская культура. Или даже просто культура. А что иначе считать культурой? Балет Большого театра? Я бы скорее обошелся без Большого театра, чем без этого приспособления для инвалидов и без этой спокойной очереди людей, ожидающих, когда инвалид займет свое место в автобусе.

– Мне бы хотелось несколько углубиться в тему и поговорить не о культуре  вообще, а об американской массовой культуре. В этом привычном словосочетании давно уже слышится негативный оттенок. Что это – всемирный монстр или американский подарок мировой цивилизации?

– Для меня слова «массовая культура» вовсе не ругательные. Как не бывает однополярного магнита, так не бывает  элитарной культуры без массовой. Америка, как никакая другая страна, уделяет внимание массовой культуре.

У меня есть свое любимое определение. Наглядная картинка. Существует некий первоначальный бульон – повседневная эмпирическая жизнь миллионов людей. В ней каждый занят своим делом, в каждой области появляются люди, которые достигают в своем деле совершенства. Волна успеха или признания поднимает их наверх. Происходит некая возгонка, и на поверхности бульона концентрируется насыщенная пленка. Другими словами, формируются культурные образцы и культурная элита – люди, которые делают свое дело лучше других. Но это только половина процесса. Культурные образцы становятся привлекательными. И элитарная культура уходит вглубь. Она теряет свою исключительность, становясь массовой (и неизбежно упрощенной). Если элитарное искусство не смешивается, не проникает в массовое сознание, страна претерпевает кризис, именуемый распадом культуры.

Так вот, в Америке эта структура существует, работает. Здесь имеется элитарная культура – в литературе, музыке, социологии. Конечно, у нее не такие глубокое корни, как в Европе. Но что можно было сделать за два века, сделано. И сделано потрясающе много. И есть культура массовая.

– Но ведь столько перехлестов. Кое-что принимает уродливые формы, согласны?

–  Кое-что принимает странные формы, но, если вдуматься, в этом есть позитивный смысл. Для меня Америка имеет образ огромного полигона, мировой экспериментальной площадки, где в сложной борьбе мнений вырабатываются приемлемые формы решения каких-то сложных проблем. Ведь есть масса вечных проблем, которые человечество за всю свою многовековую историю так и не решило. Так вот, Америка, доводя эти ситуации до каких-то иногда  странных кульминационных  пиков, схлестывая полярные, а то и абсурдные в своей полярности мнения, вырабатывает то решение, которое приемлемо в сегодняшней жизни. То есть мы не можем решить эти проблемы раз и навсегда, и к тому же идеально. Но мы можем найти временную – юридическую – формулу. Юридическая формула – плохая формула. Она сводит моральную проблему к набору сухих формулировок, обижает немного тех, немного этих, но это единственная цивилизованная форма решения вечных трагических проблем. Их никогда нельзя  решить безупречно, потому что всегда приходится идти на какую-то жертву. Но можно найти  компромиссные варианты. Америка мучительно ищет эти компромиссы, иногда даже становясь посмешищем для всего человечества. Да, над ней посмеются, но потом используют в своей практике многие из трудно найденных  формул.

Америке свойственно юридическое сознание. В основе такого сознания не что иное, как готовность к компромиссам. И это доминирует в культуре. России же юридическое, тем более компромиссное сознание никогда не было свойственно. Основным качеством русского сознания является максимализм. Здесь всегда решение, выход должны носить абсолютный характер, а всеобщая гармония должна быть обеспечена к утру, в понедельник.

– Употребляя словосочетание «американская массовая культура», многие имеют в виду только одну ее черту – повышенную коммерциализацию. Это уже как бы метафора, означающая главенство денег над творчеством.

– Такая дилемма всегда стояла, но американцы, как и во всем, довели ее до пиковых форм, стараясь  при этом выработать какую-то систему, способную устроить многих. Мы с вами уже затронули выше мысль о том, что понятия «культура» и «искусство» часто смешиваются.  Но искусство только часть культуры! Культура политики. Культура общения в социуме. Культура поведения на дорогах. Культура выпечения  булок – все это составляющие культуры. И с этой точки зрения Америка демонстрирует высочайшие образцы. А мы же часто под словом «культура» понимаем «искусство» и поэтому присваиваем художественному творчеству совершенно не свойственную ему роль.

– Поэт в России больше, чем поэт?

– Да, что-то вроде этого. Вот вспоминаю один случай.  Представьте себе огромный театр на открытом воздухе, где ставят мюзиклы. И рядом – аэропорт, откуда с диким ревом взлетают самолеты. И вот как только самолет приближается, все действующие лица на сцене замирают. Замирает оркестр. Замирает дирижер с палочкой в руках. Как только самолет пролетает, дирижер взмахивает палочкой, и действие, как ни в чем не бывало, продолжается  с прерванной ноты. Поразительно, не правда ли? То есть, они как бы говорят: у самолета свои возможности, а у нас свои. Не надо перекрикивать самолеты!