Зимний лов

Валерий Кожушнян родился 28 января 1951 года в городе Дубоссары (Молдавия). После окончания начальной школы жил в Днестровске. Работал плотником, путейцем, художником-оформителем, мастером жестяных работ, экспедитором, пробовал себя в предпринимательстве.

В 1980 году закончил факультет журналистики МГУ им. М. В. Ломоносова. Сотрудничал с газетами Днестровска, Тирасполя, Кишинева, Москвы, Иркутска, Усть-Илимска, Братска.

Литературные произведения впервые увидели свет в сборниках «Откровения», «Встречи». Позже появились публикации в журналах «Полдень», «Молодая гвардия» (Москва), «Аврора», «Бийский вестник» и др. В разные годы выходили авторские сборники «Тяжкая ноша», «Жил-был я», «Горнюха», «Осколки» (четверостишия).

Живет и работает в Днестровске, c 2010 г. возглавляет Союз писателей Приднестровья.

 

На реке неслыханно фартово брали рыбу. Редкие для юга холода накрепко сковали реку ледяным панцирем, и все живое задыхалось под этим суровым покровом. Измученная нехваткой кислорода, рыба шла к открытой воде, натыкаясь на крючья, остроги и прочие замысловатые браконьерские снасти. Высвечивая глубины открытой воды, добытчики терпеливо поджидали одуревшую от удушья рыбу. В неверном, трепещущем свете фонарей и факелов лед казался красным. Добывали рыбу сверх всякой меры. Одурманенные возможностью легкой добычи, на реку валом валили мужики и пацанва.

Задолго до рассвета здесь начиналось оживление, будто невидимый командующий собирал свои войска на ледовое побоище. Рыбинспекторы сбились с ног, да и что они вдвоем могли сделать с такой ненасытной оравой? Общественность поднимали, милицию привлекали, а охотников до дармового лова не убавлялось. В темное время суток стражи рыбных богатств соваться к реке не рисковали: ненароком и бока намнут. Так что разбой велся по всем хрестоматийным канонам – ночью. Но и с первыми проблесками утра народу на реке не убавлялось. Фарт рыбацкий! Какая тут опаска, всех не переловишь. Да и каждый думает про себя, что он ловчее других и вряд ли попадется. Иные раззявы попадались на инспекторский крючок, но и те отделывались легким испугом – мелким штрафом или рыбой. Поближе к реке ухо улавливало отдельные звуки: звон раскалываемого льда, ругань, радостные возгласы особо удачливых добытчиков, перекрики отдельных рыбацких ватаг. Со стороны случайного зеваки могло показаться, будто идут многоголосые торги на стихийной ярмарке…

Валька с дедом чуть запоздали. Когда они вышли из дому, над дальним заречным лесом уже брезжил рассвет, а для истинных рыболовов эта пора считалась поздней. Лучшие места наверняка уже были заняты, и опоздавший рисковал остаться вообще без добычи. Разве что мелочь какую мог добыть, не более. А ведь готовились с дедом загодя, с вечера подвесили просушиться обувь, одежду верхнюю, спать легли пораньше. И дед твердил перед сном, что он раньше петухов встанет. Проспали… Не-е-е, с таким рыболовом, как дед, Вальке удачи не видать.

Зачинщиком этой рыбалки невольно оказался сам Валька. Пришел на днях из школы (в четвертый класс ходит) и рассказал о неслыханных рыбацких удачах, выпавших на долю отцов и братьев пацанов из их школы. Мешками, мол, волокут рыбу домой, заключил свой рассказ взбудораженный внук.

Дед только неопределенно хмыкнул на это сообщение, зато бабка! Прямо-таки винтом взвилась. Тут же побежала разнюхивать, правду ли говорит внук. Вернулась она вовсе расстроенная, лица на ней не было. Видать, подробности оказались еще более ошеломляющими.

На следующий день были объявлены сборы, по спешности и бестолковщине очень напоминавшие сборы первых дней военных действий. Никакие возражения и доводы бабкой в расчет не принимались. В свою очередь мужской половине дома она выставляла аргументы сокрушительные и неопровержимые: будет рыба – будут деньги, будут деньги – обнову кое-какую можно будет справить и даже, может статься, на чекушку деду обломится. Бабка явно выкинула крупный козырь, деду крыть нечем было. Она успела даже договориться с соседом Моисеем Ароновичем насчет продажи улова. Жена у соседа маялась не то желудком, не то печенью. Одним словом, ей нужна была рыба. Непременно судак или карп, или на худой конец жерех. Деньги посулил большие.

– Вот дурна старуха! Хто ж продае воздух? Ще нема ни кильки, а вона вже торгуе. Ты бачь, яка дура!

Дед в сердцах хлопал себя по коленкам. Он сидел спиной к печке, отогревал застуженную спину. Давала себя знать Сибирь, куда упекли деда за невесть какие страшные грехи, о которых при внуке он не распространялся. Это случилось, когда Вальки и в помине не было.

Однако бабка загорелась с той неожиданно ярой силой, какая вспыхивает в душе у хронически бедных и потому скупых людей. Особенно явно наблюдались такие вспышки при малейшей возможности легкой наживы. Шутка ли, сколько можно заработать на мешке с рыбой: на хозяйство хватит, особо в нудные зимние месяцы, покупки сделать кое-какие, а в первую голову валенки внуку приобрести. Зима застала бабку, что называется, врасплох. Да мало ли что можно позволить себе при деньгах?

Дед поначалу легкомысленно отмахивался: мол, какой из него рыбак? Удочку толком в руках не держал, что уж говорить о более серьезных снастях. Но отделаться от бабки таким слабым доводом равносильно было тому, что речку кепкой вычерпать. Доведенная упорством мужа, она грозилась сама пойти на речку на позор им обоим. Словно пешней лед, бабка долбила деда, вбивая в его голову простую и ясную мысль: особого труда эта рыбалка не требует, только подставляй мешок. Люди врать не будут. Дед хоть и с характером мужик, но такого натиска и он не выдержал. Конечно, сработало и упоминание о чекушке. И вот они шагают на рыбалку.

Нехотя, словно раздирая смерзшиеся веки, рассвет поднимался над поселком. Мороз больно щипал ноздри, приставал к щекам, лез в рукава и за ворот пальто. Под ногами неподатливо хрумкал снег.

Где-то на дереве робко тренькала продрогшая синица, хорохорились над дымящимся навозом воробьи. Улица, обрамленная строгими шеренгами тополей, густо припорошена инеем. Над домами, распушив серые кошачьи хвосты, дремотно шевелились дымы. «И охота в такую холодрыгу летать?» – подумал о птицах Валька.

– Мороз-то, а? – не то одобряя, не то осуждая, проронил дед. – Годков пятьдесят нэ було такого.

Валька промолчал. Дедова словоохотливость на этом иссякла. Он широко вышагивал впереди Вальки, только топор да грабли позвякивали на плече. Снасть, что и говорить, настолько бесхитростная, что хуже и не придумаешь. Мастерить лучшую не было ни времени, ни сноровки у деда. Бабка так торопила добытчиков своих, что изладить что-либо и Левша не сумел бы. Боялась старая, кабы всю рыбу не выгребли, останется она тогда с носом. Дед рыбачить не любил, считал сие занятие для мужика пустым делом, потому и снасти подходящей в доме не водилось.

Валька семенил сзади, поеживаясь от холода. Задубевшие сапоги словно звенели на морозе. Печное тепло, что накопили их обувь и одежда за ночь, выветрилось в считанные минуты. На заиндевевших улицах пустынно. Иногда хлопьями сажи падали на дорогу вороны, выискивая что-то в снегу. Валька вертел головой, тревожно всматриваясь в конец улицы: не идет ли кто? Он никак не мог привыкнуть к виду грабель и злился. Топор – куда ни шло, но грабли в такую пору – дурь, да и только. Потеха для случайных прохожих. Валька все норовил свернуть в обход, где человек в такую рань – редкость, но дед упрямо вел короткой дорогой. Сердито сопел и цыкал на внука за чрезмерную строптивость.

Когда рядом раздалось: «Дед, ты шо, на огород собрался?», у Вальки больно сжалось сердце. «Говорил ему, айда в обход, так нет…» Дед не ответил на подковырку острослова, только громче обычного засопел.

– Слышь, дед, никак редиску сеять пошел? Не рановато ли? – гоготнули сзади. Валька оглянулся и узнал Борьку из соседнего двора. Это не Борька, а настоящий жлобяра. Его все звали по имени, и стар и млад, хотя детине за тридцать перевалило. Единственным делом в его жизни была рыбалка. А на остальное, как он сам выражался, болт положил. В свободное время с пацанами-малолетками ошивался. Нет чтобы с девахой какой-нибудь пройтись, в кино ее повести, туда-сюда: Борька на речке пропадал сутками. Недоумок, одним словом.

Дед, не оглядываясь, бросил:

– Охота зубы поскалить? Хиба лишние заимел? Дергай отседова, а то зацеплю невзначай, – он угрожающе шевельнул граблями.

Зная характер деда, Борька исчез в ближайшем переулке. Валька насупился и обиженно шагал рядом с дедом, готовый заступиться за него в любую минуту.

– Эй, мил человек! Никак на усадьбу подался?

Дед затравленно оглянулся. Плюгавенький мужичонка, аккуратно укутанный в малопоношенный полушубок, догонял их. Огромный подсак за плечами раскачивался в такт его мелким шажкам.

– Ах ты, холера пузатая, и вин туда же! Шо б тоби провалиться! – дед подался в сторону шутника. Тот резво отдалился на приличное расстояние.

– Малахольный какой-то. Уже и пошутить нельзя. Какие мы, елки-моталки, психованные, – забормотал, отставая, упакованный в шубу мужичок.

Встретилось еще несколько утренних остряков, но дед словно воды в рот набрал. На таком морозе остроумие быстро иссякало, и до конца пути ни один из случайных попутчиков не раскрыл рта.

К реке подходили, когда почти совсем уже развиднелось. Но даль оставалась мутной и унылой, словно жизнь послевоенного колхозника.

Над самой рекой дымились проруби. Рассыпанным гравием темнели на льду рыбаки. С кручи это сходство особенно ощущалось. Некоторые из рыбаков поднимались с тяжелой ношей в облаке морозного пара. Это удачливые добытчики возвращались домой. Но народу на реке оставалось еще порядочно.

В студеном воздухе резко пахло рыбой, и этот запах перемежался с тем едва уловимым запахом открытой воды, который ощущается только ранней весной.

Особенно густо стояли мужики на берегу небольшого заливчика. Шныряла среди взрослых пацанва. Валька и дед спустились поближе. У многих топтавшихся на берегу в руках подсаки разного калибра, у иных эта снасть сделана из тюля.

– Бачь, шо робят. Скоро матрасами будут ловить, – с сарказмом отметил дед. Но, вспомнив про грабли, больше ничего не добавил.

Среди разношерстной толпы Валька заприметил немало знакомых лиц. Он запереживал с новой силой: как бы пацаны их не заметили, замучают потом в школе насмешками. На вновь подошедших никто, однако, не обратил внимания: все были заняты рыбой, всех захватил азарт.

Ох уж этот азарт! Мир сузился до полоски свободной воды у берега заливчика. Задыхаясь, глупый малек лез подышать к открытой воде, а оказывался в обледенелом мешке добытчика. Малька брали даже охотней. Поначалу брезговали мелкой рыбешкой, в основном ребятня ею промышляла. Рыбаки поопытней охотились за крупняком. Но потом разнюхали: малек на великолепный засол годится. Деликатес почище твоих шпрот будет. Иные уже по нескольку бочек заготовили, а все мало.

Казалось бы, сам по себе азарт ничего худого не несет. Но когда он произрастает из неистребимой человеческой жадности, все – хана, разор реке, лесам да и всей округе.

Подсаки ритмично выхватывали из воды трепещущее серебро. Мешки на глазах грузнели и пухли. У добытчиков остекленевшие глаза, руки быстрые, хваткие – и мороз им нипочем. Рыбалка для души придумана, а тут настоящий грабеж происходит.

От крови, потрохов раздавленной рыбы, от россыпи чешуи на льду, от черных ошметков сгоревших факелов Вальку замутило. Все перемешалось в его глазах, и он вдруг пожалел, что согласился пойти с дедом на речку. Он знал другой азарт, когда с удочкой сидишь где-нибудь на коряге и таскаешь округлых окуньков. Да и то с кукан наловишь – и хорош. А здесь…

Слух улавливал простуженный смех, матерки, хлюпанье воды… Взгляд не выделял ни одного примечательного лица среди этой очумевшей толпы. Сплошная серая масса. Охота к рыбалке пропала. Потянуло домой, к теплой печке. А может, это сон? Открыть глаза – и ничего этого нет? И зачем он рассказал бабке про рыбалку?!

Они немного прошли берегом, поближе к более солидной рыбацкой публике. Оба молчали. Валька не выдержал, в переполненной душе закипал протест.

– Нечестно так! Ловят и ловят мальков! Зачем они так? – заглядывая в лицо деду, с дрожью в голосе задавал вопросы Валька.

– Жадность все, от нее всякое паскудство, – зло сплюнул тот. – Не нажруться ни як.

Он поморщился. Замотал головой, будто воротник тесен стал.

– Караул! На помощь! – резанул слух чей-то дикий крик. Они обернулись. У самого края огромной проруби на коленях стоял мужик. Правая рука судорожно дергалась над водой, сжимая острогу, левой мужик намертво вцепился в ледяной край, ясно замечались побелевшие пальцы рыбака. Несколько фигур метнулось в сторону орущего. Тесно обступив прорубь, подоспевшие помощники завозились над ней. Кто-то обхватил ополоумевшего крикуна и держал его, с риском для себя, над самой водой. Прорубь бурлила, выплескивая воду на лед. Остальная часть зевак молча ждала финала этой невидимой борьбы. Добровольные помощники крыли матом кого-то там, в глубине, пританцовывали у края проруби, едва не сваливаясь в черный зев открытой воды. Наконец спины выпрямились, и на лед тяжело плюхнулся здоровенный карп. Дед и Валька подались к толпе.

Валька был поражен: это ж надо, какие чудища водятся в их реке! Не менее внука удивлен был и дед. В рыбине было килограммов двадцать весу, а то и более. В спине чуть наискось торчала острога. Густая кровь медленно сочилась на лед. Карп дернулся в предсмертных судорогах, сильно ударил хвостом. Алые брызги полетели в лицо хозяина остроги.

– Ах ты, мать твою… брыкаться ишшо, – зло взвизгнул мужик. Подхватил лежавшую неподалеку пешню и неистово заработал ею. Карп отчаянно изогнулся, ударил хвостом. Погнутая острога закачалась, угодив бьющему по лбу. Мужик остервенел. Наступил на карпа и с силой выдернул острогу. Брызнула кровь.

«Как у человека», – мелькнуло у Вальки.

Мужик орудовал железякой и приговаривал:

– Я те, на тебе… Падла, утопить меня хотел?! Н-на!

Толпа зевак росла. Охали, цокали языками в восхищенье, качали головами. У всех жадные, завистливые глаза: вот так удача выпала человеку! Мужик вспотел, сдвинул ушанку на затылок. Карп давно уже затих. Из размозженной головы летели на лед кровавые ошметки, красное пятно под ним ширилось и густело. Но избиение продолжалось. Видно, крепко перетрусил мужик и теперь в жестокости своей хотел растворить пережитый страх. Из трусливых, известное дело, всегда получались садисты всех мастей и подлецы всех рангов. Удары глухо разносились по реке – умб, умб, умб… Сапоги бьющего все гуще покрывались кровавым крошевом и чешуей.

– Может, хватит дубасить? Не уйдет ведь, – не выдержал кто-то из наблюдавших.

– Чо хватит?! Чо хватит?! – сузил побелевшие глаза мужик. – Чуть, сука, не утопил меня! – последние слова он выкрикнул, но пешню бросил. Сплюнул, устало пнул изуродованного карпа. – У-у, зараза! – стал дрожащими пальцами мять папиросину. Обшарил зевак своими белесыми зенками и, заметив жадный блеск во многих взорах, довольно хмыкнул.

Рыбаки спохватились, засобирались домой. Многие – с добычей. Кто-то вспомнил рыбинспектора, в толпе посмеялись: куда, мол, ему! На печке, небось, лежит.

При сером зимнем свете еще печальней выглядело место, на котором истязали рыбину. Желание рыбачить, по всему видать, пропало и у деда, однако он бодрился.

– Таку, мабуть, не споймаем. Хоть мелочь яку…

Валька промолчал. Он уловил в голосе деда неестественные интонации. В его маленькой легко ранимой душе все кипело. «От гады, все им мало. Еще издеваются, знают ведь, рыба кричать не умеет…»

Дед покосился на внука. «Жалеет, дурачок. Эхма, не рыбу надо жалеть, нет, не рыбу, а самого гетьмана природы, шоб ему пусто було на этом и на том свите…»

Каждый во власти своих мыслей и чувств, навеянных увиденной картиной добычи рыбы, они незаметно отошли далеко от людского скопища.

Остановились у самой дамбы. Всего несколько лет, как насыпали ее. В этом месте река выкидывала фортель, этакую загогулину, и весной плоский правый берег начисто уходил под воду. Затоплялись регулярно и колхозные огороды. Маялись колхозники, да и соорудили дамбу. Место здесь пустынное, зимой рыбаки сюда не любили ходить. Со дна реки били ключи, и лед в этих местах был ненадежным. В иные зимы река тут оставалась открытой. То ли старик об этом не знал, то ли надоело ему болтаться в поисках добычливых прорубей, то ли от людей норовил уйти подале, но выбор пал на это незадачливое место. Присели передохнуть на вмерзшее бревно, бог весть из каких далей приплывшее к берегу. Дед не спеша достал сигареты, закурил. Валька потянулся было за мешком, где лежал сверток с едой, да раздумал, аппетит пропал. Дед докурил, встал.

– Ты посиди тута. Я пийду побачу, где лучше лунку зробить.

Он заскользил к середине реки. У берега лед был чистый, через него видно песчаную рябь на дне. Кое-где легкой тенью мелькали сеголетки. «Рыба и тут есть. Чего они всей кучей ходят?» – с неприязнью подумал о рыбаках Валька. Он взглянул на далеко ушедшего деда.

– И куда его понесло, провалится ведь, – вслух забеспокоился внук. – Ну, дед, с тобой только на рыбалку ходить…

В этом деле Валька считал себя намного опытнее. Летом худо-бедно, а приносил домой рыбу. Валька скосил глаз на грабли: «Ни черта с ними не поймаешь, надо бы подсак да острогу». Душа его немного успокоилась. Мирный вид грабель настроил его мысли на хорошее. Радостью кольнула мысль о каникулах. «Эх, наконец-то высплюся», – потянулся с наслаждением.

Впереди послышался легкий треск льда и торопливый перестук дедовых сапог. Старик, смешно переставляя ноги, несся к берегу.

– От, холера, жидкий який, – едва переведя дух, ругнулся дед.

Негнущимися пальцами стал расстегивать ширинку. Справив нужду, повернулся к внуку.

– Може, ты сходишь? А шо? Ты малэнький та легкий, – утвердился дед в своей мысли. – Там, навроде, рыбина вмерзла, выдолбишь. Як раз Ароновичей жинке пидойде. Не вертаться ж нам порожняком?! Бабка тоди выдаст нам на горихи.

У Вальки мелко затряслись колени.

– Страшно-о-о, – поеживаясь под дедовым взглядом, выдавил он из себя. – Ты же сам видел, какой здесь лед тонкий.

– Тебэ вытрымае. А ежели шо, трымайся за воду, – неуместно сострил дед.

Валька живо представил, как он идет ко дну, как мечется и рыдает возле проруби дед, и у него вмиг ослабли ноги и похолодело в животе. И людей вокруг нету…

– Чуть шо, – вернул к действительности голос деда, – вытягну!

Старик красноречиво потряс поднятыми граблями. Валька непослушной рукой взял топор и осторожно двинулся вперед. Пройдя несколько шагов, тоскливо оглянулся на деда. Тот спокойнехонько уселся на бревно, положив рядом грабли.

«Вытягну-у, – передразнил про себя старика Валька, – и ойкнуть не успеешь, как…» Валька телом ощутил обжигающую воду. От страха он даже остановился, ноги невольно перешли на чечетку: неохота умирать в десять лет.

– Чего ты там, примерз чи шо? – в спину шарахнул, словно выстрел, дедов вопрос. Валька вздрогнул и на негнущихся ногах потихоньку стал продвигаться вперед. Топор оттягивал руку, хотелось отбросить подальше этот лишний груз. Валька боялся оглянуться назад. Наверное, он далеко ушел от берега. С каждым шагом все острее становилась боль в животе, нестерпимо захотелось по большой нужде, на лбу выступила противная испарина. «Ну, дед дурной, ради рыбешки дохлой на верную смерть толкает. Если не провалюсь, в штаны точно наделаю…» К страху примешалась и обида. Лед под ногами предательски затрещал. Валька почувствовал, как засвербило в пятках. Он вдруг сразу ощутил всю свою тяжесть. Сердце гулко заколотилось у самого горла. Валька сиротливо заозирался, ища хоть соломинку.

Вокруг было гладко и безжизненно. «Где же проклятая рыбина? Дед к тому же врун», – нехорошо подумал о старике Валька. Нечаянно его взгляд наткнулся на рыбу. Это был небольшой судачок, неловко, боком вмерзший в лед. Жалость воробушком шевельнулась в истерзанном страхами сердце мальчугана. Он сделал несколько неуверенных мелких шагов.

Лед больше не трещал. Валька осмелел немного, опустился на корточки, торопливо затюкал топором. Назад летел, не чуя ног под собой, крепко зажав в руке злополучного судачка.

– А вроде бильше була? – дед придирчиво осмотрел добычу. – Може, ты не ту выдолбил?

– Не-е, ту. Тама больше не было.

– Ну, добре, – согласился дед. – На безрыбье и хрен рыба.

Отошли на новое место. Наткнулись на готовую прорубь, затянутую легким ледком. По всему было видно, что здесь ночью кто-то пытал рыбацкое счастье, и, кажется, не напрасно. На льду алели расплывчатые пятна крови, блестела чешуя.

– Мабуть, ни черта здеся нема, – засомневался дед. – Бачь, скильки кровищи! Живоглоты жаднючи, холера им в бок, – адресовал старик проклятие неведомым добытчикам.

Вальке надоело переходить с одного места на другое: так они ничего не добудут. А с обеда ему еще в школу идти надо. И он не выдержал.

– А чо ходить? Ждать надо, как это люди делают. Ты хочь сразу споймать, да еще граблями.

Дед усмехнулся в прокуренные усы, но смолчал. Ждали долго, почти час. Здорово пошурудили здесь рыбаки, перепугали все живое. Валька продрог, стал тихонько притоптывать сапогами. Дед скосил взгляд на обувку внука и заиграл желваками. Ни с того ни с сего заматерившись, он низко склонился над прорубью, всматриваясь в глубину. Однако рыбы не видно было.

Вдруг он замер, словно охотничья собака, почуявшая дичь, осторожно опустил грабли в воду. Потом, смешно заелозив на коленях, придвинулся к самому краю проруби. Валька крутился тут же, мешая деду соблюсти осторожность. Где-то на метровой, от силы полутораметровой глубине, жадно работая жабрами, застыла небольшая, с ладонь, рыбешка. Вальку забил озноб. И его захватил азарт. Он пожалел, что не взял остроги у своего дружка Кольки. Но представил, как острое железо вонзится в это маленькое беззащитное тельце, обрадовался, что нет у них этого страшного орудия лова. Валька решил помешать деду.

– Брысь отседова, в душу твою… – прошипел старик. Валька притащил мешок и взял дрожащего подлещика. Судорожно хватая морозный воздух красными жабрами, он слабо дергался всем тельцем. Еще не совсем представляя, что делает, Валька подошел к проруби. Оглянулся на деда. Тот парковой статуей застыл над другой пробоиной во льду. Валька осторожно опустил рыбку в воду. Не веря своей свободе, та безжизненно легла на бок. Потом тихонько, недоверчиво шевельнула хвостом и ушла в ледяную глубину.

Валька пошел искать вмерзших рыб. Он уже не пугался треска льда, притерпелся. Выдолбил небольшого окунька и плотвичку. За работой забыл о холоде и даже маленько разогрелся. Однако кирзовая обувка не спасала, и ноги почти занемели.

Наконец и старика пробрал мороз. Он вышел на берег, бросил обледеневшие грабли на снег и трубно высморкался. Съежившийся от холода, с сизым носом, старик походил на подвыпившего забулдыгу. Валька невольно хихикнул. Дед только бровями шевельнул: нехай веселится, лишь бы не скулил от холода. Растерев застывшие руки, дед помянул всеми святыми мороз, рыбалку, бабку, пару соседей, речку, дамбу и матерей всех национальностей, какие помнил, и взялся пересчитывать добычу. «Ну, счас и до меня доберется», – выслушав, каким устрашающим действиям подверг длинный ряд неодушевленных предметов и одушевленных субъектов старик, с тоской подумал Валька. Всех живых рыб, добытых дедом, он тайком выпустил, а вместо них подсунул выдолбленных из-подо льда. Замена оказалась явно неравноценной. Из опрокинутого мешка выпало несколько рыбешек. Дед перебрал их, будто щепки, досадливо хмыкнул и взглянул на внука. Тот носком сапога ковырял снег. Дед красноречиво помолчал и вдруг неожиданно сказал:

– И хрен с ими!

Валька вскинул голову и встретился со смеющимися глазами деда. Старик поспешно стал собирать рыбу в мешок.

– Ну, гайда домой. Без рыбы обойдется.

– Кто, деда?

– Да этот, сосид моржовый. У его зимой снига не выпросышь. В рот ему потны ноги, а не рыбу.

– Бабка ругаться будет…

– Нэ буде. Знаешь, шо мы ей скажем?

– Ну?

– Мол, нас инспектор нагнал, вот и рыбы нема. Чуешь?

– А эти куда денем?

– Який упертый. Скажем, шо вин нам на уху оставил.

Дед взял топор, грабли, закинул снасть на плечо. Вальке отдал мешок. Двинулись домой. Молчали. Дед искоса поглядывал на внука и о чем-то думал.

– Не журись, Валька, валенки я тоби сварганю. Шоб мэне гром побыв, сварганю. Тут один у мэне гроши брав, треба забраты долг. Хотив суби пиджак зробыть, обойдусь. Ты токо бабке ни словечечка, чуешь?

Валька согласно кивнул головой. Мыслями он уже был дома, возле теплой печки. Вчера он в библиотеке взял интересную книжку и сейчас представил себе, как после школы засядет с ней у печки. Хорошо! А через два дня – каникулы. Новый год потом, самый любимый праздник. Бог с ней, с рыбой! Он ее лучше весной и летом поймает. Много поймает, чтобы бабка не ругалась, будто он дармоед.

Когда поднялись на дамбу, остановились, восстанавливая сбитое подъемом дыхание. У деда смешно посвистывало в носу. Он оглянулся на реку, задумчиво пожевал ус, произнес решительно:

– Ну-ка, погодь, я счас…

Сбросил грабли, поудобней перехватил топор и, переваливаясь, колобком скатился к реке. Через мгновение раздался звонкий удар топора о лед.

Валька сразу понял маневр деда: «Для рыбы делает», – улыбнулся про себя и радостно замахал почти порожним мешком над головой, будто подбадривая старика.

Дубоссары – Днестровск

Валерий КОЖУШНЯН