Пожар

В минувшую субботу, около трех часов пополудни, дверь в мою спальную распахнулась  без стука – явление в нашем доме не принятое.

Я открыла глаза, в дверях не было никого, но спустя мгновение, размахивая радостным хвостом, у моей постели материализовался пес Дуби-Бэр, ранее в подобной наглости не замеченный.

В спальную комнату Дубс проникает с исключительным намерением стибрить и изжевать натуральной кожи любимую туфлю. Поэтому вход в мою комнату щенку-переростку категорически…  вслед за щенком, жмурясь и отмахиваясь от ударов хвоста из-под стола проследовало мелкое существо с сияющей, вымазанной соплями рожицей : любимая погорелица Нэоми-Белл, именуемая также Нумна-Белл, Номка и чаще всего:  Нум-Нум.

Наконец эти двое нашли общий язык: Нум нажимала на дверную ручку, Дуби распахивал двери, остальное – дело техники. Пока дочь отсыпалась в детской комнате, избывая пережитое, двухлетняя Нум в компании берна, предприняли штурм моей спальной, нарушив субботний покой, но осчастливив своим появлением.

Муж моей дочери рос в киббуце и, к моей большой радости, оказался человеком земли, охочим до природы, до сельского хозяйства и до хозяйства вообще. Потому домик под съем выбирался тщательно.

Учитывались разнообразные факторы, главными из которых был заповедник, открывавшийся из окна баснословный пейзаж и прилежащие к домику территории: огромная деревянная веранда, летящая над  вади (живописной ложбиной подсыхающего летом русла),  многоуровневые террасы, каменные ступени, деревья, гнущиеся под массой плодов, дубовая роща, в которой даже в сухую погоду находились грибы.

Кабанья тропа, подходящая вплотную к стене дома, выдры, резвящиеся непосредственно перед входной дверью, хозяйские кони, добротный курятник, уход за которым компенсируется мелким, экологически чистым яйцом.

Селенье Натаф (от «сталактит» на иврите) возникло в восьмидесятых и получило официальное признание в девяностых.

Теперь в это невозможно поверить, но будь мы немного дружней и удачливей,  вместо скромного коттеджа в буржуазной Гивоне, могли приобрести участок живой земли в элитном Натафе.

В конце восьмидесятых, говорят, это было реально. Впрочем , может, зря говорят… Снявши голову, по волосам не плачут, и я рада уже тому, что благодаря  дочке и зятю, познакомилась с этим редким селением изнутри.

Тому, кто в юности зачитывался щемящими фантазиями Братьев, будет близко мое восприятие Натафа, как города будущего.

В отличие от устроителей большинства поселений,  отцы-основатели Натафа сохранили рельеф,  источники, живую природу. В Натафе не бывает  заборов и по улицам гуляют веселые псы. Их не боятся, не гонят. Некоторые любители держат кур, коз, некоторые – лошадей.

Лисы, косули, выдры и кабаны – населяют природный заповедник, который плавно перетекает в территорию селения.  Это, разумеется, удовольствие не однозначное.

Лужайку перед  нашим домом разрыли и попортили  свиньи, рассказывают, они покалечили нескольких смелых собак. Поднялся вопрос заграждений, его  решали общим собранием. Однако Натаф по-прежнему ориентирован на природу, свободу и отсутствие заборов.

То же в отношении арабских соседей. Не хочется повторяться, рассказывать о селении Абу Гош, традиционно отличающимся миролюбивым и конструктивным сотрудничеством с евреями.

Но! Требуется отметить, что погорельцев последних дней зазвали и приютили соседи- арабы из Абу Гош.

В обычные мирные дни девушкам из арабского селения доверяют работу в детских садах Натафа. Так одной из первых  нянечек нашей Нэоми, стала арабская девушка Ширин, ласково называвшая Нум «хабибти».

Даже соседняя деревня Катана, которую невозможно заподозрить в лояльном отношении к еврейским соседям, поставляет в Натаф строительных рабочих, один из которых,  легендарный Файзель, построил едва ли не весь поселок. Он обладает уникальным опытом в восстановлении и укреплении  естественных террас.

Вместе со своим помощником Раджи, Файзель помогал евреям тушить пожар.

Так стоит ли удивляться, что в первый пожарный день, спешно покинув горящий  Натаф, дочь твердила: «Селение загорелось случайно, это дорожные рабочие по рассеянности не затушили костер».

Второе бегство из Натафа происходило в пятницу утром. Ночь с четверга на пятницу дети провели дома и в течение нескольких часов вооруженный биноклем зять следил за  вади-руслом пересохшей реки,  соединяющей природный заповедник с арабской деревушкой Катана.

Старожилам, отцам-основателям известен враждебный характер живописной деревни, поэтому наблюдательный пункт располагался на нашей веранде, резкой консолью нависающей над вади.

Зятя должен был сменить свежий наблюдатель, но он припозднился, зять дожидаться не стал и тех двадцати минут, которых не хватило рассеянным наблюдателям,  было достаточно террористам, чтобы подобраться к селению и подпалить заповедник.

Дом моих близких оказался буквально между двух огней. Одна волна поднималась из пылавшей ложбины, вторая спускалась сверху, от ресторана Рамы, горевшего, как смолистый факел. Рамино жилье отбили, после чего обрушили потоки воды на участок Ноама Маламута, где находится домик моих детей.

Дочка схватила спящую Номку и, повторяя давешний сценарий, примчалась ко мне. Зять остался в Натафе помогать пожарным, но через некоторое  время появился у нас, с лицом, разукрашенным алыми потеками и с марлевой пеленкой на шее. Он успокоил: «Это не кровь». Просто угодил под струи цветной жидкости, реагента, распыляемого авиацией, понял, что делать нечего и выбрался из Натафа, до того, как перекрыли шоссе.

Вид зятя говорил за себя, но отмываться в душе он почему-то не торопился. Сидел на диване, размышляя о чем-то,  и рассеянно отвечал встревоженной Нум-Нум, что «это – краска, Нэоми, всего лишь краска».

Дочь переспрашивала супруга, не верила и переспрашивала вновь: –

– Думает  ли он, муж, что это – поджог? Возможно ли, что соседи зажгли Натаф, известный своими проарабскими настроениями и левыми взглядами? Уцелел ли их дом? Что будет завтра?

Я видела, как стройное здание, укорененное в сознании дочери на принципах сотрудничестве и достигнутом межвидовом понимании, медленно рушится.

Чемпион по наивным, прямым и неразрешимым вопросам, дочка адресовалась к мужу, игнорируя мое ироничное хмыканье:

-Можно ли им теперь доверять? Какова вероятность, что поджог повторится? Наше селение небезопасно? Они сожгут его снова?

Отдаю должное зятю: не задумываясь, он твердо и честно сказал: «Никаких сомнений. Это – поджог». Надо понимать, чего ответ стоил ему, леваку во втором поколении,  либералу и активному стороннику т.н. «мирного процесса».  Впрочем, его разъяснения носили скорее естественно-научный характер. Зять успокаивал, объясняя, что на выжженном участке пожар возобновиться не может. Что живой природе пожары в чем-то полезны, т.к. способствуют ее обновлению. Что в большинство растений заложены механизмы естественной регенерации, а крупные животные умеют выживать при таких бедствиях. Чего, к сожалению, не скажешь о пресмыкающихся, земноводных и прочем мелком зверье, которому требуется время для восстановления популяции.

Я видела:  мою прямолинейную дочь объяснение не устраивает, и она вновь требует однозначных  ответов на неразрешимые вопросы:

– Почему подожгли Натаф? Как возможно, что люди, работающие на стройках селения, близко знакомые с дружелюбными, либеральными ЛЕВЫМИ, могли учинить бесчестный поджог? Как такое могло случиться: ведь жители Натафа ничего плохого арабам никогда  не желали?

Как выживает среди односельчан  симпатичный и добрый Файзель?

И наконец, что будет, если Натаф подожгут снова?

Меня никто ни о чем не спрашивал, но не могла я не встрять, чтобы совершить экскурс  в историю. Я спросила свою просвещенную дочь, режиссера и сценариста, что думает она о хевронском погроме 1929 года?

В ходе которого  мирными арабскими жителями были убиты и ранены более сотни соседей-евреев,  в большинстве – ультраортодоксов, несионистов.  Погромщики врывались в дома соседей, рядом с которыми прожили жизнь, и убивали, рубили, казнили.

Однако находились такие, как Файзель, араб из деревни Катана, которые спасали от бандитов-одноплеменников.

Погром уничтожил добрососедские отношения  между евреями и арабами.  Еврейская община, состоявшая из 700 человек, была эвакуирована из Хеврона.

Сегодня в Хевроне, в Бейт-Адасса работает Музей Жертв Погрома. Его называют хевронским Яд-ва-Шем. В одной из комнат хранятся жуткие свидетельства резни: фотографии, имена, рассказы очевидцев.  Создатель и Хранитель музея, художник Шмуэль Мучник.

Дочь выслушала меня с явным неудовольствием, но вопреки обыкновению, не спросила: « Что хочешь ты этим сказать?»

Она просто оборвала меня, заметив, что рассказа мой нехорош для детского уха. Ведь даром, что Нэоми нашей Белл всего лишь два года, она уже все, решительно все понимает…

Алла Балаклав