Рэй, ты не прав!
Мы уже слышали подобную формулировку применительно к Борису Ельцину, когда секретарь ЦК КПСС Е. Лигачев изрек, как припечатал:
– Борис, ты не прав!
Кто такой был Борис и почему он был не прав, мы, конечно, помним.
Но вернемся к Рэю по фамилии Брэдбери – великому писателю-фантасту. И великим свойственно ошибаться. Тем более что ошибка, сделанная 33-летним будущим корифеем, университетов, кстати, не кончавшим и, по его собственным словам, окончившим библиотеку, была сделана не по злому умыслу, а случайно. Он положился на знания одного пожарника и… был не прав. Уже позже он признал ошибку, но дело было сделано, и название его нашумевшего романа «451 градус по Фаренгейту» осталось в анналах мировой литературы и кинематографа. Переделывать не стал. Тем более что ошибка не повлияла на содержание романа и его идею. Перепутал он температурную шкалу измерения Фаренгейта со шкалой измерения Цельсия.
По Брэдбери, 451 – это температура воспламенения и горения бумаги. Ошибка в том, что это соответствует 451 градусу по шкале Цельсия, а по Фаренгейту составляет 844 градуса. И роман должен был называться «844 градуса по Фаренгейту».
Речь в нем идет о том, как в некоем тоталитарном государстве наряду с унижениями и попраниями свобод граждан еще и сжигали книги. Отсюда и все, что связано с горением бумаги. Этот факт был, по-видимому, настолько значителен для писателя, что он вынес это даже в заглавие книги. Кстати, по легенде, прародительница Рэя Брэдбери по имени Мэри была сожжена на костре инквизиции в процессе охоты на ведьм в 1600-х годах. Не этот ли факт косвенно повлиял на представления писателя и его принципы?
А теперь перенесемся мысленно в год 1991-й. По служебным делам доводилось мне бывать в городе Балашихе Московской области, в научно-производственном объединении (НПО) «Криогенмаш». Огромное, надо сказать, предприятие. И по площади, и по коллективу работников (10 тысяч человек), участвовавшему в создании и разработке оборудования криогенной техники в системе Министерства нефтяного и химического машиностроения. Один раз в начале 1980-х годов я даже наблюдал проход самого министра К.И. Брехова с его свитой по территории завода. Помню блеск на солнце звезды Героя Социалистического Труда на его груди.
Как и весь советский народ, НПО ощущало поддержку со стороны партии коммунистов. Одних только членов партии насчитывалось порядка трех тысяч человек. Все люди сознательные. Возглавлял это все большой, на правах райкома, партком. Стабильное было время. Порядочное. В смысле, общий порядок был, обеспечивавшийся шпицрутенами со Старой площади в Москве.
Так вот, в один из погожих дней 1991 года я находился в котельной завода. Если у кого-то слово «котельная» ассоциируется с полуподвальным грязным закутком в основании жилого дома, тот в данном случае не прав. Представьте себе огромное отдельно стоящее здание, по высоте с пятиэтажный дом и по длине сравнимое с хорошим стадионом. Несколько парогенераторов ДКВР и несколько водогрейных котлов ПТВМ обеспечивали покрытие нужд НПО в насыщенном паре и горячей воде. Мазутное хозяйство, система подводящих газопроводов и ремонтная мастерская дополняли общий антураж снаружи. Большое хозяйство. В качестве подрядчика в течение 12 лет я осуществлял поддержку в плане безопасной, нормальной и экономичной работы котельной. Дополнительно приходилось участвовать в пусконаладочных работах мощных отопительных котельных жилых поселков Балашихи. Иногда, по личной просьбе начальника котельного цеха, один-одинешенек покрывал суммарный план рационализаторских предложений цеха для получения работниками квартальных премий. Доставалось и мне. Надо сказать, что заводов у меня, как у подрядчика, было немало в разных городах. Приходилось много ездить, но на судьбу не роптал – любил свое дело. Чувствовал его пользу. И надо же было случиться, что именно в тот день я находился в той котельной, проводя режимно-наладочные испытания котлов!
…Они объявились нежданно, как снег на голову. Двое в штатском, мне не знакомые. С хозяйским видом прошли в котельный зал, хотя на двери здания было написано «Посторонним вход воспрещен!» Рядом никого из персонала котельной не было, и они обратились ко мне. Шум котлоагрегатов и работающих насосов был ощутим, и один из них, повысив голос, представился:
– Мы из парткома.
А затем уже более вкрадчиво спросил, как и где бы они могли сжечь содержимое мешков. Тут только я обратил внимание на то, что они принесли два наполненных больших мешка. Я не мог видеть, что в них, и спросил:
– А что там у вас?
Вопрос был далеко не праздный. Ранее другие «поджигатели» предпринимали попытки уничтожать какие-то бумаги, которые они по незнанию заталкивали в непригодные для этого места. Я как-то извлек из горелочных устройств документы с грифом «Секретно», которые не могли там сгореть по определению. А обратили мы внимание на это только потому, что котлоагрегат не мог нормально работать в связи с засорением воздуховода горелки, и потребовалась ее ревизия.
Не получив ответа на свой вопрос, я еще раз попытался узнать о содержимом мешков. Вместо ответа, по-прежнему храня молчание, эти двое начали их развязывать. А когда их манипуляции с мешками закончились и горловины были приоткрыты, моему взору предстало какое-то красное месиво, неясно различимое в полумраке помещения. Не хотелось верить в увиденное. Отвечая на мой немой вопрос, парткомовец в штатском с болью выдавил:
– Партбилеты.
Страх охватил меня. Он мог сравниться со страхом от моей, к счастью, несостоявшейся, но ожидавшейся встречи с медведем в сибирской тайге той ночью, когда я бежал несколько километров за забытым где-то на просеке ключом от нашего спального вагончика. (Кстати, ключ тогда я все-таки нашел и тем самым спас бригаду от ночевки под открытым небом.)
В каком больном воображении могло это представиться: сжигать партийные билеты?! То святое, что носили у сердца те, кто имел на это исключительное право. Кто гордился этим и считал принадлежность к коммунистической партии делом чести, доблести и геройства. А те окровавленные билеты, которые буквально пали жертвами, как частичка партии, наравне с их обладателями!
Утеря партбилета классифицировалась как уголовное преступление. А в приснопамятные времена лишение этого документа автоматически вело в лучшем случае в тюрьму. Надо было жить в то время, чтобы каждой клеткой своего организма ощущать все значение этой маленькой красной книжицы…
Идеологическая капельница впрыскивала пропагандистский транквилизатор для бесперебойной работы партийной машины.
Явившись в ЦеКаКа идущих
светлых лет,
Над бандой поэтических рвачей
и выжиг
Я подыму, как большевистский
партбилет,
Все сто томов моих партийных
книжек.
Таким образом набатный колокол горлана-главаря В. Маяковского утверждал апофеоз партбилета как символа эпохи.
Ему вторил Е. Евтушенко:
Только тот партбилета достоин,
Для кого до конца его лет
Партбилет – это сердце второе,
Ну а сердце – второй партбилет.
В партии я никогда не состоял, однако у меня буквально кровь стыла в жилах. Хорошо помню мое состояние. Но успокаивало то, что происходило в стране: Б. Ельцин показал всем пример и на 28-м съезде КПСС в 1990 году вышел из рядов партии, а в 1991 году и саму партию упразднили. Начался массовый выход из КПСС ее членов. Только с 1989 года по начало 1991 года 3 млн коммунистов – почти 15% – покинули ее ряды. Но память все же была жива. В то самое время я и стал невольным свидетелем и участником партийной инквизиции.
С каменным лицом я показал штатским, куда именно надо бросать содержимое мешков. На боковой стенке топки имелся лючок-гляделка. Открыв его и взяв первую охапку билетов, я бросил ее внутрь, в огнедышащее жерло пламенной стихии. Моему примеру последовали штатские. После десятиминутной молчаливой, без единого звука, работы почти вся партийная организация НПО «Криогенмаш» сгорела без следа. И пепла не осталось. Все-таки 3100 градусов по Фаренгейту – это даже не 844, а тем более не 451…
…А затем так же молча «похоронная бригада» разошлась. Дело было сделано. Я, правда, все еще находясь в состоянии прострации, как бы в шутку (откуда взялись силы для этого?) пригласил штатских заходить. Приглашение было подхвачено, но без видимого энтузиазма.
Я долго думал потом о том, свидетелем и участником чего я невольно стал.
Со временем эмоции улеглись, а воспоминания притупились. Я так и не дождался ночного стука в дверь…
Только в наше время, после переоценки ценностей и низвержения лжесвятынь, могло родиться стихотворение поэта Евгения Чепурных:
Партбилет
Там, на фотокарточке пропавшей,
Старый друг сжигает партбилет.
Скорость света меньше черепашьей,
Ибо не до всех доходит свет.
Ну и что, что сжег? Игра и только.
Разливай коньяк, лучистый бес.
Выдохну, скажу: «Дурак ты, Колька.
Все равно, с билетом или без».
Потому как в русском диком поле
Ничего не пропадает, брат.
Тут не только рукописи, Коля,
Тут и партбилеты не горят.
На этом позвольте поставить точку.
Сан-Франциско
Александр КАШЛЕР
