Случайность или предопределение?

Вдруг тестю стало трудно дышать. Пытаясь сохранить внешнее спокойствие, он направился в палату, но, дойдя до своей кровати, упал и потерял сознание. Дежурный врач-офтальмолог безуспешно пытался справиться с ситуацией, потом вызвал хирурга, который предположил тромбоз легочной артерии. Все неотложные мероприятия эффекта      не давали, и о происшедшем сообщили близким родственникам.

Моя жена, ее мать и я, сменяя друг друга, находились рядом с больным.

– Какая может быть связь между операцией на глазу и тромбозом легочной артерии? – осторожно спросил я у врача.

– Причин может быть много. Иногда случается, что организм неадекватно реагирует на любое оперативное вмешательство и сам повышает свертываемость крови. Эта реакция организма берет начало с древних времен, чтобы естественным образом уменьшить кровопотерю при ранении.

Ночью, так и не придя в сознание, тесть умер. Мы долго не могли прийти в себя – смерть после такой минимально травмирующей операции, как удаление катаракты с одного глаза… Неслыханно!

Прошло пятнадцать лет. Я сидел около кровати моего отца, накануне перенесшего сложную урологическую операцию. Двое соседей по тесной палате отправились на прогулку в скверик около больничного корпуса. Отец, отдыхая, лежал с закрытыми глазами, и мы тихо переговаривались. Потом отец задремал. В углу у окна посапывал третий сосед, Виктор Петрович, которого прооперировали на день раньше отца. До операций они успели познакомиться, у них оказалось много общего: оба инженеры-механики, работали в близких отраслях, нашлись интересные темы для разговоров.

Меня впервые за два дня охватило чувство покоя. Наблюдая в окне палаты красный закат, я расслабленно подумал: «Наверное, завтра будет ветреный день. Лишь бы не было дождя – только вчера машину помыл. Да и легче будет ехать по сухой дороге».

Вдруг Виктор Петрович захрапел. «Говорят, нехорошо так крепко спать на закате», – подумал я. Но через мгновение понял, что храп этот мне не нравится, звуки какие-то неестественные. Подойдя к его кровати, увидел, что лицо и шея Виктора Петровича стали синюшного цвета, а звуки больше похожи на свистящие хрипы. В памяти мгновенно всплыли обстоятельства умирания тестя.

Я выбежал в коридор и попросил медсестру позвать дежурного врача. Та, не торопясь, зашла в палату сама, посмотрела на Виктора Петровича и сказала: «Зачем врача беспокоить? Ну, заснул человек, похрапывает, ослаб после операции, бывает». Тем не менее я взволнованно настаивал. Сестра рассердилась: «Вы врач? Нет? Так не отвлекайте доктора!» – и ушла.

Бросился в ординаторскую. Дежурный врач, миловидная молодая женщина с выбивающейся из-под белой шапочки русой прядью, доброжелательно взглянула на меня и спросила: «Вы что-то хотели?» Я сбивчиво попытался объяснить. Врач отнеслась к моему рассказу серьезнее, чем сестра, взяла тонометр, пошла вместе со мной в палату    и начала измерять Виктору Петровичу давление. Но все ее последующие действия были настолько неуверенными, что я набрался смелости и спросил:

– Вам не кажется, что нужно немедленно вызвать завотделением?

– Рабочий день давно закончен. Но сегодня Арнольд Михайлович проводит лекцию в красном уголке студенческого общежития. Я попробую туда позвонить и попрошу позвать его к телефону, – растерянно сказала она.

– А где это общежитие?

– Здесь недалеко, на этой же улице, в трех кварталах от больницы.

– Нельзя терять время. Пока вы будете объяснять дежурной, пока она подойдет в красный уголок, если вообще захочет оставить свой пост, пройдет время, а у нас его нет. Говорите номер дома, я сам поеду за ним, это будет быстрее.

Выбежал на улицу и, впервые в жизни не прогрев мотор своей любимой машины, дал полный газ. В общежитии буквально влетел в вестибюль и, не реагируя на попытки дежурной его остановить, бросил: «Где красный уголок? Быстро покажите, человек умирает!»

Распахнув дверь, крикнул: «Арнольд Михайлович, на выход! В вашем отделении умирает больной!»

Нужно отдать должное опытному доктору: он на полуслове прервал свое выступление, схватил куртку и выбежал в коридор. Я на ходу рассказал, что произошло, и высказал свое предположение о диагнозе.

– Вы врач? – спросил Арнольд Михайлович.

– Нет, но на моих глазах так умирал тесть. Такая же синюшность, одышка, хрипы и общее состояние.

Вбежав в палату, Арнольд Михайлович мгновенно оценил ситуацию.

– Ему необходим кислород, но он в обычные палаты не подведен. Перекладывать на носилки нельзя. Хорошо бы перенести его вместе с кроватью в ту единственную палату, в которую сейчас подведен кислород, но санитарка и сестра не справятся.

– Берем кровать вдвоем.

– Боюсь, не получится, она тяжелая, придется поднимать вместе с ним над тремя остальными кроватями. Не сможем…

– Должны смочь, иначе он умрет!..

Ни до, ни после этого случая я, совсем не атлет, не поднимал такую тяжесть. По-видимому, сказалось состояние аффекта: мы подняли кровать вместе с хрипящим больным, перенесли через две другие, опустили на пол и бегом покатили (благо, она была на роликах) по коридору.

Через несколько минут дыхания кислородом синюшность на лице Виктора Петровича уменьшилась. Но врача это не успокоило.

– Необходимо ввести в вену… (он назвал сильнодействующее лекарство, растворяющее тромбы), но у нас его сейчас нет, это не наш урологический профиль. Завтра утром через главврача можно будет его получить, но это будет слишком поздно.

– А где оно может быть сейчас?

– В реанимационном отделении кардиоцентра.

– Звоните туда, представьтесь, объясните ситуацию, я поеду за ним.

– Его не имеют права отдать на сторону.

– Просите, умоляйте, обещайте завтра утром вернуть.

Пожав плечами, Арнольд Михайлович неуверенно позвонил. Как и следовало ожидать, ему отказали. Но он просил, настаивал, взывал к врачебной солидарности, его голос становился уверенным и убедительным. Наконец он положил трубку и сказал:

– Дежурный врач сказала, что посмотрит, сколько у них ампул. Если есть три, она нам одну даст с условием возврата завтра до 12 часов. Но у нее могут быть неприятности.

Я не стал дожидаться результата подсчета, выбежал к машине и помчался. Так быстро я, опытный водитель, в городе до этого не ездил никогда. На мое счастье, поздним вечером на улицах было мало транспорта, а главное – не встретился автоинспектор.

Подъехав на полной скорости ко входу в здание кардиоцентра, я стал звонить у запертой двери. Звук звонка, раздававшегося внутри вестибюля, был слышен, но никто на него не реагировал. Было ясно, что вахтера на первом этаже нет либо он уже спит. Минуты тянулись нестерпимо долго. Нашел на газоне недалеко от двери камешки и стал кидать их в стекло окна на втором этаже. После нескольких бросков окно приоткрылось:

– Ты што фулюганишь? Счас милицию вызову!

– Вызовите немедленно дежурного врача. Я приехал за… – и тут сообразил, что не следует говорить о цели приезда кому попало. – Она меня ждет, скажите, что с ней недавно говорили по телефону из 10-й больницы!

На препирательство уходило драгоценное время, но я старался сдерживать эмоции. Наконец дверь открылась. Не тратя время на вызов лифта, побежал по лестнице на третий этаж. Над одной из выходящих в коридор дверей светилось стекло. Рывком отворил ее:

– Мне нужен дежурный врач. Я из урологии, приехал за ампулой.

– Нам оставили только две ампулы. Ночь впереди, скорая может привести двоих, которым понадобится этот тромболитик, поэтому отдать не могу. Я сказала об этом вашему врачу.

– Привезут ли вам двоих, неизвестно, а у нас умирает человек. Вы же врач, да еще и женщина, проявите сострадание, пожалуйста!

– Вы на жалость не давите. Если нам привезут двоих, я окажусь в том же положении, что и ваш врач, но вдобавок получу серьезные неприятности. Не толкайте меня на это!

Потом я сам не смог вспомнить, какие нашел доводы, какими словами упросил эту уставшую немолодую женщину, но ампулу она дала под честное слово. Обратно я уже так не мчался, опасаясь задержаться, если остановят.

После введения лекарства состояние Виктора Петровича внешне не изменилось. Измотанные Арнольд Михайлович и я впервые за все время зашли в ординаторскую, откинулись на спинки стульев и молча выкурили по сигарете. Потом врач сказал: «Мы сделали все что могли. Если он до завтра доживет, сделают рентген и будут реанимировать».

Наутро, идя по коридору к отцу, я прошел мимо палаты, куда мы вчера привезли Виктора Петровича. Кровать была пуста. Легко предположить, какие мысли у меня появились. Проходившая мимо сестра, увидев мое лицо, сказала: «Это вы вчера вместе с Арнольдом Михайловичем спасали этого больного? Жив он, жив, не беспокойтесь, его перевели в реанимацию».

Отец встретил меня с улыбкой и сказал: «Слышал я о вчерашнем. Тут уже все об этом говорят. Молодец!»

После утреннего обхода Арнольд Михайлович пригласил меня в свой кабинет, запер дверь и вынул из нижнего ящика стола бутылку армянского коньяка. Выпили по рюмке, закурили, минуту помолчали. Потом он сказал: «Извините, мне нужно в операционную. В моей достаточно долгой врачебной практике такого случая не было. Надеюсь, он выживет. Но, если бы не вы, его бы уже не было. Спасибо вам!» – и крепко пожал руку.

Виктор Петрович выжил, но еще долго оставался в больнице. После выписки он побывал у нас дома. Дождавшись моего прихода с работы, Виктор Петрович молча приобнял меня за плечи и тихо сказал: «Много слов говорить не буду. Вы мой спаситель! Спасибо!»

Потом он какое-то время звонил отцу, они «вспоминали минувшие дни», пару раз мы получали от него открытки к Новому году, но я с ним больше не встречался.

Впоследствии, вспоминая эту историю, я не раз задавал себе вопрос, случайным ли было сочетание целого ряда независимых одно от другого событий: мое присутствие при тромбозе у тестя; попадание через пятнадцать лет моего отца в одну палату с Виктором Петровичем; мое присутствие там именно во время его тромбоза; пребывание Арнольда Михайловича в его нерабочее время в трех кварталах от больницы, а не дома довольно далеко от нее; формально незаконное и рискованное для дежурного врача получение мною ампулы в кардиоцентре…

Конечно, все в жизни бывает, но вероятность такого количества совпадений близка к нулю. Невольно напрашивается предположение, сформулированное еще 23 века назад крупнейшим китайским мыслителем Чжуан-Цзы: «Случайности неслучайны». Это сочетается с известной фразой Энгельса «Случайность есть дополнение и форма проявления необходимости», которая нам помнится со времен изучения в институте основ марксизма-ленинизма. Тогда, в молодой студенческой жизни, мы не очень принимали всерьез философские проблемы, но эта кажущаяся парадоксальной фраза в памяти осталась.

В моей жизни описанный выше случай не был единственным.

О некоторых из них расскажу.

На заводе, где работал мой отец, во время осады Одессы выполняли оборонные заказы. Когда железная дорога была уже отрезана, он получил посадочные талоны на пароход – родители давно поняли, что оставаться в Одессе нельзя и нужно эвакуироваться.

Перед моими глазами яркое воспоминание: летний солнечный день, голубое небо, мы с родителями идем на посадку по запруженной людьми площади перед входом в порт, у меня за плечами игрушечная двустволка и сшитый мамой рюкзачок. Вдруг начинается налет на порт немецких самолетов, а отбомбившиеся обстреливают собравшуюся на площади толпу из пулеметов. Помню крики, панику, бегущих людей.

Меня схватил провожавший нас младший брат моей мамы, служивший на артиллерийской батарее на окраине Одессы. Мы укрылись в парадном одного из близлежащих домов, а потом с трудом нашли моих родителей в толпе перепуганных людей, среди которых были и раненые. Помню громкие выкрикивания имен родных и детей, которых отчаявшиеся потеряли в этой неразберихе.

В это время пароход, чтобы не быть неподвижной мишенью для бомб, снялся с якоря и вышел в море. Отец был очень огорчен – снова доставать посадочные талоны было непросто, уехать хотели многие.

Только потом мы узнали, что это событие спасло нам жизнь: пароход в открытом море подорвался на мине, и большинство людей, заполнивших его каюты, помещения и трюмы, погибли. Такая участь ждала бы и нас, если бы мы не задержались перед выходом из квартиры: мама пыталась упаковать еще несколько вещей. А как торопил маму мой пунктуальный отец, как укорял!..

Другой случай помню по рассказам матери. В городке, куда мы эвакуировались, нас вместе с несколькими десятками других работников завода и их семей разместили в зале местного музея. Зима 1941 г. была очень суровой. Зал не отапливался, все спали на полу. Теплых вещей было мало, о матрацах и не мечтали, и я заболел двухсторонним крупозным воспалением легких. Медиков не хватало (многих мобилизовали), лекарств практически не было. Очень высокая температура не падала, я заходился кашлем и умирал.

Мама в отчаянии обращалась к местным жителям, которые не очень привечали эвакуированных, заполнивших небольшой патриархальный городок, но все отводили глаза и разводили руками. Однажды в очереди за хлебом мама рассказала о нашей беде пожилой женщине. Та сказала, что есть старый и очень опытный врач-пенсионер, и если он меня не спасет, то надежды нет. Адреса она не знала, но примерно описала, где он живет.

Поздно вечером мама пошла на окраину города и стала спрашивать о докторе. Двери домов были закрыты, на стук реагировали далеко не все – свои так поздно не ходят, а чужим открывали неохотно. Наконец мама с трудом нашла небольшой деревянный домик и стала стучать.

Ей открыла пожилая женщина, сказала: «Доктор болен и не принимает», – и закрыла дверь. Мама в отчаянии стала на обледенелом крыльце на колени и начала молиться. Она не могла потом объяснить, кому и как она молилась. Раньше ей это не пришло бы в голову – сказывалось атеистическое воспитание молодежи в 20–30-х годах.

Через какое-то время жена доктора открыла дверь и сказала: «Поднимитесь и ждите». Вышел старенький врач, закутанный поверх пальто в платок, и пошел с мамой. Он меня вылечил…

А если бы не оказалось той женщины рядом с мамой в очереди или не нашла бы мама домик врача, не зная адреса, или не сжалилась бы его жена, уже закрывшая перед ней дверь…

Моя близкая знакомая рассказала мне о событии, происшедшем с ее сотрудницей. Та шла с работы, погруженная в свои мысли, и не сразу обратила внимание на маленькую девочку, стоявшую с растерянным лицом на тротуаре. Пройдя мимо нее несколько шагов, женщина подумала: «Что-то с этим ребенком не так». Возвращаться не хотелось – она и так задержалась на работе и торопилась домой, чтобы успеть к началу увлекшего ее сериала. Первая мысль: «Мне, как всегда, больше всех надо; наверное, показалось». Но что-то заставило ее вернуться и спросить:

– Девочка, у тебя все в порядке?

– Я потерялась, – дрожащими губами тихо ответила девочка.

– А где ты живешь?

– Улицу знаю, но не знаю, как ее найти…

– А номер дома знаешь?

– Он красный, с балконами, я его узнаю.

«Придется пропустить сериал», – подумала женщина, взяла девочку за руку и повела на названную улицу, до которой было совсем недалеко. Быстро нашли нужный дом. «Надо довести ее до квартиры», – решила она, поднялась на указанный этаж и позвонила. Дверь открыл мужчина, схватил девочку на руки и крепко прижал к себе.

Женщина не верила своим глазам: перед ней стоял повзрослевший на много лет юноша, который был ее первой школьной любовью… Они расстались после глупой размолвки, он вскоре уехал, и они не виделись много лет. Она побывала замужем, вскоре разошлась и жила одна. Как потом выяснилось, он тоже был на грани развода. В результате этой счастливой встречи они через некоторое время поженились.

А если бы женщина не вернулась к девочке, ведь многие проходили мимо, а она так торопилась…

О подобных, казалось бы, совершенно случайных и непредсказуемых событиях все мы не раз слышали, многие сами попадали в аналогичные ситуации. Их перечень можно было бы продолжить, но это добавило бы лишь информацию, пусть интересную, но не приближающую нас к пониманию главного вопроса: действительно ли они случайны? С учетом их судьбоносности я все чаще задумываюсь об этом.

Вся наша жизнь состоит из множества мелких, незначительных действий. Задумываться перед совершением каждого из них невозможно – вспомним притчу о сороконожке, которая не сдвинулась бы с места, если бы каждый раз решала, какой ногой сделать шаг. Поэтому мы размышляем только над серьезными (как нам кажется!) поступками, а все остальные совершаем не задумываясь. Это понятно, ведь вероятность их существенного влияния на нашу жизнь чрезвычайно мала, и вспоминаем мы о них только после того, как судьбоносное событие произошло. А все другие, как правило, забываем навсегда. Но почему некоторые из них так ощутимо влияют на нашу жизнь?

Причина этого находится за пределами нашего понимания и плохо поддается осознанию. Но неразумно отбрасывать предположения только потому, что «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Образно сказал по этому поводу Анатоль Франс: «Случай – псевдоним Бога, когда он не хочет подписаться своим собственным именем». Альберт Эйнштейн через 30 лет высказал эту же мысль по-научному коротко: «При помощи совпадений Бог сохраняет анонимность». Но как это происходит? И как понять это атеистам?

Я не философ и не берусь судить об этом. Не исключено, что совершение таких случайных, но судьбоносных действий – результат непостижимой для нас работы подсознания, которое каким-то образом подталкивает нас именно к тому, а не иному выбору.

А как же те случаи, которые явно не являются результатом нашего выбора, неважно, сознательного или подсознательного?

Попытки осмыслить не только гипотетические механизмы такого процесса, но даже саму возможность воздействия на него нашего подсознания вряд ли продуктивны.

Но исключать не хочется: а вдруг?

г. Одесса

Михаил ГАУЗНЕР