Паранойя

Приборчик измерял радиацию. Я его впервые опробовал во время перелета с восточного побережья страны на западное. Никакой необходимости включать его во время полета не было, если бы не пассажирка, сидевшая рядом. По внешности она точно соответствовала рекламному образу стюардессы: молодая, симпатичная, приветливая, с легкой улыбкой и без обручального кольца. Молча просидеть шесть часов в таком соседстве – преступление.

– Извините, но вы так похожи на рекламную стюардессу, что…

– А я и есть стюардесса. Лечу из отпуска к своему вылету. Сегодня вечером.

На это я не нашел что сказать. Она улыбнулась и углубилась в книгу. Я заметил, что это American Alpine Journal. В общем-то журнал для альпинистов. Поскольку мой опыт горных восхождений может быть спокойно внесен в раздел «Для самых маленьких», я вежливо улыбнулся и уставился в иллюминатор. Хотел задремать, но тут начали разносить еду. Я получил свою порцию и занялся ее разворачиванием. Пластиковая обертка не хотела разрываться. Я уже собрался пустить в ход зубы, чтобы надкусить обертку, когда моя соседка:

– Зубами? Смотрите, вот здесь потяните, и все легко слезет. Нам это на курсах показывали.

– Спасибо. Не туда я ходил учиться. И не тому.

Мы оба рассмеялись, и каждый углубился в свою еду.

Уже давно известно, что ничего романтического в работе стюардессы нет. Было время, когда набирали только юных и привлекательных. Некоторые авиалинии даже наряжали своих стюардесс в мини-юбки, призывные блузки и шпильки. Всегда хорошо смотрелись лихо сдвинутые набекрень пилотки. Но потом ажиотаж улегся, консерватизм в униформе и манерах восторжествовал. И в последнее время все чаще можно встретить стюардесс, близко соответствующих либо образу учительниц старших классов, либо жен телеевангелистов.

Я обратил внимание, что моя соседка знакома с некоторыми стюардессами нашего рейса. Короткие реплики, смешки. Но в основном она читала Alpine Journal. Уткнуться в экран перед собой мне не хотелось. Чтобы себя развлечь, я достал из сумки приборчик для измерения радиации и включил его. Он где-то минуту приходит в себя, а потом начинает показывать то, что умеет.

– Это такой телефончик у вас маленький?

Такую возможность упустить я просто не имел права.

– Да нет. Это дозиметр. Радиацию меряет.

– Серьезно?

– Ага.

Она прикрыла журнал.

– А что, у нас здесь что-то щелкает?

Мне очень понравилось это «щелкает». Так и представил, как внутри счетчика радиации сидит белочка и щелкает орешки.

 

Белка песенки поет

И орешки все грызет;

А орешки не простые…

 

– Ну-у, смотрите сами. Нормальный, так сказать, фон должен быть таким. А у нас, здесь, где-то раза в три выше. Что, учитывая близость к Солнцу, вполне ожидаемо. Вообще нет проблем.

– А можно посмотреть?

– Конечно. Но вы должны учитывать, что приборчик реагирует не только на бета-излучение.

– А на что еще?

– А на то, кто им в данный момент пользуется. Вот вам он покажет, что все занижено и все нормально. Можете винить в этом свою внешность. А мне вот…

– Ага, вам – правду. И ничего, кроме правды. Это, я понимаю, за вашу внешность.

– Спасибо. Делать комплименты вы научились тоже на курсах?

Воспринято было приятно.

Я ей рассказал о радиации то очень немногое, что по работе мне требовалось знать. Потом без усилий переключился на жизнь Поля Сезанна и, чтобы полностью доказать независимость своих суждений, сказал, что понимаю в его работах очень немногое. В ответ на что она, посмеявшись, сказала, что ее это не удивляет.

– Ну, а это почему? – спросил я, почти обидевшись.

– Понимаете, вы с такой страстью рассказывали о разнице между гамма-лучами и рентгеновскими, что я просто не представляю, что вообще какие-то эмоции могут остаться на что-либо другое.

Ну-у… в общем-то, я бы… если бы вы… тогда…

Я сделал задумчивое лицо, посмотрел на нее – и мы снова рассмеялись.

Незадолго до посадки она вполголоса поговорила с одной из стюардесс и спустя минут десять протянула мне маленькую бутылочку, слегка приподняла свою такую же и:

– Спасибо за нетривиальность. Редко бывает.

Дома навалилась нескучная ежедневка, и про дозиметр я забыл. Но ненадолго. В очередной, десятитысячный раз отправляясь бегать-ходить вдоль и поперек исхоженных каньонов, я от скуки взял с собой дозиметр. Скука быстро прошла, когда я обнаружил, что невинная поросль кактуса фонит в несколько раз сильнее, чем окружающие 50 метров скалистого подъема.

Мне стало интересно, и я стал сканировать почти все, что мелькало по сторонам тропы. Результаты были обнадеживающие. Повышенный фон был не везде, но там, где он был, людей не было. Ну, например, под камнем, куда нырнула ящерица. Или по верхнему ряду ржавой колючей проволоки, которая зачем-то огораживала вход во временный туалет.

Я начал брать дозиметр повсюду. Конечно же, я не говорил семьям, уплетающим пиццу на пляже в тени нависшего утеса, что утес слегка щелкает. Как и здоровенный комок коричневатых водорослей, лениво плескавшихся в прибое. Это все равно, что во всеуслышание объявить, что солнечный загар – это результат солнечной радиации. Ибо у этого термина, «радиация», нет положительного общественного имиджа. Хотя некоторые положительные аспекты я наблюдал сам.

Когда годы тому назад, через месяц после известной на весь мир катастрофы на атомной электростанции, я на местном базаре купил ведро потрясающих по вкусу помидоров, меня удивило их количество. В ведре их было пять. Каждый размером с небольшую дыньку. Как мне объяснил продавец:

– Та то радиация. Поубивала всех жучков. Вот такие и доспели.

Не отличаясь глубоким психологическим чутьем, я однажды стоял у своего жилья с этим милым приборчиком. Так просто. Проходившие мимо милые соседи вежливо поинтересовались:

– Это такой телефончик у вас маленький?

Я улыбнулся, потому что они слово в слово повторили вопрос моей симпатичной спутницы в самолете. Услыхав мое объяснение, они извинились и перешли на свой язык. Это был явно немецкий, так как, насколько я знаю, в испанском нет слова «яволь». А потом, очень вежливо:

– Вас не затруднит, если вы проверите наш дом на радиацию?

– Честно говоря, мне бы не хотелось. Я не специалист, и то, что я намеряю, может быть неправильно истолковано. А может, я и не то намеряю. Знаете, лишнюю панику не хотелось бы поднимать.

Супруги меня в два голоса уверили, что они не паникеры, тем более не параноики. Раза три даже ходили на пляж в районе атомной электростанции. Просто хотелось бы в виде чисто научного эксперимента, ну, вы же книги читаете, интеллигент.

Сколько раз меня жизнь била за то, что так и не научился говорить «нет».

Договорились через день, под вечер. До этого я у них дома не бы. Когда зашел, сразу почувствовал, что не надо было. Все три шкафа плюс сервант в главной комнате были открыты. На столе аккуратными стопками стояли тарелки, стаканы, бокалы, зверушки из фарфора, какие-то чайнички, кружечки. В общем, музей саксонского фарфора.

На диване лежали в аккуратных грудках куртки – отдельно, пиджаки – отдельно, шесть открытых коробок с женской обувью. Но венцом всего этого была хозяйка, милая женщина, которая подошла ко мне со здоровенным хмурым котом, слегка похожим на леопарда на диете, и сказала:

– Пожалуйста, начните с Руперта. Он же все время с нами и даже спит в ногах.

Руперт проявил нордический характер, проигнорировав меня, как настоящий ариец. Он был чист. По-моему, дозиметр показал, что рядом с ним уровень радиации был даже ниже фонового. А вот с посудой началось кино. Почти все так называемые местные тарелки, которые были коричневато-оранжевого цвета, показывали увеличенный уровень. Я-то знал, что многие изделия со стороны нашего южного соседа были изготовлены из глины, которая немного щелкала. Хозяева не отрываясь следили за маленьким голубовато-зеленым экраном и действовали быстро и решительно. Как и полагается потомкам Лоэнгрина и Брунхильды.

Все подозрительные тарелки и чашки пошли в мешок. Судя по тому, как их туда кидали, о продаже речь не шла. Кое-какие из фарфоровых зверушек также не прошли фейсконтроль. В мешок. Несколько затянулась процедура с настенными часами с маятником. Цифры, конечно же, светились в сумраке, и потому в присутствии часов маленький белый приборчик сказал свое «фэ».

Часы были памятью о гроссмутер и на мешок не тянули. Мне кажется, что супруги решили подарить их племяннику. Как память о бабушке.

Я думал, что уже все наконец. Одежда была чистая. Но хозяйка, милая женщина, подвела меня к холодильнику, открыла его и спросила:

– А здесь все в порядке?

Если бы ее муж, которому я, как идиот, показал, куда и на что смотреть, не глядел бы мне через плечо, то я бы сказал, что все в порядке. А потом пошел бы домой, взял молоток и разбил бы маленький легкий приборчик. А так они выбросили пакет соевого молока, три яйца, пакет морковки и банку марокканских сардин.

Меня сердечно поблагодарили, угостили бокалом чудесного гумпельдскирхена (от пива я отказался. Чего дешевиться?) и довели почти до порога моего жилища.

Я, естественно, просил их не говорить об этом сканировании. Мне божились, что нет, не будут. Но четыре дня тому назад сосед напротив прокричал (это чтобы между нами 6 футов было), не смог бы я проверить медицинские маски, которые прибыли из Китая. А так как там не очень давно была Фукусима, может, там что-то осталось от радиации. Мол, он положит их, маски, у меня на пороге, карантин ведь, а потом я ему скажу, что и как.

Я хотел сказать, что Фукусима – это Япония, Катманду – Непал, а «Домик в Коломне» написал А.С. Пушкин. А потом понял, что все это заслужил.

Alveg Spaug©2020