Виноват, гражданин начальник, исправлюсь

Как-то раз я был приглашен на банкет в ресторан «Прага». Меняйло сидел недалеко от меня, и я за ним наблюдал. Он непрерывно курил сигареты, прикуривая одну от другой. Выпив подряд несколько рюмок коньяка, он по просьбе присутствующих произнес короткую речь и удалился с банкета. Содержание его речи я не помню. Помню только, что в заключение он сказал, что в своей жизни желает только одного: чтобы его внук говорил: «Мой дедушка был профессором». Вскоре он защитил докторскую диссертацию и спустя короткое время скончался.

Как я узнал, Меняйло раньше работал начальником лагерей для ученых. После выхода на свободу этим ученым нельзя было проживать в крупных городах, тем более в Москве. И Меняйло их определял на хорошие должности в филиал своего института. Одним из таких бывших подопечных Меняйло был некий Гарниш – австрийский еврей, выходец из весьма состоятельной семьи. Гарниш до войны сдуру поперся в Советский Союз устанавливать рабочие контакты с самым прогрессивным научно-инженерным составом всех времен и народов и в итоге оказался в ГУЛАГе. Лет ему было далеко за 60. Это был немного ниже среднего роста, с курчавой сединой, довольно полный человек. Примечательными были его розовые полные губки бантиком. Очень часто он начинал смеяться по одним ему известным поводам. Смеялся он с закрытым ртом, пыхтел и чуть не лопался на глазах. При этом бантик сильно разбухал и увлажнялся.

Наши лаборатории были расположены одна напротив другой, и очень часто он приходил ко мне в кабинет и рассказывал всякие истории. Я не знаю почему, но я ему очень нравился, часами он просиживал у меня и отвлекал от работы. Дело в том, что у Гарниша лаборатория была организована образцово, все точно знали свои обязанности и, если бы Гарниш вдруг исчез на полгода, никто бы этого просто не заметил, настолько блестящим был он организатором. Это был технолог высочайшего класса. Мне, молодому разгильдяю, у которого каждый день возникали новые идеи, который привык работать сам по себе и ненавидел руководить людьми, гарнишевский уровень умения руководить был просто недостижим. В лаборатории у меня было больше 30 человек. Как-то я спросил у директора, нельзя ли сократить кадры моей лаборатории человек на 10–15 и передать их в другие лаборатории, где руководители задыхались от нехватки людей. Директор посмотрел на меня как на откровенного идиота, сквозь зубы произнес: «Вы понимаете, что вы говорите?» – и отвернулся, всем своим видом показывая, что я могу сию же минуту возвращаться к работе.

В Новокуйбышевске Гарниш женился на научной сотруднице, работавшей в лаборатории, начальником которой я состоял. Это была скромная, умная женщина, и они жили с Гарнишем, видимо, душа в душу. В то время я был членом местного комитета, и на одном из заседаний рассматривалось заявление Гарниша с просьбой освободить его от оплаты налога за бездетность, который в его годы платить было, мол, вопиюще глупо. Вскоре у Гарниша родился сын. Они отличались только масштабами и были копиями друг друга. Помню Гарниша, медленно прохаживающегося со своим сыночком по улицам города. У сына был точно такой же розовый бантик. Одет он в пальтишко точно такого же покроя и из точно такого же материала, как у папы. Меховой воротник был точно таким же, как у увеличенной копии. Но особенное сходство между сыном и отцом подчеркивалось барельефом передней части туловища. У обоих был далеко выступающий живот, который без изгиба переходил в такую же выступающую грудь. Т. е. вся передняя часть Гарнишей представляла собой очень изящную округлость. По тому, как Гарниши прогуливались по улице, можно было понять, что оба они неимоверно счастливы. Я всегда испытывал чувство большой радости, зная, сколько этот человек натерпелся в своей жизни.

То, каким был этот человек, можно понять из такого эпизода. Одному ему известными путями он установил, что его престарелая мать жива и живет в Италии. Когда он мне об этом рассказал, то я задал ему довольно глупый вопрос: «И что она ответила на ваше письмо?» Гарниш посмотрел на меня очень внимательно, словно пытаясь по-новому переоценить мои умственные способности, потом как-то весь обмяк и печально произнес: «Моя мама больше четверти века уверена в том, что меня нет в живых. Появившись внезапно с того света, я убил бы мою маму, которую всегда очень любил».

После окончания университета Гарниш был принят на работу в лабораторию Эмиля Фишера, великого австрийского химика, который в начале ХХ в. синтезировал аминокислоты и изучал их строение. Спустя некоторое время Гарниш подготовил первую свою статью, красиво ее отпечатал и оформил и передал Фишеру через секретаршу. Через некоторое время секретарша сообщила Гарнишу, что в такой-то день во столько-то часов и столько-то минут он должен быть в кабинете Фишера. В положенное время Гарниш отворил двери кабинета. Фишер, едва на него взглянув, протянул ему рукопись статьи, дав понять, что аудиенция окончена. От нетерпения тут же, в приемной, Гарниш начал листать рукопись и увидел, что она вся исчеркана красным карандашом. Не было ни одного не исчерканного абзаца. По словам Гарниша, это вызвало у него такой шок, что он чуть не разрыдался. Любопытствующая секретарша подбежала к нему, взяла из его безвольно опавших рук рукопись и, вся светясь, стала поздравлять Гарниша, выражая восхищение молодым ученым. Гарниш наблюдал за ней в полном недоумении, пытаясь сообразить, не издевается ли над ним эта женщина. И секретарша ему объяснила, что это очень редкий случай. Обычно Фишер выбрасывает статьи в мусорный ящик без малейших комментариев. А поскольку он так исчеркал статью, то это несомненный и очень редкий для их лаборатории успех.

Впрочем, в дальнейшем, по рассказам Гарниша, произошел инцидент, в результате которого в течение года Фишер с ним не разговаривал и его не замечал. В один из дней, кипятя колбу на горелке, Гарниш вспомнил о том, что должен был давным-давно вернуть журнал в библиотеку. Он отставил горелку в сторону, взял журнал и вышел из лаборатории. Когда он вернулся, то увидел Фишера с секундомером в руках. Глядя на Гарниша свирепым взглядом, тот произнес: «Герр Гарниш, горелка бессмысленно горела 14 минут 36 секунд». С Гарниша вычли какие-то гроши за бесцельно потраченный газ, но Фишер этого простить ему не мог.

Однажды было какое-то совещание в кабинете у директора, где тот по какому-то поводу делал замечание Гарнишу. Гарниш пыхтел на своем стуле, весело оглядывая участников совещания. У меня появилось ощущение, что он пытается выкинуть какой-то фортель. И действительно, когда директор замолчал, Гарниш поднялся со стула, встал по стойке смирно и громко произнес: «Виноват, гражданин начальник, исправлюсь». Все недоуменно переглянулись. Это «гражданин начальник» смахивало на издевательство. Но оно было несоразмерно сделанному замечанию, и вообще такого рода замечания были в порядке вещей. Никто на них вообще не реагировал. А шутка Гарниша выглядела несуразной и плоской.

Когда совещание закончилось, я быстрым шагом направился к себе, боковым зрением отметив, что Гарниш пытается меня догнать. После того как я сел за стол, ввалился он, веселый-веселый, бантик его губ увеличился и стал совсем влажным – первый признак того, что Гарниш готовится долго хохотать. Вот что он мне рассказал:

– Они все ничего не понимают, – сказал он, махнув рукой в сторону директорского кабинета, – а вам я все расскажу. Когда я сидел в сибирском лагере, то обратил внимание на то, что в одном месте трава зеленеет значительно раньше, чем в других местах. Потом я сообразил, что там проходит теплотрасса. Правдами и неправдами я добыл семена редиски и посеял их на этом месте. Ранней весной, когда приехала инспекция из Москвы, начальство угощало их свежей редиской, выращенной в лагере. После этого события меня отметили и сделали десятником, что давало мне очень много свободы и других благ. Однажды вечером, когда уже стемнело и я возвращался в свой барак, дорогу мне преградила молодая женщина, легко одетая. Оказывается, она меня давно поджидала и думала, что я пошел другим путем. Потом вдруг заметила меня и выскочила из барака. Поскольку я был небольшим, но все же начальником, то она решила мне пожаловаться на то, что ее муж изменяет ей с другими женщинами. Пока она мне это говорила со слезами на глазах, я стоял близко к ней и слушал ее.

Вдруг откуда ни возьмись появился надсмотрщик, который заорал дурным голосом: «Что, сношаетесь на виду у лагеря?!» Я ошалел от обиды и стал рассказывать, по какому поводу я остановился для разговора с этой девушкой. Но он меня не слушал и продолжал орать и матерно ругаться. Тогда я громко перебил его рев и закричал, что у меня штаны застегнуты и он может в этом сам убедиться. Надсмотрщик замолчал и зловещим голосом, с расстановкой, сообщил мне, на сколько дней карцера я осужден за этот свой поступок. Потом он повернулся к девушке и рявкнул: «А ты, б…, не могла выбрать другое место для давания?!»

И тогда девушка, скромно потупив глаза и вытянувшись по стойке смирно, произнесла: «Виновата, гражданин начальник, исправлюсь». На что надсмотрщик ответил: «Убирайся прочь, б…, и больше мне на глаза не показывайся!»

Потом, сидя в карцере и обдумывая, что произошло, я понял, что эта молодая неграмотная девица преподнесла мне урок философии, урок трезвого взгляда на жизнь. И этот урок своей невольной и случайной учительницы я помню всю жизнь.

Леонид АНДРЕЕВ