Поздний Моне

В этом городке (чаще Живерни называют деревней) Клод Моне прожил 43 года, ровно половину своей жизни; он умер в 1926 году и похоронен в Живерни.

В 1883 году население Живерни было всего 277 человек, и оно несильно изменилось к 1926 году: жителей стало 309. Но назвать Живерни деревней все же как-то странно. Во времена римлян селение уже существовало на карте. В VI веке здесь была построена церковь Святой Радегунды, было несколько монастырей. Какая же это деревня?

Надо сказать, что переселение в Живерни, кроме всего прочего, было знаком повышения благосостояния художника.

В молодости Моне часто оказывался на мели. Но, похоже, это происходило скорее от легкомыслия, чем от непризнания. Жан-Поль Креспель в своей книге «Повседневная жизнь импрессионистов. 1863–1883» приводит интересные цифры. Служащий городского муниципалитета получал в то время 1500 франков в год. Врач, практикующий в хорошем районе, зарабатывал в год от 7 до 9 тысяч. Клод Моне в 1872–1873 продавал картин на сумму около 12 тысяч в год.

Когда появлялись деньги, Моне шил костюмы из лучшего английского сукна, покупал дорогие вина, покупал роскошные платья своей первой жене Камилле Донсье (которую в безденежное время ему случалось оставлять на несколько дней одну – беременную и без копейки денег).

Ко времени переселения в Живерни Моне уже не испытывал нужды. Полотна его стабильно продавались. В Живерни он страстно увлекся садоводством, высаживал редкие сорта деревьев и цветов. Просматривал каталоги в поисках чего-то необычного. Отношение к саду было серьезное: мостик в японском стиле, арки, пруд с разнообразными сортами лилий, по-нашему – кувшинок, по латыни Nymphaea – нимфей. Садом занимались, кроме него, восемь садовников.

В Живерни Моне построил себе три студии. У него было три автомобиля. Ему уже не нужно было отказывать себе в костюмах из английского сукна и в любимых им рубашках с кружевными манжетами.

Всем известно, что Моне – один из создателей художественного направления, которое получило название импрессионизм. Все мы знаем хрестоматийную историю о том, как журналист и художник Луи Леруа после открытия первой совместной выставки Моне, Дега, Ренуара, Сезанна, Писсарро, Сислея и Берты Моризо опубликовал в юмористической газете «Шаривари» фельетон, который назывался «Импрессионисты». Так Леруа обыграл название одной из представленных на выставке работ Клода Моне – она хранится сегодня в парижском Музее Мормоттан-Моне – «Впечатление. Восход солнца» (Impression. Soleil levant).

Это было в 1874 году.

В 1886 году, после восьмой групповой выставки, произошло «решительное размежевание друзей и их более или менее окончательный отказ от импрессионизма», – пишет в своей классической работе «История импрессионизма» Джон Ревалд.

Новый Моне был представлен публике в 1891 году. Готовясь к выставке, он писал галерейщику Дюран-Рюэлю: «Я выставляю 22 картины, в том числе серию из 15 полотен «Стога» (28 апреля 1891 г.).

Моне вспоминал, что первоначальная идея «Стогов» была продемонстрировать два разных освещения: в пасмурную погоду и в солнечный день. Но получилось, что вместо двух холстов он написал 15. Опять процитирую Ревалда: «Работая над этими стогами сена, он обнаружил, что эффекты света непрерывно изменяются, и решил удержать все эти впечатления на ряде холстов, работая над ними по очереди, причем каждый холст был посвящен одному определенному эффекту. Таким образом он пытался достичь того, что называл мгновенностью /…/ за его серией «Стогов» последовали аналогичные серии «Тополей», фасадов Руанского собора, видов Лондона и водяных лилий, растущих в пруду его сада в Живерни».

При этом Моне настаивал, что «показывать незначительную часть новой серии (в этом письме речь идет о серии «Кувшинки». – М. Л.) было бы очень неразумно: должное впечатление она может произвести только в полном составе» (27 апреля 1907 г.).

Публика от этих серий была в восторге. «Стога», например, раскупили уже на третий день после открытия выставки. Хорошо продавались и «Кувшинки». И даже на гигантские панно с кувшинками находились покупатели. В 1920 году американский бизнесмен и филантроп Мартин Раэрсон, член совета директоров Чикагского художественного института, предложил Моне за эти панели 3 миллиона долларов*. Здание, в котором размещался Художественный институт, в это время перестраивалось, и Раэрсон сулил отдать под эти панно целиком первый этаж. Моне не согласился продать панели, он хотел, чтобы они оставались во Франции. Сейчас эти восемь фресок выставлены в парижском музее «Оранжери». Но серии «Стога» (22 работы), «Руанский собор» (30 работ), «Тополя» (11), «Нимфеи, пейзажи на воде» (в 1900-м выставлена серия из 25 полотен, в 1909 году – серия из 48) и другие разбросаны по всему миру.

Выставка «Моне: последние годы», которая развернута сейчас в Музее de Young, интересна тем, что кураторы попытались собрать несколько серий: «Кувшинки», «Японский мостик», «Плакучая ива». Работы Моне приехали из Нью-Йорка, Лондона, Вашингтона, Денвера, Чикаго, Хьюстона, Далласа, Феникса, Портленда, Базеля, Парижа, Толедо (штат Огайо), Токио, Сан-Антонио, Сент-Луиса, Филадельфии. Есть работа, которой не надо было никуда ехать: она прописана в Сан-Франциско.

Такое нечасто случается увидеть.

Но, пройдясь по залам и удовлетворив естественное любопытство, вы вдруг замечаете, что здесь нет работ, имеющих свое лицо. Все они красивы, но той красотой, которая вас не цепляет. Они красивы, как обои. Разглядывая серии (пусть неполные), мы видим, как художник, поставив своей задачей запечатлеть секундные изменения света, «мгновенность», загоняет себя в тупик. Импрессионизм предлагал зрителю пейзажи, городские ландшафты, жанровые сценки как реакцию художника на видимое, наблюдаемое, происходящее. Это – мгновения, интегрированные в образ. Моне же в своих серийных работах, двигался, по существу, в противоположном направлении, пытался разъять впечатление на отдельные составляющие.

Представьте себе снятого на кинопленку бегуна. Если вы посмотрите на эту пленку в монтажной, вы увидите множество кадриков, запечатлевших разные стадии движения. На каких-то из них ваш бегун будет устремлен вперед, на каких-то он будет выглядеть застывшим, на каких-то он окажется в нелепой позе, исключающей равновесие, с поднятой ногой, с закрытыми глазами. Во всяком случае, ничего, напоминающего бег, вы на этих выхваченных из целого кадриках не увидите.

Пытаясь разобрать впечатление на «мгновенности», поверяя гармонию алгеброй, разбивая цельное впечатление на составляющие, Моне зачастую просто уничтожает сам объект, давший первоначальный толчок, иначе говоря, разрушает это самое впечатление.

Снова процитирую Ревалда, который написал об этом с исчерпывающей точностью и полнотой: «В стремлении методически, почти с научной точностью наблюдать непрерывные изменения цвета Моне утратил непосредственность восприятия. Теперь ему были противны «легкие вещи, которые создаются в едином порыве», но именно в этих «легких вещах» проявился его дар схватывать в первом впечатлении сияющее великолепие природы. Упорство, с которым он теперь вел состязание со светом (в этой связи он сам употреблял слово «упорство»), шло вразрез с его опытом и дарованием. Тогда как картины его часто дают блестящее решение этой проблемы, сама проблема оставалась чистым экспериментом и налагала строгие ограничения. Напрягая зрение для того, чтобы заметить мельчайшие изменения, он часто терял ощущение целого. Доведя до крайности свое пренебрежение сюжетом, Моне окончательно отказался от формы и в бесформенной ткани тончайших нюансов старался удержать лишь чудо света.

В тот самый момент, когда он достиг вершин импрессионизма, он, в сущности, изменил его истинному духу и утратил свежесть и силу первоначального впечатления».

Я ничего не могу прибавить к этим словам Джона Ревалда. Выставка в Музее de Young их абсолютно подтверждает.

***

Выставка открыта до 27 мая.

*В пересчете на нынешний курс это будет 32 миллиона 900 тысяч.

Михаил ЛЕМХИН