Ещё раз о прошедшей войне и её летописцах

Естественно, что в этой статье мы можем сказать о творчестве, касающемся войны, лишь некоторых из них, и то очень кратко. Об Александре Твардовском и Константине Симонове, ушедших на фронт корреспондентами «Красной Звезды», в звании подполковников, а также о воевавших сначала солдатами, а потом офицерами и ставших писателями уже после войны упоминавшемся Григории Бакланове и Василе Быкове.

Все они – четверо – разных национальностей и разного социального происхождения, разного возраста; однако, при всём том, у них много общего: скажем, если посмотреть на их портреты в пожилом возрасте, то нетрудно заметить, что у каждого из них был печально-задумчивый вид, свидетельствовавший не только о пережитом, но и, по-видимому, о чём-то недосказанном. Да и очень схожи по своим названиям их некоторые произведения: у К. Симонова – «Живые и мёртвые», у Г. Бакланова – «Мёртвые сраму не имут», у В. Быкова – «Мёртвым не больно» и, наконец, одна из глав «Василия Тёркина» А. Твардовского называется «Смерть и воин».

Каждый из четырёх названных поэтов и прозаиков придерживался в своих произведениях историзма, то есть стремился к правдивому описанию событий, происходивших в годы войны; именно поэтому их и можно назвать писателями-летописцами. Покажем это вначале на примере творчества А. Твардовского, не пересказывая, конечно, его поэму «Василий Тёркин», а отметив только, что она написана очень простым и лёгким языком, что характерно для великих поэтов, каким, без сомнения, был её автор. «Василий Тёркин» – это не просто поэма, а энциклопедия солдатской жизни. И ещё хочу заметить – Тёркин не шёл в бой за Сталина, а воевал, защищая свою родину; в поэме «вождь и учитель», к чести автора, вообще не упоминается, чего, безусловно, нельзя сказать о стихотворениях поэта: там есть и имя Сталина, и имя Ленина, как печать того времени.

Первым стихотворением А. Твардовского летописного направления я бы назвал «Балладу о Москве». Когда читаешь его первую часть, мороз по коже идёт; и, конечно, не потому, что битва за Москву была в лютые морозы 1941–1942 года, а потому, что поэт смог в этом стихотворении передать чувства и переживания солдат и офицеров в те тревожные дни, когда уже не приходилось думать о жизни. Вот эти строки:

То был такой великий бой,

Что нет к нему присловья.

Стоял противник под Москвой,

Горело Подмосковье.

Он – вот он, враг. За ним давно

Калуга, Клин, Бородино

И Волжское верховье.

А шёл он в битву не один,

Валил несметной лавой:

Тут был венгерец, финн, румын

И прочие державы.

Его мороз наш торопил,

Уже в ладони немец бил

У городской заставы.

Уже вблизи его войска

Гремят бронёй стальною,

Уже видна ему Москва

С Кремлёвскою стеною.

 

Из истории мы знаем, что в то время фронт был местами вообще оголён, и почти каждый из командующих армиями просил помощи; а её, к сожалению, не было – ещё не подошли дивизии, находившиеся в Сибири и на Дальнем Востоке. И Твардовский в этом стихотворении писал:

 

Всё ближе, ближе рвётся враг,

Всё злей, – и наши спросят:

– Товарищ Сталин, так и так,

Нельзя ли сил подбросить?

Ещё стоим – боец в бойца, –

Но без подмоги до конца

Не устоим. Покосит…

И Сталин тотчас шлёт ответ

По фронту телеграммой:

– Покамест что подмоги нет, –

И говорит им прямо:

– Москва надеется на вас,

Стоять, ребята, мой приказ,

Хотя б до смерти самой…

 

И вот, через несколько недель, наступил долгожданный перелом:

 

И услыхал весь мир слова

Великие, простые:

Врага отбросила Москва,

И спасена Россия!

Вторым стихотворением, написанным в том же, пожалуй, самом трудном для Советского Союза и Красной Армии1942 году, является «Земляку»: в нём А. Твардовский излил всю свою ненависть к врагу:

И что ему, бродяге полумира,

В твоём родном,

единственном угле? –

Он для него – не первая квартира

На пройденной поруганной земле.

 

И далее поэт говорит о том, что, где бы кто ни воевал – на Севере, в Крыму, на Смоленщине, на Украине, – «родина у всех одна».

В том трудном 1942 году А. Твардовский обратился в стихотворной форме и к своим землякам, написав стихотворение «Партизанам Смоленщины»; в нём поэт выражает сострадание к своему родному краю:

 

Ой, родная, отцовская,

Что на свете одна,

Сторона приднепровская,

Смоленская сторона.

………………………………

И поля твои мечены

Рытым знаком войны,

Города покалечены,

Снесены, сожжены…

И над старыми трактами

Тянет ветром чужим,

Не дымком наших тракторов –

Вонью вражьих машин.

 

В стихотворении содержится и призыв к мщению за поруганную землю:

 

Встань, весь край мой поруганный,

На врага!

Неспроста

Чтоб вороною пуганой

Он боялся куста,

Чтоб он в страхе сутулился

Пред бессонной бедой,

Чтоб с дороги не сунулся

И за малой нуждой,

Чтоб дорога трясиною

Пузырилась под ним,

Чтоб под каждой машиною

Рухнул мост – и аминь!

И вот, после поворотного 1943 года, настал 1944 год, когда, изгоняя врага со своей земли, Красная Армия вышла на границу страны. А. Твардовский отметил это радостное событие стихотворением, так и назвав его, – «Граница». Оно заканчивается словами:

Святое, грозное пламя

Отмщенья, бушуй в груди!

Родная земля – за нами,

Земля врага – впереди.

За горе, за все страданья,

Что видел наш мирный дом,

Плати по счетам, Германия,

Молись! По тебе идём!

 

И, наконец, 1945 год, год победы, год воспоминаний и надежд; А. Твардовский пишет стихотворение «В час мира».

 

Все в мире сущие народы,

Благословите светлый час!

Отгрохотали эти годы,

Что на земле застигли вас.

Ещё теплы стволы орудий

И кровь не всю впитал песок,

Но мир настал. Вздохните, люди,

Переступив войны порог.

Да, верить можно, верить нужно,

Что правда есть, – на том стоим;

И что добро не безоружно:

Зло на коленях перед ним.

 

***

Внимательно читая и перечитывая поэмы и стихотворения замечательных поэтов, невольно приходишь к выводу, что почти все они были ещё и незаурядными психологами и даже какими-то провидцами: видели то, что для обычных людей, в том числе и ставших волей судьбы политиками, закрыто временем. Подтверждением тому может служить стихотворение К. Симонова «Однополчане», написанное в 1938 году; в нём есть такая строфа:

 

Под Кенигсбергом на рассвете

Мы будем ранены вдвоём,

Отбудем месяц в лазарете,

И выживем, и в бой пойдём.

И вот настал роковой 1941 год; в стихотворении К. Симонова «Из дневника» мы читаем:

Июнь. Интендантство.

Шинель с непривычки длинна.

Мать застыла в дверях.

Что это значит?

Нет, она не заплачет. Что же делать –

война!

А далее поэтом было написано великолепное стихотворение, посвящённое Алексею Суркову, где есть слова, пробивающие слезу даже у самых чёрствых людей:

Ты помнишь, Алёша: изба

под Борисовом,

По мёртвому плачущий

девичий крик.

Седая старуха в салопчике

плисовом,

Весь в белом, как на смерть одетый,

старик.

Ну что им сказать, чем утешить

могли мы их?

Но, горе поняв своим бабьим

 чутьём,

Ты помнишь, старуха сказала:

– Родимые,

Покуда идите, мы вас подожём.

 

А ведь стихотворение было написано в 1941 году, во время массового отступления советских войск, причём во многих местах панического; и какая уверенность выражена в нём, что это отступление – временное!

И так – стихотворение за стихотворением, как и у Твардовского; в том числе и знаменитое «Жди меня», посвящённое любимой женщине, известной артистке Валентине Серовой, в котором выражен всё тот же оптимизм, вера в выживание и победу.

В критическом 1942 году К. Симонов стал одним из тех, кто призывал к беспощадному уничтожению врага. Напомним, что первым в этом был Михаил Шолохов, написавший и опубликовавший 22 июня в «Красной Звезде» рассказ «Наука ненависти». 18 июля того же 1942 года увидело свет стихотворение К. Симонова «Если дорог тебе твой дом», в котором поэт писал:

 

Если ты фашисту с ружьём

Не желаешь навек отдать

Дом, где жил ты, жену и мать,

Всё, что Родиной мы зовём, –

Знай: никто её не спасёт.

Если ты её не спасёшь;

Знай: никто его не убьёт.

Если ты его не убьёшь.

Стихотворение заканчивалось открытым призывом:

 

Так убей же хоть одного!

Так убей же его скорей!

Сколько раз увидишь его,

Столько раз его и убей!

 

А 24 июля появилась статья Ильи Эренбурга «Убей», а после этого с подобным призывом стали выпускаться плакаты, которые, вместе с приказом И. Сталина за № 227 («Ни шагу назад!»), распространялись по всем фронтам.

К. Симонов не прекращал писать стихотворения и в последуюшие военные годы; но, начиная с 1943 года, когда обстановка начала меняться в лучшую для Красной Армии сторону, эти стихотворения стали более разнообразными и по тематике и по содержанию, в том числе встречались и шуточные.

Из написанной К. Симоновым во время войны прозы следует назвать прежде всего повесть «Дни и ночи», посвящённую памяти погибшим за Сталинград. Из неё я хотел бы привести две выдержки: первую, выражающую ту же уверенность в победе, которая присуща всем его произведениям. «Ему (командиру батальона Сабурову – С. Ш.), – пишет Симонов, – было очень тяжело в эту минуту (когда он прибыл для участия в Сталинградской битве – С. Ш.), но, вспомнив страшное расстояние, отделяющее его теперь от границы, он подумал не о том, как он шёл сюда, а именно о том, как ему придётся идти обратно. И было в его невесёлых мыслях то особенное упрямство, свойственное русскому человеку, не позволявшее ни ему, ни его товарищам ни разу за всю войну допустить возможность, при которой не будет этого обратно».

И вторая выдержка: о том, как речь И. Сталина, произнесённая им 3 июля 1941 года, была воспринята, по-видимому, многими фронтовиками. « – К вам обращаюсь я, друзья мои», – сказал тогда, в июле, Сталин, голосом, от которого Сабуров вздрогнул.

Кроме обычной твёрдости, была тогда в этом голосе какая-то интонация, по которой Сабуров почувствовал, что сердце говорящего обливается кровью. Это была речь, которую он потом на войне неизменно вспоминал в минуты самой смертельной опасности, причём вспоминал даже не по словам, не по фразам, а по голосу, каким она была сказана… И, хотя в то время он был один на один со своим репродуктором, но ему неизменно казалось, что именно тогда, слушая эту речь, он дал клятву сделать на этой войне всё, что в его силах. Он думал, что Сталину было тяжело и в то же время он решил победить. И это соответствовало тому, что чувствовал тогда сам Сабуров».

Известно, что после войны, когда стал разоблачаться культ личности Сталина, Симонова, как и многих других писателей военных лет, отдельные критики стали упрекать за показ положительной роли Сталина в годы войны. Поэтому в одном из писем (25 декабря 1961 г.) К. Симонов пояснял: «Я пишу о нём то, что думаю, а если я сейчас думаю о Сталине иначе, чем я думал в 1941 году, то я не чувствую себя виновным в этом. И вовсе не стыжусь того, что в 1941 году писал с фронта, с Заполярья в «Красную Звезду» стихи, начинавшиеся словами: «Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?» Я писал их искренне и глубоко верил в этого человека»,

А то, что К. Симонов стал думать и писать иначе о Сталине, а соответственно и о первых днях и месяцах войны, чем он писал, скажем, в той же повести «Дни и ночи», подтверждается его романом «Живые и мёртвые». Там речь идет о боях под Могилёвом, участником которых был автор. (Именно поэтому он попросил сжечь после смерти его тело и развеять пепел на месте тех боёв, на Буйничском поле; там в память о писателе установлен камень).

В романе, говоря об упомянутой речи Сталина, по существу, то же, что и в повести «Дни и ночи», автор, устами Серпилина, отсидевшего до войны четыре года и вышедшего из тюрьмы только накануне её, задаёт вопрос: «Спрашивается, кому же перед этой войной понадобилось лишить армию таких людей, как он, Серпилин?

Ещё более чётко К. Симонов выразил своё мнение о прошедшей войне и о Сталине в произведении «Глазами человека моего поколения», написанном в виде дневника. Так, 3 марта 1979 года он написал: «У меня теперь другое, чем было тогда, понимание всего хода войны, меры её внезапности и масштабы её неудач и так далее, и тому подобное… «.

А вспоминая предвоенные годы и совершённые Сталиным в то время преступления, писатель отметил: «Вот так смутно – кое-что подробно, кое-что с провалами – вспоминается мне это время, которое, наверное, если быть честным, нельзя простить не только Сталину, но и никому, в том числе и самому себе. Не то, что ты сделал что-то плохое сам, пусть ты ничего плохого не сделал, во всяком случае на первый взгляд, но плохо было уже то, что ты к этому привык. Для тебя, двадцатидвухлетнего-двадцатитрёхлетнего человека, в тридцать седьмом-тридцать восьмом годах то, что кажется сейчас неимоверным и чудовищным, постепенно как бы входило в некую норму, становилось почти привычным. Ты жил среди всего этого, как глухой, словно ты не слышал, что вокруг всё время стреляют, убивают, вокруг исчезают люди».

К сожалению, не у всех писателей хватило мужества, как у К. Симонова, раскаяться за непонимание, а заодно и равнодушие к тому, что происходило в стране в те страшные предвоенные годы.

 

***

Григорий Бакланов в 1941 году, в 17 лет, ушёл добровольцем на фронт; воевал вначале рядовым солдатом, потом командиром артиллерийского взвода. Был ранен, контужен. В 1951 году закончил литературный институт им. Горького. Первыми повестями, принёсшими Бакланову известность как писателю, стали «Южнее главного удара» (1957 г.), посвящённая памяти погибшим на фронте его родному и двоюродному братьям, и «Пядь земли» (1959 г.), написанная от первого лица, хотя и не является автобиографичной.

Таким образом, Г. Бакланов, как писатель, состоялся уже после ХХ съезда КПСС, когда потихоньку начали развенчивать культ личности Сталина; поэтому, хотя и с трудом, но он смог опубликовать названные повести. Когда их читаешь, начинаешь понимать, что победа в войне над нацистской Германией была достигнута не благодаря социалистическому строю и мудрому руководству товарища Сталина, как это трактовалось официальной советской пропагандой в первые послевоенные годы, а потому, что подавляющее большинство советских людей, независимо от их национальности, осознало ту опасность, которая нависла над их страной, а для многих миллионов – и над их городом или деревней, над их домом. И поэтому они старались делать для победы над врагом всё от них зависящее, кто где только мог: на фронте, не щадя своей жизни, особенно в первый период войны, в партизанах, на фабриках и заводах, в деревнях, стоя у станков и работая на полях, часто изнемогая от усталости, голода и холода.

Г. Бакланов был одним из первых советских писателей, который, повествуя о прошедшей войне, рассказывал не столько о великих сражениях, участником которых он был, сколько о том, что чувствовали и как вели себя солдаты и офицеры в окопах и в наступлении под шквальным огнём противника, защищая тот или иной небольшой плацдарм или отвоёвывая каждую пядь земли, а также во время краткой передышки между боями.

«Когда кончится война и люди будут вспоминать о ней, – пишет Бакланов в повести «Пядь земли», – наверное, вспомнят великие сражения, в которых решался исход войны, решались судьбы человечества. Войны всегда остаются в памяти великими сражениями. И среди них не будет места нашему плацдарму (т. е. плацдарму над Днестром, защите которого посвящена повесть – С. Ш.). Судьба его – как судьба одного человека, когда решаются судьбы миллионов. Но, между прочим, – подчёркивает писатель, – нередко судьбы и трагедия начинаются судьбой одного человека. Только об этом забывают почему-то».

То есть Г. Бакланов стал одним из первых (если не первым) советских писателей, выдвинувших на первый план не политический аспект войны, а нравственный: переживания солдат и офицеров, как попавших на фронт впервые, так и уже побывших в боях и терявших своих сослуживцев, многие из которых стали за месяцы и годы войны их близкими товарищами.

Естественно, что в те годы, несмотря на развенчивание культа личности Сталина, у официальной советской критики срабатывала ещё инерция, и она обвиняла Бакланова за показ «окопной правды», за то, что в его произведениях люди были и на войне такими, какие они есть: в большинстве порядочных и в трудную минуту – самоотверженных, но были и трусы, дезертиры и даже предатели.

В одном из интервью, в сентябре 2003 года, Бакланов сказал: «Наши автоматы были хорошие, но мы старались всё-таки немецкие добыть на поле боя. Они были удобнее, легче… У немцев были зажигалки. Что у нас? Самодельное сооружение из напильника и кремня. Называлось «Катюша». Да, у нас были прекрасные танки, до 43-го года равного Т-34 не было, потом появились самоходки, превосходящие немецкие; но удобства солдатского быта, которые сохраняют жизнь, обеспечивают боеспособность армии, были на последнем счету. Человек был на последнем счету».

В романе «Июль 41 года» Бакланов одним из первых попытался показать Сталина таким, каким он был в действительности, особо подчеркивая его вину за то, что в предвоенные годы «в короткий срок были объявлены врагами народа почти все командующие округов, командармы, комкоры, комдивы, даже командиры полков, и армия оказалась обезглавленной, должен был немедленно начаться рост снизу», а для этого, как известно, необходимо было время. Таким образом, как показал Бакланов в этом романе, Сталин несёт личную ответственность за поражение Красной Армии в начальный период войны.

Григорий Бакланов пишет в названном романе: «Когда люди, молча отвернувшись, приносили в жертву одного, они тем самым утверждали право с каждым из них расправиться в дальнейшем. Всё начинается с одного. Важен этот один. Первый. Стоит людям отвернуться от него, молча подтвердить бесправие, и им всем в дальнейшем будет отказано в правах. Что трудно сделать с первым, то легко в дальнейшем сделать с тысячами».

 

***

Василь Быков, как и Г. Бакланов, начинал войну солдатом, а потом стал командиром взвода. Был дважды ранен, при этом во время первого ранения его «похоронили заживо»: домой пришла похоронка, и в Кировоградской области на одном из обелисков на братской могиле значится его фамилия.

Однако не только в тот раз, но и в последующие дни войны, как отмечал известный киргизский прозаик Чингиз Айтматов, «судьба сберегла нам Василя Быкова, чтобы он жил и писал от имени целого поколения, от имени тех, которые юношами узнали войну и возмужали духом с оружием в руках, для которых день жизни был равен веку жизни».

И Василь Быков действительно стал писать, в первое время – рассказы на разные темы, в том числе и на военные. Но это продолжалось недолго, до тех пор, пока он не прочёл в «Новом мире» повесть Г. Бакланова «Пядь земли»; после чего, как он сам вспоминает, «был удивлён, как простая правда войны становится высоким искусством», и тут же засел писать свою «Третью ракету» – повесть, принёсшую ему славу военного прозаика. Потом шли повести «Измена», «Альпийская баллада» и так далее: одна за другой, по выражению того же Айтматова, «суровым, плотным строем, как солдаты». Каковы их главные особенности?

Во-первых, правда. Писатель настойчиво и неоднократно повторял: «Главное – сказать правду о войне… Это мое твёрдое убеждение… Только справедливые и до конца честные свидетельства минувшей войны могут сослужить человечеству необходимую службу». По его мнению, «было бы преступлением и перед современниками, и перед будущей историей оставить потомкам полуправду «культовых» произведений… «.

Во-вторых, по-видимому, понимая масштабность Второй мировой войны и из-за этого невозможность одному человеку охватить все её стороны, В. Быков избрал в качестве своих произведений повесть, причём порой даже небольшую по объёму, с несколькими действующими лицами и описанием какого-то одного эпизода. Это давало ему возможность не только правдиво и всесторонне показать сами события, но и глубоко вникать в переживания людей, оказывающихся во время войны в очень трудных ситуациях, а нередко и вообще перед смертельной опасностью.

В-третьих, в отличие от многих авторов, представителей так называемого социалистического реализма, В. Быков находил героев своих произведений среди обычных людей, со всеми их не только положительными качествами, но и с человеческими слабостями, недостатками. По этому поводу в статье «Живые – памяти павших» он писал: «Так что он, рядовой великой битвы, ничем не выдающийся бывший колхозник или рабочий, сибиряк или рязанец, долгие месяцы мёрз под Дёминском, перекопал сотни километров земли под Курском и не только уничтожал огнём немцев, но и крутил баранку на разбитых фронтовых дорогах, прокладывал и держал связь, строил дороги, наводил переправы. Он многое пережил, этот воин, голодал, изнывал от жары, побаивался смерти, но добросовестно делал своё незаметное солдатское дело, и, пройдя через все испытания, он не потерял своего человеческого облика, узнал и крепко усвоил в большом количестве первоначальную правду жизни и многое другое».

В-четвёртых, пройдя всю войну, В. Быков видел, что приходилось воевать как с немцами, так и выдерживать порой натиск, а то и сражаться со своими внутренними врагами в лице не только предателей и дизертиров, но и перестраховшиков, карьеристов, всё время чего-то ищущих особистов, нередко недальновидных политруков. И он, будучи верен своему кредо – показывать правду о войне, не умолчал в повести «Мёртвым не больно» об этих отрицательных фактах. Именно поэтому названную повесть «Правда», орган ЦК КПСС, посчитала «неудачной». Ещё с более резкой критикой обрушились на указанную повесть республиканские газеты «Звезда» и «Советская Белоруссия».

Я был участником одного из партийных форумов Гродненской области, где в те годы жил и работал В. Быков, и слышал, как с пеной у рта его «разносил» тогдашний секретарь обкома партии по идеологии А. Ульянович. Дело в том, что повесть В. Быкова «Мёртвым не больно» была опубликована в ФРГ; «и теперь стало больно, – почти с криком завершал свою гневную речь Ульянович, – и мёртвым и живым».

А Василя Быкова, несмотря на эту критику, продолжал волновать и вопрос о том, «чем мы воевали: количеством или умением, если оставили на полях сражений в десять раз больше жертв, чем их оставил наш побеждённый враг». И одну из причин этого, особенно в первые месяцы войны, он тоже видел в предвоенных репрессиях, приведших к обезглавливанию армии.

Очень трепетно отзывался В. Быков о страданиях и подвигах в годы прошедшей войны своих земляков – жителей Беларуси, причём, оставаясь и в этом случае правдивым. Например, напоминая, что во время войны погиб каждый четвёртый житель республики, он подчёркивал, что «особенно уничтожалось еврейское население, которое на протяжении 3–4 столетий проживало в наших городах и местечках и стало частью народа Беларуси».

О международном признании творчества Василя Быкова свидетельствует и камень на его могиле, привезенный финнами из той деревни, где некоторое время жил писатель.

Ливермор

Семён ШАРЕЦКИЙ