Без названия

Посвящается SONGS

 Но особенно драматично, даже трагично выглядят заброшенные промышленные объекты. Их иногда используют для съемок фильмов ужасов, про инопланетян или о мафиозных разборках. Причина закрытия почти всегда одна и та же: нерентабельность. Другими словами, кто-то то же самое делает больше и дешевле. Обычно в другой стране.

На заброшенной шахте или заводе не устраивают имитацию жизни, как в мертвых городках. Там, в городках, по улицам ходят мужчины слегка враскорячку, вроде как только с лошади. Стетсоны надвинуты на глаза, ковбойские сапоги на небольших каблуках, как и положено, шейные платки правильного цвета, все очень мужественно. Молодые женщины просто очаровательны в шляпках и платьях из калико до земли. Там же разыгрываются сцены ревности со стрельбой с двух рук. Прямо на улице. Там же идешь почти в настоящий бурлеск, где понимаешь, откуда идут сцены ревности со стрельбой. С двух рук. Актрисы и актеры молоды, симпатичны, играют явно с удовольствием.

Для полноты картины в баре арендуешь (за плату, конечно) плоскую жестяную тарелку и, следуя указателям на трех языках, идешь к ручью мыть золото. Оно там есть. Аренда тарелки – на день. Но более нескольких часов никто не выдерживает. Стоя по щиколотку в холодной воде в полусогнутом состоянии с грузом в 100 миллионов кровососущих тварей на шее и спине. Они, как в аэропорту, подлетели, нагрузились кровью, уступили место следующим.

Я выдержал полтора часа. Жалел, что у меня нет третьей руки или хвоста, чтобы хоть отмахиваться. Пошел в бар сдавать тарелку.

– Ну вот, намыл кое-что. И тарелку сдаю обратно.

– Окей. Сейчас принесу весы, взвесим, чего вы там накопали.

Взвесили. Потом ссыпали мою добычу в маленькую пробирочку. И дали сертификат, бесплатно. Я намыл золотого песка на 12 долларов 62 цента. В наших ценах. Ага, за полтора часа – 12 долларов. Значит, за 365 дней, если по десять часов, неделя отпуска… Получается выгодно. Узнать бы еще кому.

Туристические дела, обычное явление. Конечно, не все покинутые городки такого формата. Если вдалеке от натоптанных трасс, то все значительно более пессимистично. Иногда зайдешь в слегка притворенную дверь давно покинутого дома. И все равно, несмотря на остатки мебели, сгнивших обоев, чудовищно быстрых пауков и остатков цветочных горшков на полу, что-то незримо присутствует. Что-то говорит: да, здесь жили, но что-то случилось, больше не живут.

Я однажды провел в таком мертвом городке почти день. Далеко на севере. На ночь уже стало страшно. Один из домов стоял в стороне от тропы. Когда-то там жил старатель. Или просто отшельник. Места золотоносные. Хотя прошло много лет, все равно можно было представить какую-то жизнь раньше. Бочкообразная плита с трубой на крышу, какая-то просто детская по ширине полусгнившая деревянная лежанка, огромные гвозди при входе, как вешалка. Одно оконце. Но все-таки жилье. Если уж очень нужно, то можно и переночевать.

И совсем другие ощущения, когда идешь мертвыми цехами, с вывороченными фундаментами станков, оборванными кабелями, гнутыми трубами и бесконечными ржавыми лестницами. Там никогда не будут актеры представлять сосредоточенных работяг, раздраженных мастеров, набычившихся начальников. Потому что любой заброшенный промышленный объект – это кладбище. На кладбище не юродствуют. И не играют на туристов. Здесь никогда не жили. Здесь работали. Ни разу мне не пришлось встретить бездомного на груде шлаковаты. Или внутри водяного бака. Люди ушли – и ушла жизнь. Даже в жару внутри промозгло.

Но есть нечто общее и в покинутых городках, и заброшенных заводах. Это нечто особенно заметно под вечер. Темно. Нет света. И если еще как-то можно представить, что люди уже спят, то ну никак нельзя представить темный, как битум, завод. Символ заброшенности – нет света.

Даже сейчас можно найти жилье, где живут при свечах. И не в съемочном павильоне.

Промышленности без электричества нет. И современной жизни нет. Августовская жара за 108 градусов Фаренгейта. Библиотеки заполнены мамами с грудными и маленькими детьми, спасающимися от жары. Огромные торговые комплексы тоже служат убежищами для тех, кто не может спасаться в кондиционированных офисах. Но в этих огромных торговых комплексах температура на уровне «тепло». И не потому, что кто-то так выставил регулятор. А потому, что мощные кондиционеры не справляются с тепловой нагрузкой. А, ну да, это не в континентальной Африке. Это в Америке.

Кто-нибудь может представить, во что превратятся эти огромные торговые комплексы, если вдруг подсядет электроснабжение? Подскажу. В те же мертвые индустриальные кладбища. Ни вентиляторы, ни увлажнители, ни зарядка жизненно необходимых айфонов (ну как без «Википедии»?), ни автозаправки, ни даже (можете не верить) зарядные устройства для машин «Тесла» не будут работать. Госпитали и авиадиспетчерские оснащены дизель-генераторами. Как это, в процессе вазэктомии вдруг погас свет? Иди потом объясняйся с женой, что, мол, не доделали. Света не было.

Но раз Бог сказал: «Да будет свет!» – свет всегда будет. Откуда? Оттуда. Другие дадут. Ну, не может быть, что у других не будет. А не у них, так еще кто-то займет. Именно займет, ибо за все надо платить. Всегда считал, что это все настолько очевидно, что не требует даже слова объяснений. Наивно считал. Не так давно активно участвовал в следующем диалоге,

– А на фига нам все эти дымящие или радиоактивные электростанции? Это все эти корпорации понастроили. Толк какой?

– Ты чего? Без электричества как жить собираешься?

– А ты не иди на поводу. Тебе мозги промыли, вот ты и думаешь, как они хотят.

– Они – кто?

– Сам знаешь кто.

– Ты чего, смеешься? Как без электричества вообще? Все на нем: от чайников до парикмахерских.

– А вот ты сам подумай, если еще можешь.

– А чего думать? К амишам переезжать, в Пенсильванию.

– Ладно, подскажу тебе. Вот у тебя в комнате сколько лампочек горит по вечерам?

– Ну… две, иногда три.

– А ты понимаешь, что вместо них можно…

– Чего, костер?

– Не ерничай! Вот у тебя айфон есть?

– Ну, не айфон, но похоже.

– Намекать дальше?

– Да не тяни козла за воротник. Ну, короче…

– Короче, инженер ты еще тот, включил айфон – вот тебе и свет! А два айфона – больше света.

Я думал, что он шутит. Я ошибся. В ответ на мой идиотский вопрос: «Издеваешься?» – он презрительно хмыкнул. Вот такое конструктивное предложение. Невыдуманное. Придумать можно интереснее. Он программист в финансовой компании.

А теперь сказка. Жила-была электростанция. Не самая маленькая. Жила она на берегу океана. Прямо на берегу. На случай цунами перед ней стояла стена. На случай землетрясения на ней все было предусмотрено. На случай злых людей в пассажирских самолетах она была хорошо защищена. На случай подводных злых людей она тоже была защищена. Не была она защищена от глупости и безграмотности тех, кто никогда на ней не работал и не собирался. Но кто считал, что все можно. Как захотел, так и можно.

Эта электростанция, на свою беду, была атомная. Другими словами, полтора года она работает без остановки. Потом загружают новое топливо – процесс длится месяц со всеми регламентными работами – и снова полтора года она дает стране энергию. 700 000 домов обеспечивала круглосуточной энергией эта электростанция. И ни у кого не просила взаймы. Наоборот. Прибыль приносила. Работала она, как и полагается в сказке, двадцать лет и три года. А потом почувствовала, что надо бы кое-что заменить.

Небольшой антракт. Маленький технический экскурс.

Атомный реактор – это котел, в котором вода нагревается за счет цепной ядерной реакции. Цепная – значит самоподдерживающаяся.

 

Эта горячая вода идет под давлением в другой котел, где она отдает свое тепло другой воде. Та, другая вода превращается от этого в пар. Поэтому этот, другой котел так и называется: парогенератор.

Этот пар идет на турбину, которая просто крутится. И крутит электрогенератор. А электрогенератор дает электричество.

Обратно в сказку. В общем, надо было заменить парогенераторы на новые. Их сделали в далекой заморской стране, где подобные уже изготавливали. И по океану перевезли сюда, на станцию. Все было хорошо, пока вскоре приборы не показали, что в этом новом парогенераторе появилась небольшая проблема. Конечно, было обидно, досадно, но… ладно.

Собрались мудрецы, предложили несколько вариантов ремонта. Получили одобрение из столицы государства. Даже подсчитали, что в течение года вся стоимость ремонта будет компенсирована и станция вновь будет давать прибыль. И будет эта станция жить долго и счастливо и умрет в один день с другими, похожими на нее. Почти по А. Грину.

Конец сказки. Реалити-шоу начинается.

Инженеры работают над детальной разработкой ликвидации проблемы. Всегда есть два подхода: ссылаться на обстоятельства или решать проблему. Наутро всех созывают на экстренное собрание, где вице-президент компании объявляет, что комиссия штата по энергии приняла решение закрыть станцию. Навсегда. Причина? Слишком дорого будет стоить ликвидация проблемы. Cотни работников станции, профессионалов высшей категории, многие из которых служили на атомных подводных лодках, стали безработными по окончании речи вице-президента компании. Да, многие из них предпенсионного возраста, так что шансы найти адекватную работу умопомрачительные. Вспоминается Николай Алексеевич Некрасов:

 

…И пошли они, солнцем палимы,

Повторяя: «Суди его бог»,

Разводя безнадежно руками

И, покуда я видеть их мог,

С непокрытыми шли головами…

 

Никто, конечно, не остался жить на улице. Осталось ощущение негодования и непонимания. Но когда это кого-нибудь останавливало? Здравицы в честь закрытия станции были, наверное, слышны на Плутоне.

Так, для справки: только 18% от всей электроэнергии в США вырабатывается на атомных электростанциях. Во Франции – более 80%.

И как тут не привнести в текст незабываемую встречу, которая неплохо проиллюстрирует всем знакомый менталитет.

Итак, еду на работу с опозданием часа на два. То есть уже не тороплюсь. За полторы мили от работы у дороги стоит группа человек в двадцать. В руках плакаты типа No Nukes!, No new Chernobyl, Say NО to radiation! и т. п. Находясь в боевом настроении (съел перед уходом два гнилых банана), притормаживаю и спрашиваю, в чем дело, прекрасно понимая, в чем дело. Они заглядывают в машину, видят у меня на груди пропуск на электростанцию.

– А-а! Вот! Такой же! Мы не хотим! Нам не надо!

Не хватало только «Вся власть Советам!»

Ставлю машину на обочину.

– Что произошло?

– Вы там работаете. Мы не хотим здесь новый Чернобыль! Мы не хотим…

– Понятно. А что вы знаете о Чернобыле (это за 16 лет до сериала НВО).

– А вы?

– Я – ничего. Я жил не так уж далеко от него, когда это произошло. Мои коллеги, кого я знаю по именам, были там. Некоторые погибли.

– Вот, мы этого здесь не хотим.

– А здесь этого не может быть. В таком масштабе.

– Нам ни в каком не надо.

– И мне не надо. Вот вы, – обращаюсь к мужчине напротив меня, – вы кто по профессии?

– Зачем? Оно вам не надо.

– Не надо. Просто спросил, но если это секрет…

– Плотник я.

– А вы, – обращаюсь к женщине неподалеку, – а вы кто?

– Вы чего, из ФБР? Оно вам надо?

– Не надо. Просто спросил.

– Учительница географии, дальше что?

Я, откашлявшись:

– Да ничего. Вот как бы вы, плотник, ответили мне, если бы я пришел к вам в мастерскую и начал критиковать вас за работу с фуганком? Или что снимаете стружку вдоль, а надо поперек? Правильно бы ответили. Я ни черта не понимаю в этом и не берусь вас учить.

Обращаясь к толпе, которая сгрудилась вокруг:

– Я не знаю миллион вещей, но я и не претендую на знание. Что вы знаете о ядерной технологии? Ничего, судя по вашим плакатам. То, что вы не знаете, это ерунда. То, что вы знать не хотите, другое дело.

Самолетами когда-нибудь пользовались? Высоко они летят? Ага, 33 000 футов. И вокруг все так солнечно. Никто не думал, а из чего, так сказать, состоят солнечные лучи? Из многого. В том числе из рентгеновских лучей. И атмосфера на такой высоте мало защищает. Кто-то перестал пользоваться самолетами?

– Ну, так это перелетел и все, а тут…

– Точно. Идете на рентген, на вас напяливают свинцовый нагрудник. Врач прячется за дверь и нажимает кнопку. Три секунды. Когда на вас при посадке в самолет надевали свинцовый слюнявчик, не припоминаете?

– Бред какой-то. Так что, не летать самолетами? На ишаков пересаживаться?

– Конечно нет! Человеческий организм очень силен по отношению к внешним воздействиям. Но до определенного предела. Другими словами, если воздействие короткое и не очень сильное, то, скорее всего, ничего не будет. Но если, скажем, подушку сделать из изотопа урана-238, то тогда все. Большинство материалов вокруг нас в той или иной степени радиоактивны. За тысячелетия мы к этому приспособились. И к тому же…

– Да зачем нам это все знать? Вам сколько за эту пропаганду платят?

– Много. За бесплатно я бы тут с вами стоял. Ну, закроют эту станцию, чем дом будете охлаждать с июня по ноябрь?

– Обычные станции на угле. Они безопасны. Солнечные батареи. Приливные станции, ветровые станции.

– Как скажете.

Я глянул на часы. Пора бы уже появиться на работе.

– Так что, вы хотите сказать, что радиация не опасна?

Уже садясь в машину:

– Когда я начинал здесь работать 18 лет назад, мой рост был 6 футов 4 дюйма.

Молчание нависло над группой. Я отъехал и через сотню метров посмотрел в зеркальце заднего вида. Они смотрели мне вслед, уже не размахивая плакатами. Мой рост, для справки, на фут меньше.

Сейчас все парковки этой электростанции забиты машинами контракторов. Ломать не строить.

На полную разборку станции дали много лет и очень много денег. Уникальное оборудование ликвидируется по цене металлолома. А кто же его купит, оборудование? Оно ведь было сделано специально для нас. Нас уже нет.

Все, что составляло архив, скорее всего, выбрасывается. Кому нужно это все? Кому нужен опыт тысяч спецов, которые строили эту атомную электростанцию, осуществляли первый физический пуск реактора, фотографировались на память у индикатора, показывающего, что реакция распада ядер урана пошла нормально? А торжество по поводу включения в энергосеть страны? Синхронизация генератора с энергосетью. Это надо видеть. Все это уже даже не история. Это просто никому не нужно.

И это тот редкий случай, когда вся станция в огнях не означает жизнь. Это означает зал патологоанатома. Там тоже светло. Правда, патологоанатом ищет причину смерти. В данном случае мы ее знаем.

Alveg Spaug © 2019