Насекомые

Я муху безумно любил!

 Давно это было, друзья,

  Когда еще молод я был,

   Когда еще молод был я…

 

Николай Олейников, 1934

 

К насекомым с детства отношусь с интересом и по-дружески. Когда-то любимой была книга энтомолога Н.Н. Плавильщикова «Юным любителям природы», которая открыла для меня удивительный мир водных насекомых. В числе моих домашних любимцев в разное время были пойманные в ближайших водоемах жук-плавунец, водяной скорпион, плавающий на спине гладыш (водяная оса). Из наземных насекомых запомнилась своей красотой и своеобразием самка богомола, которую я поймал под Киевом, где мы с отцом проводили отпуск. Когда мы решили проплыть по Днепру на теплоходе до Херсона и затем навестить родных в Николаеве, я запихнул красавицу с двумя подружками в банку и сунул на дно рюкзака. Плыли три дня третьим классом, почти как в песне про Ванинский порт. Когда открыл банку в Николаеве, увидел свою знакомую живую и здоровую, но в одиночестве. Подруг она в дороге съела. В Москве она жила у меня всю зиму на маминой бегонии. Сидела, молитвенно сложив передние лапки и ожидая, когда подадут обед. Если я по-дружески шлепал ее сзади соломинкой, она оборачивалась и пыталась ударить своей клешневидной лапкой соломинку. Весной она выбыла из строя по возрасту. Самки богомола воспеты Виктором Пелевиным в повести «Зал поющих кариатид».

С ближайшими родственниками богомолов и термитов, тараканами, я подружился сравнительно недавно, в 90-е. Найдя объявление о продаже элитных мадагаскарских тараканов, я встретился в метро с симпатичной девушкой Дуней и приобрел у нее по сходной цене двух крупных самцов и четырех самочек. Они были красивы и неприхотливы. Если дотронуться сбоку до тельца, таракан, резко изогнувшись, отталкивал палец и издавал очень громкое шипение. Скоро они начали размножаться, молодежь стала разбегаться (как стулья в романе Ильфа и Петрова). В конце концов общение с тараканьей диаспорой меня утомило, и я подарил всю компанию увлекающимся биологией детям моих друзей.

У Николая Олейникова есть стихотворение, которое, несмотря на внешнюю комичность, представляется мне трагичным (учитывая время написания и судьбу автора) и напоминает повесть Франца Кафки «Превращение»:

 

Таракан попался в стакан

Достоевский

 

Таракан сидит в стакане.

Ножку рыжую сосет.

Он попался. Он в капкане,

И теперь он казни ждет

 

Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,

Где с ножами, с топорами

Вивисекторы сидят.

 

У стола лекпом хлопочет,

Инструменты протирая,

И под нос себе бормочет

Песню «Тройка удалая».

 

Трудно думать обезьяне,

Мыслей нет – она поет.

Таракан сидит в стакане,

Ножку рыжую сосет.

 

Таракан к стеклу прижался

И глядит, едва дыша…

Он бы смерти не боялся,

Если б знал, что есть душа.

 

Но наука доказала,

Что душа не существует,

Что печенка, кости, сало –

Вот что душу образует.

 

Есть всего лишь сочлененья,

А потом соединенья.

 

Против выводов науки

Невозможно устоять.

Таракан, сжимая руки,

Приготовился страдать.

 

Вот палач к нему подходит,

И, ощупав ему грудь,

Он под ребрами находит

То, что следует проткнуть.

 

И, проткнувши, на бок валит

Таракана, как свинью,

Громко ржет и зубы скалит,

Уподобленный коню.

 

И тогда к нему толпою

Вивисекторы спешат.

Кто щипцами, кто рукою

Таракана потрошат.

 

Сто четыре инструмента

Рвут на части пациента.

От увечий и от ран

Помирает таракан.

 

Он внезапно холодеет,

Его веки не дрожат.

Тут опомнились злодеи

И попятились назад.

 

Все в прошедшем – боль, невзгоды.

Нету больше ничего.

И подпочвенные воды

Вытекают из него.

 

Там, в щели большого шкапа,

Всеми кинутый, один,

Сын лепечет: «Папа, папа…»

Бедный сын!

 

Но отец его не слышит,

Потому что он не дышит.

 

И стоит над ним лохматый

Вивисектор удалой,

Безобразный, волосатый,

Со щипцами и пилой.

 

Ты, подлец, носящий брюки,

Знай, что мертвый таракан –

Это мученик науки,

А не просто таракан.

 

Сторож грубою рукою

Из окна его швырнет,

И во двор вниз головою

Наш голубчик упадет.

 

На затоптанной дорожке

Возле самого крыльца

Будет он, задравши ножки,

Ждать печального конца.

 

Его косточки сухие

Будет дождик поливать,

Его глазки голубые

Будет курица клевать.

 

Кстати, как-то довелось видеть запись, где Евгений Миронов изображал героя повести Кафки в последней стадии превращения: зрелище не для слабонервных.

Опыта общения с мухами у меня нет, но запомнилось описание дружбы с двумя мухами героя романа Джека Лондона «Звездный скиталец». Сидевший в одиночке за убийство профессор мысленно проводил на стене черту, ниже которой мухам запрещалось садиться, – там он их ловил. Веселая подружка играла с ним, садясь в запретное место, но в последний момент удирая. Другая же, сердитая брюзга, садилась куда нельзя только по забывчивости и потом злобно жужжала в кулаке, а будучи отпущенной, обиженно отсиживалась в сторонке.

У Петра Мамонова (рок-группа начала 80-х «Звуки Му») есть песня про муху:

 

Муха – источник заразы,

Сказал мне один чувак.

Муха – источник заразы?

Не верь, это не так!

Источник заразы – это ты.

Муха моя как пряник –

Толстая и блестит.

Муха моя как пряник –

Имеет опрятный вид,

Не то, что ты,

Источник заразы.

Не убивайте мух!

Не убивайте…

 

Кстати, Мамонов замечательно исполнил роль Ивана Грозного в фильме «Царь», где его партнером был Олег Янковский, сыгравший свою последнюю роль.

Иван СЕРБИНОВ

Саннивейл