Время реформ

Первая мысль после прочтения письма А. Зевелёва «Заявка на капремонт» (в «Кстати» №867) была такой: наконец-то кто-то поднял эту тему. А затем возникло желание обсудить, когда и почему вообще в любом обществе вдруг появляется необходимость заняться «капремонтом». Возникло оно не на пустом месте. Еще до перестройки я заинтересовался вопросом о природе циклических процессов в истории. Вот, скажем, краткий очерк политической истории России за последние два века: начало 19-го века – реформы Сперанского, «дней Александровых прекрасное начало» (А. Пушкин); 1825-й год – восстание декабристов; 1860 – 1880 гг. – реформы Александра Второго, прерванные покушением народовольцев; 1905 – 1907 гг. – 1-я русская революция и индуцированные ею реформы Николая Второго; 1917 – 1921 гг. – 2-я русская революция, увенчавшаяся введением НЭПа; 1956 – 1961 гг. – реформы Н. Хрущева (оттепель); наконец, 1985 – 1991 гг. – перестройка и распад СССР. Т.е. примерно каждые 30 лет (иногда чуть больше, иногда чуть меньше) страну сотрясают восстания, революции, или, по меньшей мере, верхушечные перевороты.

Подобные циклы можно проследить и в других странах. Не я первый их заметил, некоторые историки их обсуждали и пытались как-то объяснить, но туманные аргументы этих людей меня не очень убеждали. То ли дело, если б удалось построить формальную модель взаимодействия между различными факторами, влияющими на динамику политических процессов, проиграть эту модель на компьютере и сравнить ее предсказания с реальной историей! Вот тогда механизмы этих процессов станут гораздо яснее, и места для двусмысленных толкований почти не останется.

Я взялся за эту работу из чистого интереса, никаких надежд на ее публикацию не было. Как могла цензура пропустить статью, из которой следовало, что на смену застою неизбежно должны прийти то ли демократические реформы, то ли революция? Но они пришли, и всего через несколько лет Советская система вместе с цензурой ушла в небытие, а моя работа по моделированию динамики политических процессов была опубликована в «Трудах МГУ».

С самого начала мне было ясно, что один из ключевых механизмов, который я должен смоделировать – это «перерождение власти». Представим себе новое, «с иголочки», правительство реформ (возникшее в результате революции или переворота), настроенное на решение острейших проблем, стоящих перед страной. Что будет с этим правительством, когда острота проблем сойдет на нет? Лучший ответ дал лорд Эктон: «Всякая власть развращает. Абсолютная власть развращает абсолютно». Люди, дорвавшиеся до власти, все в большей степени думают не об интересах страны, а о том, чтобы сохранить и укрепить свою власть. Власть «от народа и для народа» постепенно превращается во власть «от себя и для себя». В авторитарном государстве это превращение доходит до логического конца очень быстро, всего за год-два. В демократических странах оно наталкивается на противодействие со стороны развитых институтов демократии – выборов, разделения властей, СМИ и т.д., поэтому перерождение власти идет медленнее и не до конца, но все-таки идет.

При этом власть все более изолируется от общества, каналы обратной связи забиваются «тромбами» и перестают действовать. Наступает своего рода «склероз» системы управления. А главное, меняются ее цели. Бывшие реформаторы-прогрессисты превращаются в консерваторов-охранителей, главной целью которых становится сохранение той системы, при которой они, имеющие власть, могут и дальше ее иметь. Сразу оговорюсь, что все политические термины в этой статье, типа «консервативный», «прогрессивный», «авторитарный», «демократический», употребляются в общепринято-международном смысле (определения легко найти в интернете), а не в тех специфически-извращенных значениях, которые им часто придают любители навешивания идеологических ярлыков.

Главная проблема консервативной политики заключается в том, что она оказывается неэффективной даже для достижения той непосредственной цели, которая перед ней ставится – сохранения и укрепления власти. В жизни общества все время что-то меняется: растет население, строятся города и заводы, истощаются ресурсы, создаются новые технологии, возникают конфликты, и т.д.. Эффективное государственное управление требует отслеживания всех этих изменений и принятия оптимальных решений для каждой конкретной ситуации. Если же вместо этого власть пытается бороться с переменами или не замечать их, либо исходить из идеологических догм, ее решения неизбежно оказываются контрпродуктивными.

О каких решениях идет речь? Я работал над своей моделью еще при социализме, где вся экономика контролировалась государством. При капитализме микро-экономика в значительной степени саморегулируется, но от государства все равно зависит очень многое. Оно может стимулировать бизнес-активность либо давить ее слишком высокими налогами; оно может инвестировать в критическую инфраструктуру либо не делать этого; оно может стабилизировать экономику через сильную социальную политику, способствующую формированию среднего класса, либо мириться с социальными диспропорциями, провоцирующими кризисы; и т.д., и т.п.. Склероз власти в сочетании с ее консервативной направленностью выражаются в принятии решений, тормозящих развитие страны и вызывающих рост недовольства со стороны различных общественных групп, до поры едва заметный, но в какой-то момент принимающий лавинообразный характер и прорывающийся в массовых демонстрациях и требованиях перемен. Власть оказывается застигнута врасплох и отвечает на эти выступления репрессиями, которые только озлобляют и раззадоривают протестующих. Становится ясно, что общество движется к новой революции.

Но обычно в этот момент, а иногда и раньше, власть тоже начинает меняться. Даже в самом авторитарном и консервативном правительстве вдруг находятся люди, которые выступают за перемены. Откуда они берутся? А откуда взялись Александр Второй, Н. Хрущев и М. Горбачев? Кто-то выдвигается со вторых ролей на первые. В ком-то просыпается совесть, в ком-то – патриотизм. Либо просто на  выборах вдруг побеждает оппозиция, если дело происходит в сколько-то демократической стране. Как бы то ни было, правительство раскалывается на реформаторов и консерваторов.

Дальше возможны варианты. Реформаторы могут взять верх и овладеть инициативой (то, что иногда называют «революцией сверху»). В противном случае происходит революция снизу, ведущая к мирной или насильственной смене власти. Результат в обоих случаях один и тот же: вновь возникает правительство реформ, «настроенное на решение острейших проблем, стоящих перед страной» (см. выше). Приходит время очередного «капремонта». Начинается новый цикл.

Такова, в общих чертах, логика моей модели, которая подлежала экспериментальной проверке. Получив первые распечатки с результатами моделирования, я сразу увидел те самые циклы реформ и революций, известные из истории, но не только их. Согласно модели, в aвтopитapныx гocyдapcтвax peвoлюции (сверху или снизу), кaк пpaвилo, должны включать двe вoлны, разделенные промежутком в несколько лет. И этот, неожиданный для меня, вывoд пoдтвepждaeтcя иcтopичecким oпытoм. Те, кто начинал революцию, часто кончают на гильотине (в прямом или в переносном смысле). «Революция пожирает своих детей» (Дантон).

Если, как в данном случае, модель оказывается «умнее» ее создателя – это всегда говорит в ее пользу. Во всяком случае, для авторитарных государств, под которые была «заточена» моя модель, она работает. И все ее предсказания для России сбываются как по нотам: и две волны peвoлюции (1985 и 1991 г.), и новый застой (путинизм). А судя по последним массовым выступлениям против фальсификации выборов, следующий революционный период не за горами. Может быть, В. Путин и переживет ближайшие выборы, но если он спокойно доживет до следующих – я буду очень удивлен.

А что на основе этого можно сказать про США, страну с развитой демократией? На первый взгляд, в истории США после гражданской войны 1861–1865 гг. особо драматических событий не было. Но если приглядеться, можно заметить кое-что еще: рабочее движение рубежа 19–20 веков и анти-трестовские реформы Теодора Рузвельта; «Новый Курс» Франклина Рузвельта (1930-е); марши на Вашингтон и реформы Дж. Кеннеди и Л. Джонсона (1960–1970-е). Таким образом, и здесь наблюдается та же цикличность, хоть и в более стертых формах (демократия все-таки!). И реформы Обамы начались в 2008 г. «по расписанию» и даже с некоторой задержкой.

Это, конечно, не единственный критерий своевременности реформ. Как мы видели, им обычно предшествует растущее отставание от других стран. И это, увы, имеет место быть. Так, по среднедушевому валовому внутреннему продукту (ВВП) мы уже даже не в первой десятке. Я об этом писал (см. https://kstati.net/nalogi-kotorye-my-vybiraem и https://kstati.net/tak-kto-zhe-razzhigaet-klassovuyu-vojnu), не буду повторяться.

Налицо и другие результаты неэффективности управления страной: экономическая нестабильность и растущее социальное неравенство, которое уже прорывается в массовых акциях типа «Захвати Уолл-Стрит». Плюс неудачные войны (а назвать иракскую и афганскую войны удачными можно лишь при очень большом воображении).

По всем приметам, А. Зевелёв прав: реформы назрели и перезрели. Нужен капремонт.

Во избежание недоразумений, позвольте объяснить мою личную позицию в отношении Барака Обамы, хоть это не имеет отношения к теме данной статьи. Я мог бы назвать своим кумиром А. Д. Сахарова (помните такого?), но уж никак не Обаму, которого можно обвинить и в дефиците лидерства, и в неумении работать с оппозицией, и в излишней уступчивости. Но так уж вышло, что историческая задача реформирования нашего общества выпала на его президентство, и он не стал от нее уклоняться. Справляется он с ней пока не блестяще, но он хоть пытается что-то сделать. Мне бы очень хотелось, чтобы среди его соперников на выборах 2012-го года оказался кто-то, кто взялся бы за эту задачу и мог бы справиться с нею лучше. Но ведь никто из них не хочет даже признать, что эта задача стоит на повестке дня!

Все так, но что и в каком направлении реформировать? Кажется наиболее естественным учиться у тех, кто нас обгоняет. Этот подход диктует «программу догоняющего развития», вполне разумную, и неудивительно, что Обама взял ее на вооружение. А. Зевелёв также следует этой логике, и процентов на 90 я готов его поддержать. В частности, я полностью согласен с его призывом упростить налоговый кодекс (сам это предлагал), но что касается конкретных цифр – тут надо считать. Почему именно 10% подоходного налога? Судя по опыту других стран, и 20%, и 25% может не хватить, если мы хотим иметь всеобщее и бесплатное образование и здравоохранение, как предлагает А. Зевелёв. И уж совсем сомнительной представляется идея включения этой цифры в текст Конституции. Мы вряд ли можем предвидеть, какой уровень налогов люди сочтут возможным и необходимым даже через 20 лет, а Конституция принимается на века. А в остальном – вроде бы все правильно.

Главный изъян логики «догоняющего развития» в том, что очень трудно догнать ушедших в отрыв, двигаясь по их следам. Нужно искать, где можно «срезать путь».

Для этого мы должны понять, где мы находимся по отношению к «группе лидеров». Прежде всего, бросается в глаза, что большинство стран, опережающих нас в экономическом развитии, впереди также и по большинству социальных показателей (качество образования, здравоохранение, и т.п.). Не верите мне – «погуглите» сами такие страны, как Швеция, Дания, Норвегия, Австралия, Канада, Нидерланды, которые либо уже обогнали нас по среднедушевому ВВП, либо вот-вот это сделают. Значит, в политике и экономике мы всего лишь должны стать прилежными учениками и начать, наконец, делать правильные вещи (я имею в виду фразу У. Черчилля: «Американцы всегда делают правильные вещи… Но лишь после того, как перепробуют все неправильные»). Как справедливо заметил А. Зевелёв: «Право, неловко как-то: нормальная, вроде, страна, и на дворе 21-й век…».

Сложнее с инфраструктурой. В транспорте и в телекоммуникациях мы отстаем на десятилетия. У нас запущены железные дороги, а скоростных линий нет вообще. Мосты и хайвеи, былая гордость страны, тоже не в лучшем состоянии. И интернет, изобретенный в США, у нас отнюдь не самый быстрый и дешевый. И сотовая связь не наилучшего качества. И сократить это отставание без каких-то прорывных (disruptive) технологий вряд ли удастся.

Остается наука и технология. Американцы всегда отличались в практических приложениях достижений науки. Но, прежде всего, надо иметь что «прилагать». К сожалению, мы уже начинаем отставать и в области научных исследований, но все-таки в этой сфере нам еще есть за что зацепиться, и, если нам где-то и удастся «срезать путь», то именно здесь.

Так, мы пока еще сильны в аэрокосмической отрасли. На наших глазах развертывается беспрецедентная космическая гонка, и не только ради престижа. В условиях оскудения ресурсов и экологических ограничений освоение космоса становится важнейшим фактором экономического роста и самого существования нашей цивилизации. Не исследование (оно было и раньше), а именно освоение космоса: создание постоянных баз, использование ресурсов, развитие транспортной инфраструктуры. И чем амбициознее будет наша космическая программа, тем выше наши шансы упрочить свое лидерство и пожать его плоды, обещающие быть очень щедрыми.

Стоит побороться и за приоритет в нанотехнологиях, включая весь спектр их приложения – от наноботов для медицины до дешевых и эффективных солнечных батарей.

Не менее важны биотехнологии – основа агрокультуры и медицины будущего.

Отмечу еще одну область (назовем ее условно “геотехнологии”), о которой как-то мало говорят. Скажем, запоздалое решение развивать сеть скоростных железных дорог вряд ли будет реализовано, если строительство каждой линии будет занимать десятилетия. Значит, надо научиться проектировать и строить гораздо быстрее и дешевле. Вроде бы, многое, что для этого нужно (компьютерный дизайн и моделирование, глобальная навигация, лазерная геодезия, роботы…) уже известно и как-то используется, но видимо, для прорыва в производительности строительных работ нужны еще какие-то ингридиенты, возможно, скорее организационные, чем технические (модульность? интеграция?), которые бы сыграли ту же роль, что конвейер в машиностроении. Этому прорыву могли бы помочь очень скромные инвестиции и программы типа тех, что NASA и DARPA используют для стимулирования инновационных идей в космической и оборонной области.

Вот с этой связкой из четырех ключевых технологий (астро-, нано-, био- и гео-) мы сможем, при некотором усердии и везении, вновь утвердиться в роли лидера – при условии, что сумеем решить также задачи «догоняющего развития» в экономической и социальной политике. Это позволит увеличить прибыль от экспорта технологий, что стабилизирует нашу экономику и поможет сбалансировать бюджет без чрезмерного повышения налогов. Есть за что бороться.

Задача, стало быть, не просто в том, чтобы продолжить курс реформ Обамы, а в том, чтобы изменить его вектор с «догоняющего» на «опережающее» развитие. Возможно ли это в нынешней политической атмосфере? В принципе, да. Если начавшийся подъем экономики США не будет прерван какой-нибудь случайностью, Обама, скорее всего, победит в 2012 г. Само по себе это вряд ли поможет хотя бы сократить наше отставание, если расстановка сил в Конгрессе не изменится. Однако авторитет Конгресса сейчас настолько низок, что это дает шанс сильно обновить его состав. Если сумеем избрать туда прагматичных, незашоренных, современно мыслящих людей, то такая корректировка курса реформ может состояться.

Если же Обама проиграет в 2012-м, республиканцы смогут осуществить свои планы по сокращению социальных программ, что ударит по благополучию миллионов американцев. Но даже после этого сбалансировать бюджет без повышения налогов не удастся, а ущемлять миллионеров республиканцы не хотят. Значит, вырастут налоги на тех, кто относится к среднему классу. Таких ударов по кошелькам американские избиратели не прощают. Поэтому через четыре года республиканцы потерпят сокрушительное поражение, и пришедшие к власти демократы (независимо от персоналий) пойдут на гораздо более радикальные реформы, чем те, на которые был готов Обама.

Беда в том, что время будет упущено, и к 2016 г. наше отставание в образовании, науке и технологии может настолько вырасти, что о лидерстве придется забыть надолго. Боюсь, что навсегда.

Михаил АБРАМЗОН