Молоток

Чтобы заказать телефонный разговор с Советским Союзом, нужно было не более чем за минуту до полуночи звонить международному оператору на телефонную станцию и заказывать разговор на завтра. Если повезет, тебя ставили в очередь, и тогда на следующий день можно было услышать в трубке голоса родственников или друзей. Осенью 1979 года я смог дозвониться, и моя мать сообщила о семейной беде. У моей сестры, врача-терапевта, неожиданно возникло сильное кровотечение в обоих глазах (у нее был диабет первого типа), и ее увезли в клинику при Московском институте им. Гельмгольца. Там ей ничем помочь не смогли, но сказали, что есть надежда на американскую глазную хирургию: за полгода до того в тот самый институт приезжало светило из Университета Джонса Гопкинса, которое читало лекции как раз о таких медицинских ситуациях. Я сразу же нашел этого глазного хирурга в Балтиморе, позвонил ему и рассказал, что произошло. Он был очень любезен, сказал, что да, в некоторых случаях удается помочь и спасти зрение пациента, а потом добавил: «Но я ничего не могу сказать конкретного, пока не увижу вашу сестру. Сначала мне нужно обследовать пациента. Привезите ее в Америку, сразу позвоните мне, и я сделаю, что смогу».

Легко сказать! «Привезите в Америку» – в начале 1980 года! После ввода советских войск в Афганистан наступили суровые заморозки холодной войны. Шансы на то, что моя сестра сможет приехать в Америку, были близки к абсолютному нулю, так как в то время эмиграция из СССР почти прекратилась, а в гости вообще никого не выпускали. Тем не менее я развил большую активность, звонил и писал сенаторам и конгрессменам с просьбой как-то повлиять и оказать давление на советских. Но все было без толку.

Однажды я об этом рассказал моему приятелю Флойду. Это был пожилой человек, от дел он отошел, но у него сохранилось немало энергии и желания делать добро. Более 30 лет до того он руководил президентской избирательной кампанией Томаса Дьюи. Когда в 1948 году Дьюи проиграл Трумэну, Флойд ушел из политики, но с тех пор у него осталось несколько знакомых в верхах американского бизнеса. Он мне сказал: «Я сегодня же напишу письмо моему другу Дональду Кендаллу. Это президент компании «Пепси-кола», он хорошо знаком с господином Брежневым. Я попрошу Дона позвонить Брежневу и уверен, что дело быстро уладится».

Флойд пришел ко мне домой через неделю и принес ответное письмо от Кендалла. Это было воплощение ошеломляющей наивности. Кендалл писал: «Дорогой Флойд, не понимаю, зачем я должен беспокоить господина Брежнева по такому пустяковому поводу. Ведь есть куда более простое решение: пускай твой русский друг сам позвонит в Вашингтон советскому послу Добрынину и попросит отпустить его сестру в США на лечение. Я знаю господина Добрынина, это хороший человек, он не откажет». Ну что тут скажешь? Подумать, что советский посол будет разговаривать с отщепенцем-иммигрантом, было даже не наивностью, а верхом глупости. С тех пор, кстати, я никогда не пью пепси-колу, хотя Кендалла в компании давно уже нет.

Примерно после полугода безуспешных попыток чего-то добиться я совсем потерял надежду, а драгоценное время уходило. Однажды вечером я включил телевизор. Там передавали интервью с Армандом Хаммером. Это был разговорчивый и подвижный, как хорек, господин лет около восьмидесяти, который хвастливо говорил: «Я был хорошо знаком со всеми советскими руководителями – с Лениным, Сталиным, Хрущевым. Вот и сейчас, когда между СССР и США практически нет никаких контактов, я единственный человек в Америке, который может снять трубку и позвонить Брежневу в любое время дня и ночи, и он будет рад со мной говорить». Я подумал: ух ты! Да ведь это именно тот человек, который мне нужен! А что если попросить его помочь? Но как? Я решил написать ему письмо.

Чтобы его сразу не спугнуть, я начал с фразы, что это письмо не о финансовой помощи или каких-то пожертвованиях, а обращаюсь я к нему как к врачу (я знал, что Хаммер по образованию врач и страшно этим гордится) и хочу попросить его о содействии в одном медицинском вопросе. Где-то недели через две мне позвонила его секретарша и сказала, что мистер Хаммер примет меня в своем офисе на следующей неделе. Я полетел в Лос-Анджелес.

Нефтяная компания «Оксидентал Петролеум», где Хаммер был председателем совета директоров и владел контрольным пакетом акций, помещалась на бульваре Вилшайр в высотном здании, отделанным белым мрамором и полосами нержавеющей стали. Внизу в вестибюле над головой охранника висел большой портрет самого Хаммера: похоже, старик был влюблен в себя. Я назвал свое имя, показал удостоверение, охранник сверился со списком ожидаемых визитеров и позвонил кому-то по телефону. Потом дал мне нагрудную табличку с надписью «Посетитель», показал, где лифт, и сказал, на какой этаж мне надо подняться.

В просторной приемной секретарша велела мне подождать, а затем сказала, что у господина Хаммера для меня есть только десять минут и я должен быть краток. Вскоре она открыла высокую дверь из красного дерева и меня впустила. Сравнительно небольшой кабинет, как и дверь, был отделан темным красным деревом, в левом углу стоял застекленный книжный шкаф, на стенах в массивных рамах висело несколько картин старых фламандских мастеров, сейчас не помню каких. В центре был письменный стол, а за ним – комод со множеством фотографий в рамках. Среди них мне сразу бросились в глаза портреты Ленина и Брежнева, стоявшие там на самом видном месте. Оба снимка были с дарственными надписями.

Я был так поражен, увидев эти портреты не в кабинете какого-нибудь советского партийного бонзы, а у одной из акул капитализма, что даже не сразу заметил самого Арманда Хаммера, молча сидевшего за столом. Он сказал:

– Ну что вы там стоите, садитесь сюда, – показал мне на кресло у стола, – и говорите, что у вас ко мне за медицинское дело.

Я кратко рассказал о ситуации с моей сестрой и подхалимски добавил, что решил обратиться к нему и как к врачу, который, возможно, захочет помочь коллеге, и как к единственному американцу, с которым считаются и которого уважают в Кремле. Он слушал меня не перебивая, только головой кивал, а потом неожиданно спросил по-русски:

– Ну, а сами вы почему эмигрировали из Советского Союза? Чем вам там не понравилось? Думаете, здесь будет лучше?

Я посмотрел на портрет Брежнева за его спиной и понял, что будет глупо и даже опасно для моего дела ругать советскую власть, а потому объяснил красному капиталисту, что решил переехать в США чисто по профессиональным причинам: мол, моя специальность здесь развита на очень высоком уровне, я надеюсь многому научиться и, если в будущем будет такая возможность, обязательно вернусь. Он никак на это не среагировал, но сказал, что в следующем месяце собирается посетить Москву, там как раз будет проходить Олимпиада, а когда вернется, даст мне знать, сможет ли чем-то помочь моей сестре. Мне стало ясно, что аудиенция закончена, я поблагодарил его, попрощался и направился к двери. Он из-за стола не поднялся и руки мне не подал, лишь молча кивнул. На следующий день я улетел домой в Коннектикут.

Привратник открыл дверь в гостиную, где доктор отдыхал после далекой поездки. Он сидел в кресле у камина и читал вечернюю газету.

– Там ваш сын пришел, – сказал слуга и добавил шепотом: – Он очень взволнован…

Джулиус сложил газету и встал с кресла. В комнату вбежал Арманд:

– Папа, беда! Не знаю, что делать. Господи, что же делать! На прошлой неделе, когда ты был в отъезде, я работал здесь, в твоем офисе, разбирал бумаги, как вдруг пришла твоя пациентка, миссис Мария Оганесова…

– Да, я ее наблюдаю с прошлого года. Она хоть и молода, у нее целый букет всяких болезней. Ее муж – бывший царский дипломат. Ну, так что произошло? Что она хотела? Рассказывай.

– Она спросила тебя, но когда я сказал, что ты вернешься только через неделю, стала настаивать, чтобы я сделал ей аборт, у нее был уже четвертый месяц. Говорила, что я ведь учусь на гинеколога и должен это уметь делать. Сказала, что это совершенно конфиденциально, и настаивала, чтобы я сделал здесь же в офисе, немедленно. Очень боялась, чтобы никто не узнал, особенно муж… Господи, зачем я согласился! Я сделал, что мог, после процедуры она сразу уехала на своем авто. Но… Только что мне телефонировали из госпиталя, что у нее, оказывается, возник сепсис и час назад она умерла. Что делать, папа? Меня арестуют? Я не хотел делать, но она настаивала…

Молодой человек упал в кресло и закрыл лицо руками. Доктор Хаммер ничего не ответил, молча стал ходить по комнате, а потом сказал:

– Значит так. Слушай, Арми, и не перебивай. Это был твой первый и последний пациент. Твоя медицинская карьера на этом закончилась навсегда. Врачом ты не будешь. Об этом забудь. Как закончишь колледж, будешь работать в моей компании, делать лекарства. Что касается аборта и смерти миссис Оганесовой, я сам с этим разберусь…

Джулиус отправился в полицию, пытался замести следы, но его быстро разоблачили, и тогда он взял всю вину на себя. Сказал, что это он сам сделал пациентке незаконный аборт (после 1880 года аборты для белых женщин в США были запрещены). Был суд, доктора Джулиуса Хаммера приговорили к трем с половиной годам в Синг-Синге. Арманд привлек целую адвокатскую команду для обжалования приговора, но это не помогло, Джулиус остался за решеткой. Впрочем, полный срок он не отсидел и в январе 1923 года был выпущен досрочно за хорошее поведение.

Еще до посадки в тюрьму, свято веруя во всеобщее равенство, братство и победу коммунизма во всем мире, Джулиус Хаммер вовсю занимался борьбой за освобождение американского рабочего класса от гнета капитализма, хотя рабочий класс его об этом не просил. С парой-тройкой единомышленников в 1919 году он основал американскую компартию и стал обладателем партийного билета номер 1. Впрочем, не о Джулиусе этот рассказ, вернемся к его сыну Арманду, имя для которого папочка-коммунист взял не с потолка. «Арм анд хаммер» (Arm and Hammer) по-английски значит «рука и молот». Думал, наверное, сначала назвать «серп и молот», но по-английски это звучит не очень благозвучно, чуть смахивает на «больной с молотком».

После того как отец оказался за решеткой, Арманд, еще будучи студентом медицинского факультета в Колумбийском университете, взял в свои руки руководство его фармацевтической компанией Allied Drug and Chemical Corporation, где вовсю проявился его большой талант к бизнесу.

В аккурат после своего 21-го дня рождения он получил медицинский диплом с отличием, но, как и требовал отец, не стал врачом, а целиком занялся бизнесом. Вскоре, в 1920 году, подоспел cухой закон: Америка решила отныне быть трезвой. На этом не слишком-то умном законе сразу же расцвела мафия, появилось множество жуликов. Они делали дикие деньги на незаконном импорте и подпольной продаже выпивки. Кстати, одним из самых успешных в этом теневом бизнесе был Джо Кеннеди, отец будущего президента. Молодой и сообразительный Арманд не хотел оставаться в стороне от такой золотой жилы и стал думать, как обойти сухой закон. Именно обойти, а не нарушать: к папе в Синг-Синг его совершенно не тянуло. Потому он придумал делать и продавать не водку или виски, а имбирную «лекарственную настойку» на спирту. Все было шито-крыто и в рамках закона. Вроде ты не бухаешь, а лечишься. На этом «лекарстве» он сделал свой первый миллион.

Весной 1921 года, когда Арманд навещал отца в тюрьме, Джулиус сказал:

– Арми, в 1907 году я был в Штутгарте, это в Германии. Там я участвовал в социалистической конференции, где познакомился с одним примечательным джентльменом. Это удивительно харизматический человек с потрясающим талантом убеждать в своей правоте. Он и меня убедил на всю оставшуюся жизнь. Его тогда звали Ульянов, а сейчас это Ленин, глава российского правительства. У них, в России, идет гражданская война и совершенно нет медикаментов. Еще два года назад я им поставлял хлороформ, но большевики денег мне не заплатили, да я и не настаивал. Мы, коммунисты, должны помогать друг другу. Вот что я хочу сделать. Здесь, в США, после окончания войны скопилось огромное количество неликвидных медикаментов, а в России нет ни лекарств, ни хирургических инструментов – вообще ничего. Я хочу сделать Ленину подарок. Закупи на мои деньги большую партию этого товара, цены на него сейчас бросовые, и повези в Москву. Я дам тебе письмо к Ленину, уверен, что он меня помнит, мы с ним провели вместе немало времени. Только имей в виду: ехать в Россию надо без огласки. Наше правительство к коммунистам относится c подозрением, и могут быть неприятности, если наше имя там всплывет. Я ведь тебе говорил, что ФБР давно за мной следит. Поэтому вези товар тайком через другие европейские страны, а Россию нигде даже не упоминай.

Арманду идея понравилась, он закупил несколько контейнеров, забил их медикаментами на сумму $60 000 (примерно 1 миллион в нынешних деньгах), в Нью-Йорке погрузил это богатство на пароход «Аквитания» и, не озаботившись получением лицензии на вывоз товара, отбыл в английский порт Саутгемптон, а оттуда направился в Берлин для получения советской визы. Там вышла задержка: Советская Россия уже плотно прикрыла двери, и люди ждали визы месяцами. Тогда Арманд написал письмо в Москву и упомянул несколько важных имен, включая имя своего отца. Ответ пришел незамедлительно от самого Максима Литвинова, заместителя наркома по иностранным делам РСФСР. Виза была получена, и Арманд отправился в Ригу, а затем поездом в Россию.

Во всех промежуточных пунктах ему удавалось избегать досмотра контейнеров с помощью его излюбленного метода – взяток, в даче которых он стал виртуозом. Наконец, 20 октября 1921 года Арманд со своим грузом прибыл в Москву. Он поселился в гостинице «Савой», грязной и холодной. Еды не было никакой, страна голодала. Первые дни Арманд питался консервами, что привез с собой, потом на доллары покупал еду у спекулянтов, и наконец, когда он передал свой подарок, то есть контейнеры с медикаментами, наркому Семашко, ему выдали талоны на еду.

Вскоре к нему приставили ни много ни мало самого Людвига Мартенса, члена президиума ВСНХ, и они вдвоем (и с охраной) поехали на Урал: сначала в Екатеринбург, затем в Касли, Алапаевск и, наконец, на асбестовые шахты у поселка Куделька. Тут у Хаммера в голове что-то щелкнуло, и на него снизошло озарение: запросить у советских концессию на продажу в Америку асбеста – ценного сырья для быстро развивавшейся в те годы электрической индустрии, полудрагоценных камней, леса, мехов и прочих материалов. За это он запросил 5% комиссионных, причем с обеих сторон, то есть от советской стороны и от американских покупателей. Мартенс послал телеграмму Ленину и немедленно получил согласие. В ответной телеграмме Ленин добавил, что хочет встретиться с Хаммером, когда тот вернется в Москву. Увидев телеграмму, Арманд выучил важнейший урок бизнеса: любую сделку надо обговаривать вначале на самом верху, тогда успех обеспечен. Этому принципу он следовал всю свою долгую жизнь.

Сразу же после возвращения в Москву Арманд поехал в Кремль. Ленин принял его очень тепло, расспрашивал про Джулиуса, говорил, что хорошо его помнит. Добавил, что во многих странах есть компартии, однако на их руководителей у него нет никакой надежды, а есть только на Джулиуса, который есть настоящий американский большевик.

Тут хитрый Арманд соврал, сказав, что медикаменты и хирургические инструменты – это его, Арманда, личный подарок России, а папа по сфабрикованному обвинению сидит в тюрьме как основатель американской компартии. Ленин был растроган и очарован молодым доктором из Нью-Йорка, сказал, что России сейчас нужны не столько медикаменты, сколько хлеб, и не может ли Хаммер организовать поставку миллиона пудов американского зерна? Вот тут Арманд почувствовал себя вершителем истории: он может спасти Россию от голода! Не бесплатно, разумеется. Ленин сказал, что валюты у них нет, но они готовы платить асбестом, мехами, черной икрой – товарами, которые Хаммер сможет сбывать с немалой для себя выгодой.

В советской республике только-только разворачивалась новая экономическая политика, НЭП, в которой Ленин видел спасательный круг для своей власти. Однако НЭП без торговли с Западом был невозможен. Ленин проявил огромный интерес к концессии с Хаммером, скорее всего, потому, что видел в этом наживку – заинтересовать американских бизнесменов в сделках с Советской Россией и, кто знает, даже к установлению дипломатических отношений. Он предложил молодому человеку заняться бизнесом в России и обещал всяческую помощь. Арманд был польщен, что с ним, 23-летним парнем, на равных разговаривает глава государства и предлагает сотрудничество. Обладая совершенно безграничным тщеславием, что сочеталось с его талантом бизнесмена и не щепетильностью в выборе методов, он идеально подходил к тому, что ему предложил Ленин. Если большевики считали, что морально все, что служит их целям, то так же считал и молодой Хаммер: морально все, что служит лично ему.

В заключение встречи Ленин подарил Арманду свою фотографию и добавил, что ему будет дана полная свобода выбора, как и чем заняться. Сказал, что Хаммер может обращаться лично к нему, когда только пожелает.

Забавный эпизод. Недавно мне попались на глаза воспоминания московского спортивного журналиста Владимира Гескина, где он писал о своем разговоре с Хаммером на Олимпиаде в Москве летом 1980 года, вскоре после того, как я побывал у него в кабинете. Гескин писал, как Хаммер ему сказал: «В этой стране, Владимир, для меня… все двери открыты!» После чего рассказал абсолютно фантастическую историю. О том, как однажды он поздним вечером прилетел в Москву и первым делом попросил привезти его на Красную площадь, где попытался пройти в Мавзолей, который, понятно, уже был закрыт. Появился начальник охраны, стал объяснять: мол, вы, господин Хаммер, конечно, большой друг (далее по списку), но сейчас в Мавзолей никак нельзя, а вот завтра с утра – да, конечно, будете первым.

«– И тогда я показал ему это, – смеется Хаммер, предвкушая мою реакцию. Бережно достает из бумажника пожелтевший листок бумаги и демонстрирует мне. На листке написано: «Пропускать ко мне товарища Хаммера в любое время дня и ночи». Подпись: «Ленин».

– Ну и как, пустили вас в Мавзолей? – спрашиваю я.

– Сразу же! Приказа ведь никто не отменял!»

После встречи с Лениным и подписания контракта Хаммера переселили в роскошный особняк бывшего «сахарного короля», бежавшего после революции за границу, приставили к нему обслугу, осыпали всяческими почестями. Впрочем, Арманду было не до роскоши: работы было выше головы. Он еще плохо говорил по-русски, ничего не понимал в добыче асбеста, надо было искать специалистов на Западе, отбирать российское сырье для отправки в Америку, организовывать закупку и отправку зерна в Россию, что было сложно в той политической атмосфере. Госдепартамент США предупреждал корабельные компании об опасности захода в российские порты: боялись, что команда может быть арестована, а корабли – захвачены. Эти опасения были весьма обоснованны: Советская Россия игнорировала международные законы, национализировала банковские счета и частную собственность. Вскоре на короткий срок Хаммер вернулся в Нью-Йорк: надо было организовать продажу российских товаров, договориться с рядом американских компаний о новых концессиях для Советской России, а также поменять название отцовской фирмы, которая стала, правда, на короткое время, называться «Урало-американская горно-торговая компания». Он привез отцу, который все еще сидел в Синг-Синге, письмо от Ленина.

На обратном пути по дороге из Нью-Йорка в Москву Арманд на несколько дней остановился в Лондоне, где в одной антикварной лавке увидел небольшую бронзовую скульптуру мартышки, рассматривающей человеческий череп. Скульптура была иллюстрацией к книге Дарвина «Происхождение видов». Он скульптуру купил и при очередной встрече подарил Ленину. Тот пришел в полный восторг и поставил ее у себя на письменном столе, а Хаммер выучил следующий урок: большим начальникам надо дарить подарки по их вкусу, это приносит большие дивиденды.

В 1922-м Ленин написал записку Сталину: «Архиважно для дела НЭПа использовать канал молодого товарища Арманда Хаммера. Это сейчас у нас единственная связь с Американскими Соединенными Штатами, и ее необходимо развивать и поощрять всеми возможными способами. Оказывайте товарищу Хаммеру всяческую помощь и поддержку». Вскоре по инициативе Сталина компания Хаммера, которая теперь называлась Allied American Corporation, была назначена эксклюзивным советским торговым представителем в США. Следующей большой сделкой, которую провернул Хаммер, был контракт с Фордом на поставку в Россию автомобилей и тракторов. То, что Форд был одновременно ярый антикоммунист и зоологический антисемит, ни Хаммера, ни Форда не смущало: бизнес есть бизнес, и деньги не пахнут.

На питерском заводе «Красный путиловец» пытались было копировать фордовские трактора и автомобили, но ничего путного у путиловцев не получалось. К осени 1923 года благодаря НЭПу российская деревня уже кормила страну, а потому поставки зерна из США прекратились. Главный товар, получаемый теперь Хаммером, были меха на сумму $6 миллионов ($100 миллионов в нынешних деньгах), из которых Арманд забирал себе уже 10% комиссионных.

В 1924 году для продажи советских товаров в США Арманд и его отец на основе своей фирмы Allied American Corporation основали акционерную компанию «Амторг», которая на многие годы стала единственным советским торговым представительством в США.

Кроме того, «Амторг» выполнял некоторые функции посольства (дипломатических отношений с СССР тогда не было) и вдобавок стал центром разветвленной советской шпионской сети в западном полушарии.

Окончание тут

Яков ФРЕЙДИН