Право считать до трех

Повесть

Продолжение.

Работа в моей фирме была, как говорили когда-то в Союзе, ненормированная. Встречал и провожал группы в аэропорту, возил на экскурсии, мотался по гостиницам и ресторанам, сидел на связи с туроператорами разных стран, писал отчеты, занимался рекламой, набирал туристов для очередных поездок. Надо было уже планировать предстоящую встречу 2000 года, хотя до нее оставалось еще девять месяцев. Только что мы от души повеселились 1 апреля, в День смеха, или День Дураков – как его называют американцы, и для меня настал очень серьезный период. В том, что мне теперь будет долго не до смеха, я не сомневался. Меня ждала особая миссия. Тайная, никто не должен был о ней знать.

Прежде всего, предстояло экипироваться, чтобы стать другим. Я присмотрел себе парик, натянул его на свою шевелюру и преобразился в шатена. Очки и усики, в дополнение к новой прическе, основательно изменили облик, к которому я привык, глядя в зеркало. Но нужна была независимая оценка моей новой внешности со стороны. Надев черную рубашку и черные джинсы, чуть заметно прихрамывая, я направился в парикмахерскую, где обычно стригся. Знакомый мастер меня не узнал. Гнусавым голосом я уточнил у него цену, покачал головой и вышел. В тот же день купил себе удобную сумку с несколькими отделениями и два одинаковых пленочных фотоаппарата. На этом подготовка к активным действиям занончилась.

Взяв на работе пятидневный отпуск, о котором я договорился заранее – «для встречи с родственниками в Германии», я вылетел в Мюнхен. Вечером 20 апреля, в день 110-летия со дня рождения Гитлера, я подошел к сверкавшему огнями зданию пивного ресторана «Хофбройхаус». У дверей толпилось несколько десятков любителей баварского пива. Мест не было.

Я предполагал, что такая ситуация возможна. Но мне позарез нужно было попасть внутрь. Мы с завистью смотрели на счастливчиков – то и дело подходили пары, предъявляли заранее купленные билеты и растворялись в полутемном фойе.  Относительно недавно, еще в качестве главного помощника Ирины, я сам водил сюда русских туристов. Нас усаживали за длинный стол, вовлекали в развлекательную программу, мы пели песни. Но, главное, – наше время было строго ограничено. На это я сейчас и надеялся. И не ошибся – вышла большая группа из Польши, и всех ожидавших на улице впустили в ресторан. Я сразу направился на третий этаж, в самое сердце огромного «Хофбройхауса».

В битком набитом парадном зале царила обычная атмосфера. Я медленно обходил галдящий, пьющий, горланящий речевки и песни пивной вертеп, внимательно вглядываясь в посетителей. Кроме организованных любителей туризма, за столами сидела масса людей, путешествующих самостоятельно, прибывших из разных стран – здесь звучали не только европейские, но и азиатские языки. Понятно, что к фюреру отношения они не имели. Однако мне, знавшему, что к чему, бросались в глаза компании крепких парней и накачанных мужчин постарше, сидевших друг напротив друга, в которых нельзя было не узнать немцев. Как правило, местные наверх редко заглядывали, они предпочитали первый этаж, куда более уютный, с постоянными местами за отдельными столиками. Но сегодня, в такой день, сюда могли съехаться поклонники Гитлера из разных мест.

Я искал группку из трех пожилых мужчин, одного из которых я однажды видел в лицо – тогда, в Вене, наблюдая из окна автомобиля за гостиницей «Ласточка». Это был хозяин отеля Бреннер. Но по мере того, как я продвигался вперед по тесным проходам между длинными рядами, меня начали одолевать сомнения. Кончилось тем, что я  обошел весь зал по спирали, а нужный мне объект так и не обнаружился. Неужели мое предположение неверно? Хотя в толчее мог и пропустить не очень знакомую фигуру – я ведь многих сидящих видел лишь со спины, а оборачиваться не решался – это бы сразу выдало меня, показало, что человек кого-то ищет. Хорошо бы пройтись в обратном направлении, но такой маневр уже точно вызвал бы подозрения. Чтобы его осуществить, есть только один выход – некоторое время переждать.

С большим трудом я нашел одно свободное место, куда меня пустили, не отказав под предлогом, что оно занято. Мои соседи, на первый взгляд, выглядели как японцы. Вполне возможно, что они ими и были. Я же изображал русского туриста, впервые очутившегося в этом заведении. Как все вокруг, заказал литровую кружку темного пива, объясняясь знаками и русскими словами, а также закуску, вроде бы наугад ткнув пальцем в меню, но попав на нужные мне колбаски. Постепенно уровень пива в моей кружке понижался, и одновременно с этим я прямо на глазах становился веселее и энергичнее. Потом я «опьянел». Теперь можно было отправляться в путь.

И я их увидел. Точнее – Бреннера, напротив него сидели еще двое, с которыми он разговаривал. Лицо одного из них показалось мне странно знакомым. Безусловно, я никогда раньше его не встречал, но никак не мог сообразить, на кого он похож. Не поворачивая головы, я  прошел мимо, но задержался, примерно метрах в двух от моих «клиентов». Официантка только что поставила там перед молодой парой заказанные ими блюда и собралась уходить. Мне надо было срочно спросить у нее что-нибудь по-русски, и я громким голосом, перекрывая шум, выдал первое пришедшее в голову:

– А где тут у вас туалет?

Девушка ответила на своем баварском наречии, что рада бы мне помочь, но не знает, о чём я спрашиваю. Я сделал вид, что не понял ее. Но уточнить свою просьбу не мог – попробуйте объяснить знаками, что вам нужно в туалет.  Впрочем, меня интересовало совсем другое. Троица сидела  сзади, за моей спиной. Я напряженно вслушивался, стараясь уловить их реакцию. Если они действительно имеют отношение к моей родне, они не могут не обратить внимание  на русский язык. И я услышал – кто-то из них бросил реплику, разумеется, по-немецки: «Русские как были свиньями, так ими и остались». Акцент был безукоризненный. Врожденный.

Эта фраза прозвучала для меня проблеском света во мраке ночи. Эти люди, вне сомнений – немцы. Они на слух легко воспринимают русский язык. Они встречались с русскими – и называли их тогда свиньями. Но такое случалось только во время войны. Той, Второй мировой…

Я вернулся к своему месту. Бреннера с его товарищами из этой части зала  не было ни видно, ни слышно. Окинув взглядом людское море, я выбрал средних лет женщину и, оставаясь в образе русского, попросил ее снять меня – на память. Она поняла мои жесты, улыбнулась, и я дал ей свой фотоаппарат. Показал, где надо нажать. После чего стал в позу так, что за мной вдали была видна сцена, на которой парни в традиционных баварских шортах исполняли народную музыку.

Когда она щелкнула, поблагодарил ее и попросил сделать еще один снимок – нох айнмаль (еще раз) – повторил я для убедительности по-немецки. Для чего попросил ее переместиться, а сам с высоко поднятой головой повернулся к ней боком, зная, что при таком ракурсе в кадр попадут те двое, что сидят вдали напротив Бреннера. Потом, проявив вежливость, предложил женщине сфотографировать ее тоже, но она отказалась.

Теперь можно было доесть свой ужин и допить пиво. Спешить некуда, дело сделано. Посидев для приличия еще с полчаса, я уложил фотоаппарат на самое дно сумки, тщательно прикрыв сверху майкой, свитером и бутылкой воды. А на них положил вторую такую же фотокамеру, но с чистой пленкой. Сказав соседям «спасибо за компанию», поднялся и двинулся к выходу. В зале уже стало поменьше народу. Боковым зрением заметил, что места, на которых сидели мои «родственники», опустели. Значит, они уже успели уйти. Это меня слегка встревожило. Все мои сомнения рассеялись: под прикрытием моих родных – немцы. Но зачем? Чтобы выжить?

Я вышел на улицу и пошел в направлении Мариенплац. Сумку я надел наискосок через плечо и пристегнул к ремню. После душного зала прохладный апрельский воздух казался освежающим бальзамом. Возникшую слева тень я заметил в последний момент и резко дернулся вправо. И в тот же момент именно оттуда получил сильный удар по голове…

Очнулся я минут через десять. Лежал на тротуаре под стеной какого-то здания и вполне мог сойти за уснувшего пьяного. Голова вроде без дырки, но с внушительной шишкой. Сумка при мне, открыта. Фотоаппарата нет. Пошарил на дне, под свитером – та камера, которой были сделаны снимки, на месте.

… Через сутки, в Сан-Франциско, пришлось пойти к врачу – боль от шишки не унималась. Ощущение было такое, будто голова стиснута обручами. На вопрос, как это произошло, развел руками: дескать, в низком проходе не рассчитал и со всего маху ударился макушкой о притолоку. Доктор, однако, оказался стреляным воробьем, попытка провести его на мякине не удалась.

– А если точнее, – хмыкнул он, – металлическая «притолока» со всего маху звезданула вас по голове.

Я не стал комментировать, а лишь попросил, чтобы повязку мне наложили не очень большую.

– Надену бейсболку и буду нормальным человеком, – пояснил я.

Рану заклеили, и я действительно появился в офисе в достаточно работоспособном состоянии.

Надо сказать, что увеличенное фото из «Хофбройхауса» лежало у меня дома на столе и мучило неопределенностью. Нужен был толчок, чтобы прозреть и понять, кто этот знакомый незнакомец на снимке. Озарение пришло, когда я заглянул к шефу доложить, что прибыл. По ходу разговора Стив повернулся боком и – всё стало ясно. В профиль сын и отец были почти неотличимы. Вне сомнений, в мюнхенском пивном ресторане напротив Бреннера сидел отец Стива. Этот факт сразу вел к ответу, кому понадобилось проверять крепость моей черепной коробки: папаша был ко мне явно неравнодушен. Плюс еще одна немаловажная деталь.

Тогда, на ночной мюнхенской улице, и в самолете, и позже я никак не мог понять, как меня вычислили. Теперь же ларчик просто открывался: Паризер! Еще во время посещения его винодельни я не то, чтобы догадался – я физически чувствовал, что меня снимают скрытой камерой. А в Хофбройхаусе кое-что не учел и по собственной глупости подставился. Про внешность помнил, вылепил ее безукоризненно, не подкопаешься. Но – голос! Я и не подумал его изменить. И рядом с человеком, который слышал и рассматривал меня раньше, затеял громкие переговоры с официанткой. Эта старая лиса тут же меня раскусила.

Я внимательно всматривался в снимок. По всем моим данным выходило, –  что третий в их компании – Палкес. Личность таинственная, о которой я ничего не знаю – где он, что он и как он. Судя по фото, самый благообразный из них – красиво уложенные волосы, бородка, галстук. Лицо холеное. У Паризера черты лица крупные, грубоватые, Бреннер вообще какой-то тощий. В любом случае, мои дальнейшие шаги не имеют альтернативы: Палкес – темная лошадка, Паризер – недоступен, значит, надо подобраться к Бреннеру. Просить отпуск для встречи с родственниками я не мог – только что «встречался» с ними в Мюнхене. Как выкрутиться, чтобы попасть в Австрию?

То, что произошло дальше, выглядело совершенно невероятным. Стив пригласил меня в кабинет и сообщил:

– Ты классно провернул переговоры в Германии и Перу. Это побудило нас направить тебя в Вену, для аналогичной работы. Тебе предстоит договориться там о размещении наших групп в двух отелях – «Куммер» и «Ласточка».

Когда прозвучало последнее название, я непроизвольно вздрогнул. Меня посылали туда, куда я сам стремился. Почему – именно туда? В случайности я не верил: в Вене три с лишним сотни отелей, эти ничем не выделяются. Что-то здесь не так. За почетным заданием явно стоит отец Стива. Наверняка он придумал такой ход – отправить этого типа, который лезет, куда не надо, к своему дружку. Но не в объятья же. Скорее всего, там заготовлена какая-то западня, ловушка. Может, они действительно считают, что я агент ЦРУ?

Что ж, отступать некуда. Тем более, что я сам рвусь в бой. Надо только четко наметить линию поведения, продумать детали – и в путь. Венский вальс продолжается. Траляля – пам-пам, траляля – пам-пам…

Полученный опыт (в том числе, по голове) побудил меня укомплектовать свою сумку куда более тщательно, чем перед вылазкой в Мюнхен. Идея парных предметов показала себя с самой лучшей стороны, и я, исходя из смутных соображений, купил с собой в дорогу две пары совершенно одинаковых туфель. Взял запасные шнурки. Перчатки. И еще небольшой набор предметов из арсенала одинокого мужчины – белье, фотографии любимых женщин, чтиво. В маскараде на сей раз нужды не было.

В фирме мне определили базовым отель «Куммер», там мне предстояло жить. Самолет приземлился в Вене в три часа дня, в пять я вошел в гостиницу. Холл представлял собой приятное сочетание старины, современности и уюта. У регистратуры стояла небольшая очередь. Мужчина и женщина – явно европейского вида. А небрежный стиль одежды парня, которому как раз в данный момент оформляли бумаги на вселение, не оставлял никаких сомнений, откуда он прибыл в Европу.

Первым делом я подошел к стойке – уточнить, есть ли на меня заказ. Мельком глянул на только что заполненную парнем карточку: Конвей О`Рейли, Чикаго, США. Конечно, наш человек, за милю видно. В общем, со мной всё оказалось в порядке, я получил номер на третьем этаже и даже успел поймать директора и перекинуться с ним парой слов. Решить что-либо сходу не получалось – ему надо было согласовывать прием иностранных туристов с адвокатом и с различными службами. Условились, что встретимся через день. Говорили мы по-немецки, я был образцом вежливости и произвел на него самое благоприятное впечатление.

Вернувшись в свою комнату, набрал номер «Ласточки». Трубку взял дежурный. Я представился, он задал несколько уточняющих вопросов и попросил обождать. Минут через пять мужской голос любезно сообщил, что господин Бреннер будет рад со мной увидеться завтра между 9 и 10 часами утра.

Всё шло путем, дела двигались. Еще невыветрившиеся впечатления от австрийской кухни повели меня в ресторан, где я получил истинное наслаждение. А потом побродил по вечернему городу. Спал я спокойно.

Будильник зазвонил в 7 утра – многолетняя привычка вставать в одно и то же время. Полчаса – обязательная зарядка с нагрузкой на все основные мышцы. Душ. Завтрак в гостиничном кафе. Немного облегчил свою сумку – кое-что оставил в номере. Взятая напрокат машина стояла на соседней улице, куда и как ехать я знал – и в 9.32 я вошел в фойе отеля «Ласточка».

В регистратуре относительно Антона Шевеля из Сан-Франциско никаких указаний почему-то не оказалось. Но разобрались быстро, и улыбчивый клерк успокоил меня:

– Не волнуйтесь, пожалуйста, назначенная вам встреча состоится. Правда, придется немного обождать – шефу только что доставили с кухни завтрак, и он примет вас в своем кабинете ровно через 20 минут.

– Как к нему пройти?

– Это несложно: по коридору налево, затем еще раз налево – там из небольшого тупичка дверь ведет на лестницу. Поднимитесь на второй этаж.

Полистав газеты, я выдержал вынужденную паузу, после чего проследовал по указанному маршруту. Думал, что подступы к хозяйскому кабинету будут демонстрацией солидности и благополучия, но то, что я увидел, походило скорее на черный ход. Довольно узкое пространство, справа – деревянная стена, слева – необработанная кирпичная кладка. Между ними вверх уходят полированные ступени. Я медленно поднялся по ним, последовал поворот направо, еще пара ступенек – и узкая площадка с единственной дверью. Я постучал и услышал: «Войдите!»

Помещение, на первый взгляд, выглядело просторным. Диван, журнальный столик, кресло. Книжный стеллаж. На стене подвешен телевизор. Человек, от встречи с которым я ожидал многого, сидел, как и положено начальнику, за большим столом. Рядом стоял поднос с остатками завтрака и недопитая бутылка пива. Бреннер разговаривал по телефону. Он сделал мне приветственный знак, продолжая обсуждать какие-то поставки.

Главное, не дрейфь, сказал я сам себе. Они знают обо мне много – от Стива и его отца. Много – и ничего, потому что вся информация связана лишь с работой. А по сути я для них – задача со многими неизвестными. Мне же, в свою очередь, известно о них не больше, чем им обо мне. Так что мы на равных. В то же время это моя первая встреча с одним из моих «клиентов». На каком дипломатическом уровне она пройдет?

Бреннер положил трубку и встал из-за стола.

– Поставьте сумку возле столика, – сказал он, направляясь ко мне и пожимая мою руку. – Много слышал о вас, рад познакомиться.

Он с улыбкой взглянул на меня и неожиданно сильно толкнул в грудь. Я плюхнулся в стоявшее за мной кресло и в тот же миг увидел направленный на меня пистолет.

– Сидеть и не шевелиться! – приказал гостеприимный хозяин.

Вляпался, как дурачок, как салага, пронзила меня неприятная мысль. Недаром для кабинета выбрана комната на отшибе – никто не узнает, что тут делается. А столько было еще планов на будущее! Например, завещание составить. Всё собирался, собирался, даже первое предложение сочинил: «Я, нижеподписавшийся, Антон Шевель, находясь в здравом уме…» Правда, дальше этого дело не пошло – завещать-то нечего. И некому. Да и здравого ума не видно…

Не сводя с меня глаз, Бреннер нащупал на столе пульт управления телевизором, нажал на какую-то кнопку – включился музыкальный канал. На всякий случай, понял я. Чтобы заглушить звуки. А ведь он даже не подозревает, что носит дорогую мне фамилию.

– Кто ты такой? – негромко, но с явным привкусом ненависти прознес «мой родственник».

– Вы знаете это не хуже меня.

– Я не имя-фамилию спрашиваю. Почему за нами шпионишь? Кто тебя подослал?

– Никто меня не посылал. Наши дороги пару раз случайно пересеклись. Да и зачем мне следить за вами? Что вы мне плохого сделали?

– Не виляй, сука, – еще тише произнес Бреннер. – Не будешь говорить правду – убью.

Мысли – самые стремительные бегуны в мире. Не уступят и скорости света. За одну-две секунды их промелькнуло у меня несчетное количество: а ведь действительно может выстрелить/ если сказать правду: а не причастны ли вы ребята к гибели моих родных – тем более выcтрелит/ нести какую-нибудь лабуду бессмыcленно/ слишком прожженный он тип/ нужен абсолютно другой выход/ но какой? Решение выскочило внезапно.

– Не слишком вежливо вы встречаете гостей, – как можно безразличнее отозвался я на угрозу. – Но неужели вы считаете, что мой сегодняшний визит к вам – тайна? За кого вы меня принимаете? Моего возвращения ждут. Мы приехали вдвоем с моим другом и партнером и остановились в одной и той же гостинице.

– Врешь!

– Такие вещи легко проверить. Достаточно позвонить.

Я вынул из нагрудного кармана куртки визитку гостиницы Куммер и бросил ее на пол между нами.

– Его зовут Конвей О`Рейли, он из Чикаго, – уточнил я.

Не опуская пистолета, Бреннер поднял карточку и набрал номер.

– Извините, я ищу мистера Конвея О’Рейли, но не знаю, в каком отеле он остановился. Да, я подожду… Действительно у вас? Замечательно! Хотя – бывают однофамильцы. Откуда ваш постоялец? США? Чикаго? Как жаль… Мой – из Глазго.

Всё время, пока шел разговор, я любовался изящной формой пистолета, направленного мне в лицо. Кажется, такая бесхитростная штучка, а какие строгие линии, какой дизайн! А как впечатляет это небольшое круглое отверстие – сколько в нём философской глубины и осознания смысла жизни!

Бреннер досадливо бросил трубку. Я осмелел и подвел итог:

– Ну вот, видите, у вас нет никакого резона отправлять меня на тот свет, потому что…

– Это ничего не меняет, – грубо оборвал хозяин «Ласточки» мою тираду, – ты не ответил на мои вопросы.

– Хорошо, скажу. Я ищу тех, кто мог бы рассказать что-нибудь о судьбе моих родных. Они погибли в немецком концлагере. Говорят, вы тоже были в одном из них.

– Интересное тебе придумали прикрытие. Чей ты агент?

– Я приехал к вам с поручением, вы отлично…

– Чушь, – перебил он меня снова, – всё, что надо, мы могли организовать без тебя. Кто тебе платит за слежку за нами?

– В сумке, в наружном боковом отделении, лежат все мои документы. Можете посмотреть.

Наклонившись, он стал левой рукой отстегивать молнию на кармашке, и в какой-то момент его правая рука качнулась вверх. В ту же секунду я выпрыгнул из кресла и, перехватив эту руку, попытался выбить пистолет, не касаясь его. Фокус не удался. Бреннер повалился на левый бок, а я – вслед за ним – упал на колени. Ему удалось при падении немного подтянуть к себе вооруженную руку, она опустилась до уровня журнального столика. Но я ее не выпустил. Наоборот, тут же использовал выгодное положение – резким броском тела прижал кулак с пистолетом к острому краю столешницы. Мой противник не выдержал и ослабил хватку. Этого оказалось достаточно, чтобы, используя полу куртки, вырвать пистолет и отбросить его к дивану.

Бреннер поразил меня – для своего возраста он был в отличной физической форме. Оставшись без оружия, он довольно легко вскочил на ноги – практически одновременно со мной. И продолжил схватку – на сей раз, ногой, которая с невероятной силой устремилась мне в пах. Это и погубило его. Откуда ему было знать, что во время учебы в университете я ходил на секцию самбо, и там нас учили защищаться, в том числе, от этого удара?

И теперь я действовал почти автоматически. Мгновенно отклонившись назад и в сторону, я поймал двумя руками в замок атакующую ногу чуть выше стопы и сильно крутанул ее на 180 градусов. Стоявший в этот момент на одной ноге Бреннер, конечно, не мог удержать равновесия и, поворачиваясь в воздухе, полетел на пол лицом вниз. Дальнейшее было делом техники – заломить ему руку за спину и оказаться на нём верхом. Попытки поверженного подняться легко пресекались болевым приемом.

Сумка стояла рядом. Я выловил из нее ботиночные шнурки, зубами разорвал бумажную обертку и крепко привязал конец одного шнурка к запястью бреннеровской руки. Затем, после некоторой возни, захватил и левую руку, привязал к ней второй шнурок и стянул обе веревочки в один узел за спиной лежащего. С этой минуты хозяин «Ласточки» был в моей власти.

Я перевел дыхание и достал из сумки перчатки. В них я чувствовал себя уже намного увереннее. Понадобились значительные усилия, чтобы подтащить Бреннера к креслу и усадить его туда, где недавно сидел я. Внимательно осмотрев кабинет, я заметил резиновый эспандер – весьма кстати. Мой пленник, дергаясь всем телом, уже сполз с сиденья вниз. Я водворил его на место и эспандером привязал к креслу. Теперь, наконец-то, настало время продолжить начатую беседу, тем более, что за всю нашу схватку никто не проронил ни слова.

– Я хотел у вас кое-что уточнить, любезный, – сообщил я, глядя прямо в налитое ненавистью лицо. – Вы ведь не тот, за кого себя выдаете?

Он ответил мгновенно, и это был крик:

– Подонок! Шантажист! Ты еще расплатишься за то, что сделал со мной! Немедленно развяжи меня!

– Вы неверно оцениваете ситуацию, – возразил я. Никак не получалось назвать его на «ты», каждый раз выскакивало «вы». Очевидно, срабатывала привычка уважать старших. – Вы неверно оцениваете ситуацию, – повторил я – Сейчас хозяин положения я, и отвечать будете вы.

– Я вызову полицию! Ее вызовут мои люди!

– Ничего не имею против. Замечательная идея! Я давно искал повод, чтобы обратиться к властям – у меня есть копии архивных документов, из которых станет ясно, кто вы на самом деле. Сейчас прямо потрясающий случай представить их, чтобы всё появилось в прессе и раскрутилось со всеми деталями. А полиции я объясню, что, как только зашел к вам, вы направили на меня пистолет и пригрозили убить, если я не откажусь от своей затеи. Мне удалось обманным движением выбить оружие из ваших рук, завязалась борьба…

В глазах связанного появилось нараставшее беспокойство. Я сделал шаг в сторону, взял со стола бутылку, выплеснул остатки пива на пол и продолжил:

– … а защищаясь, я мог схватить бутылку и ухнуть ею по твоей голове. Я могу это сделать прямо сейчас.

– Выключи телевизор! – завопил Бреннер. – Чего он так орет!

– Ты сам включил его на всю мощность, пусть теперь орет. Так вот, убедившись после удара, что помощь тебе уже никогда больше не понадобится, я могу сам отправиться в полицию и рассказать, как я, безоружный, в целях самобороны, вынужден был схватить бутылку и применить ее. Меня оправдают, а тебя похоронят. Кстати, ты хочешь, чтобы тебя похоронили на каком кладбище – на еврейском или на немецком?

Бреннер весь обмяк и сказал неожиданно тихо, но яростно:

– Да, я немец. И ненавижу евреев. Я их уничтожал тогда и с удовольствием делал бы это сегодня. А приходилось притворяться – и кем? Евреем! Ты думаешь, это легко – столько лет изображать поганого юде?

– Понимаю, это очень тяжело, – сказал я еще тише, чем он. – Евреям в лагере было легче – им не надо было притворяться. В газовую камеру – и весь разговор. И там, среди этих несчастных, ты чувствовал себя героем. Я знаю о тебе и твоих подельниках больше, чем ты думаешь. Мне нужно только уточнить кое-какие детали. И ты мне всё расскажешь.

Я решил идти ва-банк. Блефовал – свое предположение, по сути догадку, выдавал за факт. И бутылочная угроза была частью блефа. Надеялся, что страх развяжет Бреннеру язык. Однако он сидел молча, сжав губы.

Внезапно я сделал рывок вперед и, замахнувшись бутылкой, проорал требовательно-вопросительно прямо в лицо сидевшего:

– Лагерь??!

– Аушвиц, – почти автоматически выдохнул мой узник.

И сразу же его лицо стало бледным-бледным, как у покойника. Я понял, что мой выпад удался. Значит, он там был… Я предполагал, что будет Майданек. Или Собибор.

Я был напряжен не меньше, чем он. Но сказал как можно спокойнее и убедительнее:

– Обещаю – всё, о чём ты расскажешь, останется между нами. Это касается только меня и никого больше. После твоей исповеди я уйду. Единственное условие – ты должен говорить правду. Ты понимаешь – моей осведомленности хватает, чтобы отличить истину от лжи.

Помолчав, я добавил:

– Каждый человек обязан хотя бы раз в жизни совершить честный поступок. Сделай это сейчас.

Я почти физически ощущал, как в нём борются разные чувства – недоверие, долг, злоба, страстное желание мести и – неуверенность.

– А если не расскажу? – выдавил он из себя.

– Тогда ты поставишь меня перед выбором. Или ввести в действие сценарий с бутылкой – кстати, беспроигрышный вариант. Там, у дивана, валяется пистолет, на котором отпечатки только твоих пальцев. Или запустить программу рассылки материалов в СМИ всех заинтересованных стран – о происхождении ваших фамилий и еще кое о чём.

Он опустил голову, посидел так несколько секунд – и заговорил. Быстро, перескакивая с одних событий на другие, возвращаясь назад, кляня каких-то незнакомых мне людей, сожалея и торжествуя. У него накопилось немало тайного; по-видимому, оно угнетало его, и теперь он использовал возможность освободиться от него. Но это не было признанием вины или раскаянием – всё, что он, точнее – они, делали, оценивалось как безусловно правильное. Начиная с лагеря…

Я мог быть доволен – моя версия подтвердилась. Узнал то, о чём подозревал, даже больше. Но радости почему-то не было. Дикая, необъяснимая ненависть исходила от этого человека. Свое прошлое он притащил в настоящее и явно намеревался протолкнуть его в будущее.

Мне пора было уходить. Я медленно прошелся по кабинету. На столе в пачке писем – несколько из Израиля от одного и того же адресата. Фамилия неразборчива, язык немецкий. Не от Палкеса ли? На подносе – грязная тарелка, чашка из-под кофе, кетчуп, графинчик с растительным маслом. Смутная идея промелькнула в моем мозгу.

Я вышел из-за стола, взял свою сумку и вернулся с ней к рабочему месту хозяина гостиницы. Тот внимательно следил за мной из кресла. Сумку поставил на пол вне его видимости, туда же опустил поднос. Затем подошел к стеллажу, сгреб охапку книг и вывалил ее на столе. Литература у господина Бреннера оказалась на двух языках. Я отобрал книги, напечатанные еврейскими буквами. Конечно, я в них абсолютно ничего не понимал, но для предпринятого мною маневра это значения не имело. Отобрав несколько книг, я попытался всунуть их в сумку, но потом передумал и оставил на столе.

Бреннер видел всё, что я делал, за исключением одного маленького эпизода: устраивая поднос на полу, я успел переставить графинчик с маслом в свою сумку.

– Я ухожу, – сообщил я. – Пульт от телевизора, на всякий случай, вынесу и положу на лестнице. У тебя будет время под музыку обдумать свои шаги и принять правильное решение. Ты сам сумеешь освободиться и распутать узлы у себя за спиной. Мой совет: приведи себя в порядок и забудь о нашей встрече. Надеюсь, без меня ты не будешь скучать.

Я спускался вниз не спеша, с остановками. Дверь в кирпичной стене, ведущая наружу, выглядела запущенной. Я попробовал поднять железный засов – он пошел вверх неожиданно легко. Толкнул дверь – она сразу поддалась. Как видно, этот ход использовали для свиданий, которые предпочитали не афишировать. Я захлопнул дверь, но опускать засов не стал. И вышел в гостиничный коридор – тем же путем, каким попал из него на лестницу. Через минуту я был на улице, прошмыгнув незамеченным мимо дежурной.

Первым делом в машине снял перчатки и всунул их в пластиковый мешок. Добрался до одной из торговых улиц в направлении, противоположном моей гостинице. Купил там кроссовки, переобулся в них, а перчатки и свои туфли по одной выбросил в мусорные урны в разных местах. Вернувшись в свой номер в отеле «Куммер», опять переобулся – в имевшуюся у меня вторую пару туфель, идентичных первой. Перекусил – тем, что успел купить по дороге. Включил  телевизор, выбрав какой-то крутой детектив. И стал ждать.

Полиция появилась через 43 минуты. Оперативно работают ребята, подумал я. Их было трое. Старший обратился ко мне на английском и потребовал документы.

– В чём дело? – спросил я.

– Сегодня утром вы имели встречу с владельцем отеля «Ласточка»?

– Да.

– Чем она закончилась?

– У нас был обычный деловой разговор. Когда мы его завершили, я ушел.

– Во сколько?

– Не помню точно. Где-то около одиннадцати двадцати.

– Вы последний, кто видел хозяина «Ласточки». Господин Бреннер мертв. Некоторые сопутствующие обстоятельства побуждают подозревать вас в причастности к его смерти. Вот ордер на обыск.

– К сожалению, я еще не являюсь гражданином США, однако у меня статус постоянного жителя. Я прибыл в Вену с поручением от моей американской фирмы. Оно предусматривало упомянутую вами встречу. Я не имею никакого отношения к печальному происшествию в «Ласточке», о котором вы мне сообщили. И заявляю протест. Прошу занести это в протокол обыска.

С подчеркнуто безразличным видом я отвернулся к окну, пока двое из прибывшей команды тщательно обшаривали номер, заглянув под кровать, в унитаз и даже отвинтив решетку воздушного отопления.

Явно огорченный безуспешным обыском, старший заявил:

– Извините, но мы вынуждены попросить вас проследовать с нами на место происшествия. Для уточнения некоторых деталей.

– Понимаю, это ваша работа. Буду рад, если смогу чем-нибудь помочь.

– Полагаю, вы были утром в этой же одежде, что и сейчас?

– Конечно, у меня другой нет. А какое это имеет значение?

– В нашем деле никогда не угадаешь, что имеет значение, – туманно заметил полицейский.

В «Ласточке» меня завели в офисное помещение и первым делом взяли отпечатки пальцев. Затем попросили снять верхнюю одежду и туфли и увезли на экспертизу. И, наконец, появился человек в штатском, который представился следователем по уголовным делам.

– Это допрос? – спросил я.

– Не будем уточнять, – уклонился он от прямого ответа. – Давайте просто побеседуем. Вы знаете больше, чем я, вот и поможете мне.

– Давайте, – согласился я. – Только всё будет наоборот – вы просветите меня, поскольку мне ничего не известно о случившемся.

Битых два часа наш разговор напоминал дуэль на шпагах. Следователь бросался в атаку, стремясь хитроумными выпадами наколоть меня, но его удары не достигали цели. Он то уходил в сторону от темы, то внезапно возвращался, пытаясь меня поймать. Я же неотступно стоял на своём: встреча была согласована, обсуждали детали размещения туристских групп. Продолжалось это до тех пор, пока кто-то не заглянул в дверь и не позвал моего мучителя. Он вернулся минут через пятнадцать и сообщил:

– Скоро вам принесут одежду, и тогда мы еще немного поболтаем.

– Скажите, а вы сегодня обедали? – отозвался я.

Он сообразил быстро:

– Я попрошу, чтобы вам принесли поесть. Но учтите, за ваш счет.

– За мой счет, за ваши деньги, – парировал я.

– Что? – не понял он.

– Юмор, – ответил я.

 

Время тянулось медленно. Я уже был сыт, одет и обут, на улице начало темнеть, когда снова появился следователь. После нескольких ничего не значащих фраз он вдруг спросил меня:

– Вы меняли шнурки в туфлях?

– Нет. С чего вы это взяли?

– В кабинете Бреннера нашли шнурки с отпечатками ваших пальцев.

Я улыбнулся:

– Тут совсем другое. Мы обсуждали возможность несложного альпийского похода для некоторых наших групп. И Бреннер затронул вопрос крепости узлов при передвижении в горах в связке. Вы понимаете, безопасность – прежде всего. У меня как раз в сумке были запасные шнурки. И я их использовал для демонстрации морских узлов. Вот и всё.

– Интересно, – пробормотал следователь. – Минуточку.

Он вышел и вскоре вернулся с веревкой:

– А меня вы можете научить?

– С удовольствием.

И я показал класс, быстро завязав восемь разных видов узлов – с подробным объяснением.

– Спасибо! – с чувством проговорил специалист по уголовникам. – В общем, пока ваша причастность к смерти господина Бреннера не подтверждается, но это не окончательный вывод. Вы должны дать подписку о невыезде.

Бумагу я подписал.

Через три дня меня отпустили восвояси. В уже почти родной Калифорнии, едва я успел открыть дверь в уже почти родную фирму, Стив немедленно позвал меня.

– Что случилось в Вене?

– Судя по вопросу, ты знаешь, что случилось. Но произошло это после моего ухода. В детали меня не посвящали.

– Странно, – задумчиво проговорил Стив. – Бреннер был старым другом отца. Еще с лагеря.

– Возможно, у него были неприятности, – заметил я. – Он был не в настроении. Никогда не знаешь, что случится с тобой не то что через день, а даже через минуту.

Больше вопросов мне Стив не задавал.

В тот момент я был абсолютно убежден, что никто никогда не узнает правду об этой истории. И если бы кто-нибудь сказал мне, что расскажу ее я сам, и довольно скоро, я бы воспринял такое заявление как неудачную шутку.

Время тянулось медленно. Я уже был сыт, одет и обут, на улице начало темнеть, когда снова появился следователь. После нескольких ничего не значащих фраз он вдруг спросил меня:

– Вы меняли шнурки в туфлях?

– Нет. С чего вы это взяли?

– В кабинете Бреннера нашли шнурки с отпечатками ваших пальцев.

Я улыбнулся:

– Тут совсем другое. Мы обсуждали возможность несложного альпийского похода для некоторых наших групп. И Бреннер затронул вопрос крепости узлов при передвижении в горах в связке. Вы понимаете, безопасность – прежде всего. У меня как раз в сумке были запасные шнурки. И я их использовал для демонстрации морских узлов. Вот и всё.

– Интересно, – пробормотал следователь. – Минуточку.

Он вышел и вскоре вернулся с веревкой:

– А меня вы можете научить?

– С удовольствием.

И я показал класс, быстро завязав восемь разных видов узлов – с подробным объяснением.

– Спасибо! – с чувством проговорил специалист по уголовникам. – В общем, пока ваша причастность к смерти господина Бреннера не подтверждается, но это не окончательный вывод. Вы должны дать подписку о невыезде.

Бумагу я подписал.

Через три дня меня отпустили восвояси. В уже почти родной Калифорнии, едва я успел открыть дверь в уже почти родную фирму, Стив немедленно позвал меня.

– Что случилось в Вене?

– Судя по вопросу, ты знаешь, что случилось. Но произошло это после моего ухода. В детали меня не посвящали.

– Странно, – задумчиво проговорил Стив. – Бреннер был старым другом отца. Еще с лагеря.

– Возможно, у него были неприятности, – заметил я. – Он был не в настроении. Никогда не знаешь, что случится с тобой не то что через день, а даже через минуту.

Больше вопросов мне Стив не задавал.

В тот момент я был абсолютно убежден, что никто никогда не узнает правду об этой истории. И, если бы кто-нибудь сказал мне, что расскажу ее я сам, и довольно скоро, я бы воспринял такое заявление как неудачную шутку.

Откровения Бреннера, полные ненависти и потрясающих подробностей, побудили меня предпринять более решительные действия. Это была не месть, скорее – возмездие. Мною двигало естественное желание справедливости – то, что называется «призвать к ответу». В отношении самого Бреннера некие тайные силы уже привели приговор в исполнение. Но передо мной еще оставались две мрачные фигуры. Следующей на очереди была ближайшая из них – виноградарь и специалист по ароматным винам Наум Паризер.

Правда, «ближайший» далеко не всегда значит «самый доступный». Я уже два года, как ни старался, так и не смог даже подступиться к нему, не говоря уже о том, чтобы выйти один на один. А дважды еле унес ноги от его помощников. И теперь я вставал утром и ложился спать вечером с одной мыслью: «Как?» Перебирал десятки легальных ходов и подходов, ворошил в памяти уйму прочитанных когда-то детективов, но все попытки придумать что-нибудь толковое, заводили в тупик. Помог, как это нередко бывает, случай.

Фирма наша выбилась в число преуспевающих, и Стив решил покорить еще один удаленный регион. После распада соцлагеря страны Восточной Европы уже пришли в себя, но еще не полностью встали на ноги. Зато все, как одна, решили, что в поисках источников средств разумно сделать ставку на туризм. Однако в силу обстоятельств они вынуждены были предлагать стандартные услуги – отели, экскурсии, санатории – по более низким ценам, чем остальная Европа, где этот мощный бизнес уже давным-давно являлся стабильным, налаженным по высшему разряду.

Учитывая эти факторы, Стив отправился в длительную поездку в Чехию, Венгрию, на Балканы. Вместо себя он оставил нашего менеджера, Эмили – заниматься повседневными делами по приему и отправке групп. Она перекочевала из общей офисной комнаты в кабинет шефа, и, когда надо было что-то срочно решить в городе, посылала туда меня. В ту среду, перед концом работы, Эмили попросила меня зайти к ней на пару минут.

– Понимаешь, Антон, тут такая история вышла. Мне надо завтра отлучиться.

– Нет проблем, – пожал я плечами. – Я всегда на подхвате.

– Проблемы есть – меня не будет весь день.

И она честно раскрыла подоплеку своего исчезновения. Ее муж работал в какой-то набирающей силу фирме в Кремниевой Долине. Только что получил высокую должность. В четверг у них неординарное событие – приезжают инвесторы и заказчики. Сначала намечена деловая встреча, а затем прием в неформальной обстановке, с женами и мужьями. Для компании очень важно показать себя с лучшей стороны.

– Прием начнется в час дня, – уточнила Эмили. – Так что, сам понимаешь, у меня всего несколько часов, чтобы привести себя в надлежащий вид. Поэтому я тебе сейчас отдам ключи, завтра будешь отвечать на все звонки и e-mail-ы.

Прощаясь, она обронила:

– Докладывать об этом Стиву совсем не обязательно.

Так на один день я оказался в кресле шефа. С утра запросы и просьбы посыпались, как из дырявого мешка. Разбираться с ними не представляло особых трудностей – ситуации знакомые, встречались не раз. Потом наступило затишье.

От нечего делать я стал просматривать электронную почту Стива. Как все мы, он часть поступающих писем стирал, а многое оставлял – с информацией, которая может пригодиться в будущем. Мое внимание привлекло сообщение из оперного театра, о том, что заказ для мистера Наума Паризера выполнен и билет выслан. Проследив почту в обратном направлении, я нашел среди более ранних e-mail-ов этот заказ – на премьеру оперы Верди «Симон Бокканегра» в Сан-Франциско. Были указаны ряд и место в середине партера.

Так поступают многие – на сайте театра всегда можно найти схему зала с проданными и свободными местами и выбрать то, что тебе подходит. Почему заказан всего один билет – ясно, мать Стива умерла, когда ему не было еще и двенадцати. Немного удивило отношение к престижу: богатый человек, ему бы сидеть в ложе, а он предпочитает партер. Потом дошло: не хочет быть на виду. В ложе он почти как на сцене, а в стройных зрительских шеренгах отдельный человек незаметен среди общей массы. Что же касается стоимости билета, то на эти места она тоже зашкаливает.

Вообще-то – рядовая информация, и поначалу она меня не зацепила. Про такую оперу я никогда не слышал. К тому же, раздался звонок, речь шла о проблемах с транспортом, и я отвлекся. Уже дома, анализируя прошедший день, я задержался на том, случайно прочитанном e-mail-е. И вспомнил давний разговор.

Дело было зимой. Мы подводили итоги года и намечали планы на будущее. Кто-то высказал свежую мысль: сан-францисская Опера славится в мире и стоило бы для туристов из других стран организовать такой сервис – посещение спектаклей по заранее заказанным билетам.

– Хорошая идея, – согласился Стив. – И не только для иностранцев, для своих тоже. Хотя я терпеть не могу оперу, чем не раз огорчал моего отца. Он – фанат, не пропускает ни одной премьеры и ни одной знаменитости.

– Я тоже не большой любитель этого вида спорта, – признался я. – Как-то не привили мне любовь к нему с детства. В нашей деревне всё больше частушки пели. Или песни советских композиторов.

Идею тогда приняли, и фирма включила новый вид услуг в свою рекламу. Но сейчас меня всколыхнуло совсем другое. Я вдруг понял: это шанс, и упускать его никак нельзя. До премьеры «Бокканегры» оставалось чуть больше месяца. Я бросился к компьютеру и открыл нужный мне сайт театра. Место рядом с Паризером, слева от него, было еще свободно.

На следующий день, вернув утром ключи Эмили, я отпросился на часок. В кассе оперного купил два билета. Один – на то самое свободное место, второй – на «Кармен», на балкон. Надо было вжиться в образ завсегдатая.

«Кармен» шла через неделю, в воскресенье. Я надел свой единственный парадный костюм и появился на верхотуре среди публики, одетой весьма свободно. Как это ни странно, спектакль меня заинтересовал. То, что я увидел, совершенно не соответствовало моим прежним представлениям. Когда я еще учился в Минске, меня пытались затащить в оперный, но я успешно противостоял этим натискам. Девчонки рассказывали про красавцев-мужчин, которые пели на сцене арии своим возлюбленным, а те выглядели чуть ли не вдвое старше их и намного солиднее. Здесь же молодая, яркая Кармен и ее поклонник Хозе представляли великолепную пару. Меня даже захватило исполнение.

Но я не дал себе расслабиться. Не для этого я сюда пришел. Главным для меня было само здание. Изучил специфику балкона и первого этажа, холлы, коридоры,  закоулки, всё внимательно рассмотрел и запомнил.

Оставшийся до премьеры месяц провел с пользой. Созревший за пару ночей план казался заманчивым, но кое-чего мне еще не хватало. Обошел весь Сан-Франциско, объездил близлежашие города, и в одном из них, в букинистическом магазине, нашел, наконец, то, что искал. Это была изданная еще до Второй мировой войны книга обо всех 26 операх Джузеппе Верди. О каждой – замысел, сюжет, либретто, музыкальные особенности. Первая постановка и дальнейшая судьба. Знаменитые исполнители. Плюс ко всему – прекрасные иллюстрации.

Конечно, я понимал, что пускаюсь в очень рискованное предприятие. Мистер Паризер меня видел и знал. Следовательно, сидя рядом с ним, я должен быть абсолютно неузнаваемым. Внешний вид сложностей не доставил – новый парик, бородка, бакенбарды, темные очки. Серая рубашка, серая куртка – неброский наряд. Но основное – голос, и тут я применил элементарную процедуру. Накануне простоял полчаса под холодным душем, затем вышел на улицу под пронизывающий ветер. После этого хрипел так, что меня бы и мать родная не узнала.

В день премьеры я пришел в театр минут за десять до начала спектакля, достал из небольшой сумки книгу про Верди и стал ее просматривать, задерживаясь на наиболее ярких страницах. Это не могло не привлечь внимания сидевшего справа от меня Паризера, он с интересом поглядывал на иллюстрации. Люстры стали медленно гаснуть, я закрыл томик, который остался у меня на коленях, и – действие началось.

Генуя. 14 век. Восставший народ отбирает власть у аристократов.  Симон Бокканегра – бывший пират, плебей, становится дожем – правителем города. Его личная жизнь трагична: возлюбленная, дочь богатого патриция Фиеско, умирает во дворце отца, а внучку – Амелию – похитили неизвестные.

Проходит 20 лет. Симон, всё еще городской голова, узнает тайну похищения – его Амелия стала приемной дочерью в знатном семействе. И, хотя она по происхождению плебейка, в нее влюблен молодой патриций. Но девушку присмотрел себе в жены, не зная, кто она, соратник Симона Бокканегры, Паоло, ставший его канцлером. Он посылает доверенных с заданием украсть девушку и доставить к нему. Заговор раскрывается, Паоло наказан. Униженный, он жаждет мести и подсыпает в кубок Симона медленно действующий яд. А в Генуе опять восстание, и на сей раз побеждает дворянская партия во главе с Фиеско…

С сюжетными поворотами действия я познакомился раньше, на интернете, и это помогало понять происходящее на сцене. Иначе было бы сложно – пели на итальянском, сбоку на экране появлялся перевод на английский, надо было успевать смотреть туда и сюда. Мой сосед, поглощенный зрелищем, восторженно реагировал на какие-то вокальные всплески, до понимания которых я, честно говоря, еще не дорос.

Когда закончился первый акт и зажегся свет, я поднялся, поискал глазами, где бы пристроить книгу, и положил ее вместе с сумкой на сиденье.

– Вы – в фойе? Погулять? – обратился ко мне Паризер.

– Да, надо глотнуть свежего воздуха.

– Можно, я пока посмотрю вашу книгу?

– Конечно, – ответил я. – Берите.

И отправился бродить по коридору. Вернулся я после третьего звонка, как раз к поднятию занавеса.

На сцене разгорались страсти – любовь, ревность, обман, но я смотрел на двигающихся и что-то поющих героев – и ничего не воспринимал. На этом зрительно-звуковом фоне я мысленно видел только одну бегущую строчку: получилось или нет? Эта мысль мучила и терзала меня, обрастала предположениями и деталями, потом снова высвечивалась в чистом виде: да или нет?

Если вы никогда не сидели на горячей сковородке – попробуйте. Сядьте на холодную и включите ее так, чтобы она медленно и постепенно нагревалась. И поставьте себе условие: не вставать 45 минут.

Я еле досидел до конца акта. Всунул книгу в сумку и быстрым шагом направился к туалету. Пришлось немного постоять в очереди. Попав внутрь, занял кабинку. Снял и спрятал темные очки. Достал другой парик и заменил им тот, в котором явился в оперу. Выждал некоторое время. Публика в туалете меняется быстро, поэтому никто не заметил, что вошел в кабинку мужчина с одним обликом, а вышел с другим. Я еще некоторое время постоял на улице перед входом среди докуривавших сигареты зрителей и зрительниц. А когда все направились в зал на последний акт, спокойно дошел до стоянки, сел в машину и вернулся домой – в тесную, но уютную комнатку, которую я снимал у пожилой семейной пары.

Через день, листая свежий номер газеты «Сан-Франциско кроникл», я обнаружил любопытную заметку. Называлась она «Два трагических финала – на сцене и в зале» и начиналась так: «Позавчера в сан-франциской опере состоялась премьера нечасто исполняемой оперы Верди «Симон Бокканегра». Сюжет ее построен на действительных событиях».

Дальше шел краткий пересказ либретто, отмечалось, кто и как пел ведущие партии. Но особый интерес для меня представила вторая половина статьи: «Публика тепло встретила исполнителей и постановщиков этого замечательного спектакля. Зрители расходились не спеша, обсуждая особо эмоциональные сцены. Когда зал опустел, администратор заметил в середине партера одинокую фигуру, которая продолжала сидеть на своем месте. «Наверное, уснул», подумал он и, подойдя к спящему, попытался вежливо его разбудить. Тот, однако, не реагировал на голос и похлопывание по плечу. Страшное предположение мелькнуло в мозгу работника театра. Он наклонился к нему вплотную – и не услышал дыхания. Зритель был мертв.

Немедленно вызвали полицию и медиков. Первое обследование показало, что мужчина скончался от сердечного приступа. Известно, что умерший, мистер П., являлся завсегдатаем, не пропускавшим ни одной оперной премьеры. Возможно, трагические события, происходившие в финальной части спектакля, послужили причиной сильного возбуждения и сердечного срыва уже немолодого человека.

Члены его семьи говорят, что у покойного не возникали проблемы с сердцем, что подтверждается и записями в его медицинской истории. Однако, одно дело – спокойная обстановка дома или врачебного офиса, а совсем другое – быть свидетелем великолепно сыгранной трагедии. Искусство – великая сила.

Во всяком случае, полиция, как обычно в таких случаях, проводит расследование».

Я аккуратно вырезал заметку и спрятал ее в свою папку. Что ж, остается только пожелать успехов полиции. Но вряд ли она найдет что-нибудь новое – диагноз поставлен правильно.

Все мы в фирме выразили глубокое соболезнование Стиву. Он был озадачен неожиданной смертью отца, но внешних признаков сильных переживаний не проявлял. Очевидно, гораздо больше его волновала возникшая перед ним дилемма: продать винодельню или сохранить и заниматься ею?

И все-таки… И все-таки через несколько дней после похорон, когда я сидел в кабинете Стива, он поперек нашей деловой беседы вдруг задумчиво проговорил, глядя в сторону:

– Странно как-то получилось… И непонятно. Услышать бы кого-нибудь, хотя бы одного человека, который при этом присутствовал…

И, повернув голову, ожег меня пронзительным взглядом:

– Вы там, случайно, не были?

Я чуть не купился, но вовремя перехватил уже готовое вырваться «Нет» – и затолкал его поглубже, в какую-то извилину.

– Что вы имеете в виду? Где? – участливо отозвался я.

– В опере. На том спектакле, – подчеркнул, не отводя глаз, Стив.

Я изобразил на лице крайнее недоумение:

– С какой стати? Терпеть не могу оперу. Кажется, я даже когда-то говорил вам об этом.

– Очень странная история, – протянул мой шеф.

И мы вернулись к прерванной беседе.

А я дома поставил в клеточке с фамилией Паризер крестик. Второй жирный крестик на листе. Теперь в моем списке «родственников» остался единственный клиент. Тот, которого предстояло искать, скорее всего, в Израиле. Израиль, конечно, маленькая страна. Особенно на карте. Но попробуйте найти там человека, если вы о нём ничего не знаете.

События последних дней заставили меня жить в неослабном напряжении. Но когда всё кончилось, я ощутил зияющую пустоту вокруг себя. Ни друзей, ни врагов, ни просто добрых знакомых. Конечно, тут было немало русских – бывших соотечественников. Но наши пути не пересекались – я работал и общался с коренными американцами.

А где-то, по нынешним меркам, не так уж далеко – всего семь с небольшим тысяч километров, 10 часов лету, жила Изабель. Я почувствовал такое острое желание увидеть ее, услышать ее теплый голос с неистребимым испанским акцентом, что казалось – брошу дела, явные и тайные, распрощаюсь с потрясающим городом Сан-Франциско и умчусь в Перу. Но разум приструнил эмоции: опасность не миновала. Не спеши – всему свое время.

Между тем, Стив, уже закрепившийся в Болгарии и Чехии, изучал возможности республик бывшей Югославии. Он раздумывал над двумя видами отдыха – либо в горах и на море, либо ошарашить туристов достопримечательностями нескольких соседних стран. Для того, чтобы оценить ситуацию на месте, он решил отправить туда своего эмиссара. О чём и объявил на общем собрании:

– Полагаю, найдутся желающие посмотреть этот чудесный край.

Однако мои коллеги  не разделяли энтузиазма шефа и не спешили откликаться на его призыв. На Балканах всё еще было неспокойно, и они явно предпочли бы любоваться этим чудесным краем по телевизору. В воздухе повисло некоторое напряжение, и я решил снять его героическим поступком.

– Каждый из нас, – сказал я, – желал бы стать посланником фирмы, но боится обидеть товарищей, которые тоже хотели бы поехать. И всё же я надеюсь, что меня простят. Я готов отправиться хоть в Сербию, хоть в Черногорию.

Все сразу воспряли:

– Конечно, езжай! Ты заслужил!

– Снимешь там видео и покажешь потом нам.

– Замечательная мысль насчет видео, – подключился и Стив с просветленным лицом.

Одним словом, и волки сыты, и овцы целы. Но и я не был жертвой, мною двигал свой тайный интерес. Выступив в нужный момент добровольцем, я заслужил некоторую фору у шефа. И Стив легко согласился, когда я сказал, что сам спланирую всю поездку. В итоге она выглядела так.

Вылетаю в Европу из Сан-Франциско самолетом «Люфтганзы», с пересадкой во Франкфурте, до Будапешта – ближайшей точки к моим республикам. Оттуда добираюсь до них местным транспортом. Три недели езжу по туристским местам, выбираю наиболее подходящие, с учетом ментальности американцев. А обратный путь проделываю по такой схеме: на лайнере голландской авиакомпании KLM из Будапешта в Амстердам, оттуда – в Лиму, куда прибываю в пятницу. Два дня отдыхаю от трудов в перуанской столице и в понедельник возвращаюсь в Сан-Франциско. Последний перелет оплачиваю сам, остальные – за счет фирмы. Очень  симпатичный маршрут. Как говорили когда-то, из Киева в Жмеринку через Париж.

Всё прошло, как намечено, почти без сбоев. В пятницу вечером в аэропорту Лимы меня встретила Изабель. У нас было всего два дня. Мы давно не виделись и мстили разлуке по полной программе. В субботу после обеда, когда наступило относительное затишье, Изабель мимоходом бросила:

– Как там твой подопечный?

Я достал из чемодана папку, вынул из нее газетную вырезку и молча положил перед ней. Прочитав отчет из оперного театра, моя верная подруга восхитилась:

– Ну и ну! Чудеса в решете. Как это получилось?

– Техника 16 века. Когда-нибудь расскажу.

– Значит, остался один, – резюмировала она. – Это уже легче. Есть надежда, что до нашей свадьбы осталось совсем немного?

– Если бы… Я не знаю, где его искать.

– Кажется, ты говорил про Израиль.

– Ну и что? Поехать туда и в каждом городе искать мужчину по фамилии Палкес?

Наступило молчание.

– Как он выглядит?

Я извлек из папки фотографию, сделанную в Мюнхене, где он сидит рядом с Паризером. Изабель долго всматривалась, зачем-то поворачивала снимок то влево, то вправо и, наконец, спокойно подвела итог:

– Кажется, одного из них я знаю.

Мне показалось, что я ослышался.

– Из этих? Ты не можешь их знать.

– Левый – это Паризер?

– Да.

– Я так и думала. Правый – мой знакомый. Только его фамилия не Палкес, а Шульзингер.

Я сразу успокоился:

– А я что говорил? Бывают очень похожие друг на друга люди. Ошибиться легко.

– Не спорю. Тем более, что ошибаешься ты. Я его видела – правда, всего один раз – в прошлом году.

Тут уже сомнения захлестнули меня. А вдруг это действительно не Палкес? Впрочем, нет, их было трое, и косвенное подтверждение своей версии я получил в том венском разговоре с Бреннером.

– Кто он такой, этот тип, с которым ты знакома? – я внимательно посмотрел на Изабель. – Может, твой поклонник? Мужчина-то он представительный.

– Ты уже меня к любому старику ревнуешь. У нас были постоянные клиенты в Аргентине. Через нашу фирму они часто посылали группы молодых людей в Европу. Организатором поездок был человек по фамилии Шульзингер. Общались мы по телефону, я его никогда не видела. А год назад, в апреле, он вдруг появился в нашем офисе и сообщил, что переезжает в Израиль. Но связи с нами терять не хочет.

Теперь мы вдвоем уставились на фотографию, относительно которой еще десять минут назад мне всё было ясно. Я развел руками:

– Совершенно непонятная ситуация – и он, и не он. А можно узнать о нём что-нибудь конкретнее? Давно ли в Аргентине, чем занимался?

– Я попробую. У меня есть подруга в Буэнос-Айресе. Как-то приезжала сюда, я возила ее в Куско, в Мачу-Пикчу. Она поможет.

– И всё-таки, – по ходу разговора у меня возникли некие, еще не ясные мне самому варианты, – и всё-таки попроси ее одновременно с поиском данных про Шульзингера обратить внимание на фамилию Палкес. Может, ей что-нибудь попадется под руку.

– Ладно. Но учти – это займет время.

– Ничего не поделаешь. Надо выяснить – это ложный след или зацепка. Других кандидатов у нас сейчас просто нет. И не забудь послать ей фотографию нашего героя. Я тебе оставлю снимок, сделай копию так, чтобы на ней он был один.

В понедельник мы прощались, не зная, когда увидимся снова. И ей, и мне надоела моя кочевая жизнь. Я вернулся в Сан-Франциско, отчитался перед шефом и стал ждать.

Мы регулярно перезванивались с Изабель, не затрагивая тему Палкеса. Прошел месяц, начался другой, и однажды, подняв трубку, я услышал:

– Это он.

– Но…

– Это не телефонный разговор, сам понимаешь, – перебила меня Изабель. – Когда ты обнаружил то письмо с его любовными признаниями и устроил мне сцену, я решила доказать, что ты ошибаешься. Надеюсь, ты не забыл тот скандал?

Я понял: она выстраивает легенду.

– Еще бы! Найти такой компромат у любимой женщины!

– Одним словом, я попросила подругу выступить свидетелем. Она будет у меня через три дня, семнадцатого. Жду твоего появления.

– Обязательно буду.

Я прилетел вовремя и надеялся застать Изабель одну. Однако, когда я вошел в квартиру, навстречу мне поднялась яркая женщина, на первый взгляд, ровесница моей избранницы. Этих испанок штампуют, что ли, по одному шаблону, подумал я. Хозяйка дома представила нас друг другу.

– Мой американец, Энтони. А это – Мария, она работает в Буэнос-Айресе в турбюро, с которым мы дружим.

– Рада помочь, – сказала гостья. – Вам обоим. Всякие подозрения лучше устранить в самом начале.

– Скажу честно, – доверительно сообщил я, глядя в черные аргентинские глаза, – когда я прочитал – случайно, обратите внимание – случайно! – письмо этого Шульмастера с недвусмысленным предложением…

– Шульзингера, – поправила меня Изабель.

– Не имеет значения, – отрезал я, – когда я прочитал его, моему возмущению не было предела. Я не знаю этого типа и знать не хочу. Я намерен жениться. Но у меня такая работа – приходится много ездить. Что ж это будет – я в Европу, он – сюда?

– Я давно знакома с Изабель и развею все ваши сомнения.

– Но учтите, – повысил я голос, – одними лишь словами меня не убедите. Наплести можно, что угодно, особенно для любимой подруги.

– А что я тебе говорила!- торжествующе воскликнула Изабель.

– Вижу, вы человек недоверчивый. Но здесь особый случай, – и Мария подняла расстеленную на столе газету. Под ней оказалась россыпь светокопий.

То, что я услышал дальше, меня не очень удивило, хотя речь шла о далеко не ординарных вещах. Около года назад в Аргентине вспыхнул нешуточный скандал. Были раскрыты случаи массового сексуального насилия над несовершеннолетними. В поднявшейся в СМИ буре подчеркивался отвратительный факт: изощренным педофилом оказался пожилой еврей. Его фамилия была Палкес. Обстоятельства дела, судя по газетным публикациям, подтверждали, что продолжалась эта история не один год и была организована безупречно.

Сеньор Палкес владел большим ранчо в глубинке, километрах в двухстах от столицы. Как-то на телевидении появилась реклама, что там создается оздоровительный лагерь для детей по типу скаутских. Свежий воздух, прекрасная пища, спортивные игры – всё это привлекло внимание многих состоятельных родителей. Тем более, что решалась извечная проблема – куда девать детей на каникулах. Вскоре лагерь стал популярным. Действительно, очень удобно: отвез свое чадо в начале лета и привез его домой в конце свежим и окрепшим.

Так продолжалось долгое время, на ранчо приезжали корреспонденты и писали восторженные репортажи. Пока однажды одна девочка не поделилась с мамой деталями своего замечательного отдыха…

В полиции сначала не хотели верить возмущенной и взволнованной маме. Пытались допросить ее дочку, но та отказалась отвечать на вопросы. Без доказательств никаких действий нельзя было предпринимать. Уже начались занятия в школах, и следователь, которому поручили дело, стал выявлять бывших скаутов и допрашивать их поодиночке. Первые результаты оказались обескураживающими – ни одного подтверждения обвинений. Плавали, играли, развлекались. Может, рассказ маме о прелестях секса – просто фантазия девчонки с богатым воображением?

Но именно эта стойкость и единодушие опрашиваемых показались следователю подозрительными. Так не бывает, чтобы в коллективе подростков не было абсолютно никаких отклонений и нарушений. Он сменил тактику и как-то, наткнувшись на очень здравомыслящую девочку, доверительно поделилися с ней: «К нам поступили сведения, что парень, прошедший через ваш лагерь,замешан в преступлении с применением оружия. Нас это очень волнует. Одна воспитанница сообщила, что вы там занимались сексом. В этом как раз нет ничего особенного, нормально для вашего возраста. Но оружие…» Прием сработал, ему удалось узнать кое-какие детали. Оперируя ими в последующих беседах, он докопался до истины.

Картина, нарисованная им перед своим начальством, поразила даже этих людей, сталкивавшихся с отъявленными и хитроумными мафиози.

На ранчо были созданы два отряда. Мальчиков принимали с 14 лет, у них была своя программа – военно-спортивная. Девочек брали с 12 лет, они жили отдельно и занимались своими делами. Вместе дети собирались на линейки, которые проводил сам Палкес. На них он обязательно хвалил всех воспитанников, утверждая, что с каждым днем они поднимаются всё выше и выше по сравнению с их сверстниками. Вы становитесь элитой, провозглашал он, вы уже элита. Вы – ядро, лучшие люди нации. Вы должны держаться сплоченной, сильной группой, готовые поддержать друг друга. Один за всех, все за одного! Таким образом вы будете способны добиться самых высоких позиций в стране.

Подросткам нравилось быть особыми. К концу сезона они уже верили в свою исключительность и право руководить более слабыми. А в качестве средства, цементирующего отношения, Палкес избрал секс.

В лагере была установлена свобода сексуальных отношений – кто с кем хочет. Участвовали в этой вольнице на равных и инструкторы – двадцатилетние парни и девчата. Но самым почетным в девчоночьем отряде считалось приглашение на ночь к командиру – самому Палкесу. А того интересовали все возрасты…

Когда полиция нагрянула на ранчо, воробышек уже упорхнул. Впоследствии выяснилось – те подростки, которых опрашивал следователь, тут же звонили своему бывшему начальнику и гордо докладывали, что ничего предосудительного о лагерных порядках не говорили. Но Палкес быстро сообразил, что лавочку надо закрывать. Кольцо вокруг него сужалось. Он срочно продал ранчо одному из соседей – по дешевке, но за наличные. Сообщил покупателю, что решил заняться образованием черных детей и уезжает в ЮАР. Стоял апрель, в южном полушарии только что кончилось лето. 12 марта в Аргентине начался учебный год. Именно тогда Палкес прилетел в Лиму. Очевидно, он имел второй паспорт на имя Шульзингер. О том, что это не настоящая, точнее – не единственная его фамилия – Изабель просто не знала. Знойная перуанка произвела на любителя малинки сильное впечатление, и  он признался ей, что направляется в Израиль – в расчете на более близкие контакты в будущем.

Об этих деталях мы говорили с Изабель вечером того же дня, после того, как она проводила свою подругу в Буэнос-Айрес. Шульзингер после своего визита  прислал ей письмо уже из Эйлата, написанное в довольно откровенном тоне. Она ответила, но набором общих фраз – терять контакты, необходимые для работы, не стоило. Аргентинские группы продолжали ездить в Израиль, хотя гораздо реже. Принимала их теперь небольшая гостиница, которой владел Шульзингер.

Надо отдать должное Изабель – она поступила мудро. Выполняя мою просьбу, не стала нагружать подругу поиском, а сформулировала задачу дипломатично: «От нашего общего клиента было письмо – сама понимаешь, о чём может писать мужчина. К несчастью, этот листок попался на глаза моему другу Энтони. Он психанул. Помоги найти какие-то веские доводы, что у нас с вашим Шульзингером ничего не было. Кстати, фамилия Палкес тебе ни о чём не говорит?» О визите, разумеется – ни слова.

Поэтому Марии, которая уже знала всю историю с ранчо и поняла, кто ее затеял, пришлось только найти старые газеты, сделать копии и прилететь в Лиму. Подводя итог своей «выставке на столе», которую я внимательно изучил, она заявила:

– Видите, Энтони, Шульзингер – негодяй. Как вы могли подумать, что Изабель способна связаться с таким человеком? Вот мое мнение: он написал ей письмо, надеясь, что, возможно, удастся сбежать в Перу. Но ответа не получил, и теперь он где-то в Южной Африке. Уверена – больше о нём вы никогда не услышите.

– Спасибо, Мария, вы прямо камень с души моей сняли. Даже не знаю, как вас благодарить. Возьмите на память эту книжечку, – я достал из сумки и передал ей наш фирменный путеводитель по Сан-Франциско.

Мы выпили по стаканчику вина за успешное завершение дела, и Изабель повезла Марию в аэропорт.

И вот сейчас мы сидели вдвоем за столом. В бокалах искрилось знаменитое перуанское бланко де бланкос, а в голове роились новые вопросы. Изабель пригубила волшебный напиток и выжидательно посмотрела на меня:

– Ты получил то, что хотел. Карты раскрыты. Что будем делать?

– Теоретически – ясно, а практически – нет. – Я помолчал. – Надо спокойно разобраться с ситуацией на месте. Изучить его поведение – где и когда он бывает, на чём его можно поймать. Даже не знаю, как поступить. Из фирмы на месяц не отпросишься. А работа эта очень кропотливая, долгая, филигранная – всё точно рассчитать, чтобы действовать без промаха.

Я взял свой бокал и стал медленно потягивать вино, наслаждаясь тонким ароматом. Изабель, сидевшая напротив, поднялась, обошла сбоку стол и, став за моей спиной, положила мне руки на плечи:

– Знаешь, что – поручи это дело мне.

Я поперхнулся последним глотком и закашлялся. Потом резко повернулся назад:

– Этого еще не хватало!

– Но ведь выследила его я. Он – моя добыча.

– Брось говорить ерунду!

Она улыбнулась и легким движением опустилась мне на колени:

– Как испанская женщина, я умею возбуждать мужчин. Но ты, наверно, не забыл, что я – коктейль, смесь двух культур. И, как женщина индейская, я умею укрощать мужчину в нужный момент.

– А, наконец-то я всё понял! Ты хочешь, чтобы я доказал тебе свою любовь. Чтобы я, после всего, когда ты будешь уже сидеть в одной камере с террористами, чтобы я тогда носил тебе передачи?

– Я серьезно. У меня есть преимущество. Мне не надо подготовки.

– Задушишь в постели?

Она встала, обошла стол и вернулась на свое место напротив меня:

– Ты почти угадал. Он действительно умрет в постели.

– В твоей?

– В гостиничной. Хорошо, если хочешь детали – в моей. Но умрет сам.

– Я не желаю, чтобы в твоей постели валялся посторонний мужчина.

– Между нами ничего не произойдет. Он скончается от сердечного приступа. И ты мне в этом поможешь.

– Как?

– Дашь мне немножко своего стимулятора – добавить в стакан с вином. Лучше варианта не найти. Надежнее и безупречнее.

Мы смотрели друг на друга. Я безумно любил ее в эту минуту.

– Я не хочу этого. Не хочу – так.

– Ты сам говорил: возмездие должно их настигнуть. Мы – в роли судей. И исполнителей приговора.

Я опустил голову:

– Для меня сказать тебе «да» – значит предать тебя.

– Нет – значит довериться мне. Я сделаю это ради нас двоих. И от имени всех твоих погибших родных.

Мы обговорили план операции ночью. Утром я улетел в Сан-Франциско. Через пару дней сообщил Стиву, что мой двоюродный брат, полгода назад перебравшийся в Германию из России, собирается жениться. И приглашает меня на свадьбу. Я давно его не видел и хочу отпроситься на недельку за свой счет. На днях он должен сообщить мне точную дату. Стив не возражал.

Каждый вечер я гипнотизировал взглядом телефон, но он упрямо молчал. А если и разражался звонком, то не тем, который был мне нужен. А тот, которого я ждал, раздался неожиданно посреди ночи. Голос Изабель был веселым, звонким, она словно захлебывалась от восторга:

– Привет! Я, кажется, разбудила тебя? Извини! Тут так здорово! Я уже несколько дней у Эллки. У нее чудная квартира на третьем этаже. Побывала уже в опере, она недалеко – 20 минут на метро. Ладно, досматривай сны. Пока!

И положила трубку. Молодчина Бэллка – так я иногда звал ее про себя. У нее пунктик – боится прослушки. В Лиме это иногда практикуется, так что мы разработали код. Итак, она уже в Эйлате, в гостинице – я посмотрел на список, который мы составили с ней в ту ночь – под номером 3 значился отель «Римоним Нептун». Поняв, что я уже не усну, я заказал по интернету номер в той же гостинице на том же втором этаже, что и она. Опера и метро в Эйлате – конечно, из области ненаучной фантастики, но если кто-то подслушал и заинтересуется – пусть ищет город, где они действительно есть.

Не мешкая, я улетел в Лос-Анджелес, оттуда рейсом авиакомпании «Эль Аль» в Тель-Авив. А там на автобус – и в Эйлат. К вечеру, оформившись в гостинице, я спустился в просторный холл «Римоним Нептун», сел на диванчик и стал просматривать местные туристические проспекты. Изабель появилась минут через сорок. Яркая, смуглая, она и здесь производила впечатление. Я со стороны засекал взгляды, которые бросали на нее сидевшие в холле мужчины. Надо быть предельно осторожными, подумал я. Не обращая на меня никакого внимания, Изабель прошла мимо, остановилась у стеклянного бачка с питьевой водой, немного повозилась, вынимая стаканчик из стопки, наполнила его и стала, не спеша, пить. Я поднялся, тоже подставил стаканчик под кран, а потом вернулся с ним на свое место. Изабель бросила пустую тару в мусорную корзину и ушла.

Я листал проспекты. Потом еще раз сходил за водой. Со стороны было совсем не заметно, что у меня двойной стакан – один в другом. Такое часто случается. Улучив момент, я вынул внутренний стаканчик и забрал клочок бумажки, лежавший на дне внешнего. Потом опять составил их, выбросил в корзину и пошел к себе. Только там я прочел записку. В ней был номер комнаты Изабель и короткая приписка: «Операция назначена на завтра». Я спустил бумажку в унитаз, а когда гостиница затихла, прокрался незамеченным к ее двери и постучал условленным образом: 2 – 3 – 1.

Завтракали в столовой мы как бы случайно за одним столиком. Затем на гостиничном пляже устроились как бы случайно на соседних лежаках. Я взял ее за руку – она была ледяная. А солнце жгло, как обычно. Я не догадывался, что она так напряжена, так остро переживает то, что ей предстоит. Мне стало страшно за нее.

– Может, отменим? – хрипло спросил я, глядя в сторону.

И услышал немного насмешливый ответ:

– Ты что – испугался?

Он должен был прийти к ней в восемь вечера. Я дал себе слово не высовываться из номера. Включил телевизор, русскую программу, но звуки проходили сквозь меня, не задерживаясь. В десятом часу я услышал в коридоре громкие голоса и какой-то шум. Чтобы подавить жгучее желание немедленно выскочить из номера, я разделся и встал под душ. Не знаю, сколько я там простоял. Говорят, бегущая вода успокаивает. Когда я вышел, вокруг было тихо…

Утром я спустился в холл около восьми. Люди сновали по своим делам. Я устроился на том же диванчике. Неизвестность грызла меня. Какой-то парень с полотенцем, встретив своего друга, договаривался с ним о совместной поездке. И вдруг до меня донеслось:

– А как тебе вчерашнее происшествие?

– Какое?

– Ты ничего не знаешь?! Какая-то женщина позвонила дежурному: у меня в номере мужчина, ему плохо, лежит ничком и тяжело дышит…

Неведомая пружина подбросила меня вверх, и я в мгновение ока оказался возле этой пары:

– Извините, что-то интересное, я тоже не слышал.

Рассказчик с полотенцем повернулся вполоборота ко мне:

– Поздно было, мы как раз пришли с прогулки. Видим, «скорая» подъехала. Вынесли человека и увезли. Мы подошли к дежурному – что случилось? Он и рассказал. Мужик-то, говорит, не наш постоялец. Мало того, говорит, что пожилой, так еще местный, городской.

– Русский? – спросил я.

– А кто ж его знает. По внешнему виду, вроде, не похож. Скорее всего, еврей. А может, араб. В общем, подкатился к девахе. Но главное не это. Я утром, по дороге в бассейн, завернул к стойке, узнать – чем кончилось. Умер он, говорят. Ночью, в больнице. Сердце не выдержало.

– Ну, если он пожилой, а она молодая… – протянул я.

– Вот-вот. Для гостиницы – неприятность. Но врач сказал их менеджеру, чтобы не расстраивались. Не убийство ведь, а несчастный случай. Бывает – когда мужчина в годах переоценивает свои силы.

– А где та деваха? – поинтересовался второй парень.

– Намек понял! – воскликнул любитель плавания. – Хочешь знать, в каком она номере?

– Почему бы и нет? Какая она из себя?

– Не видал, врать не буду. Может, ее уже выселили.

– Прямо как в кино, – покачал я головой. – Завтракать идете?

– Сейчас, жён захватим и через пару минут будем.

Итак, дело сделано. А что дальше? Где Изабель? В столовой она не появилась. Искать ее в номере было бы самоубийством. Но она должна подать о себе знак.

День прошел впустую. Наступил следующий. С утра я отправился на пляж. Люди, море, знакомства – не так тоскливо. Мобильник лежал рядом, под одеждой, чтобы не перегрелся на солнце. Когда он зазвенел, я схватил его даже не сразу, запутавшись в рубашке. «Привет! – сказала Изабель. – Я тут занимаюсь покупками. Ты просил купить амперметр, уточни – на 220 или на 110 вольт?» «110, конечно». На том разговор закончился.

Необузданное веселье охватило меня. Хотелось прыгать и скакать. Изабель уже в Амстердаме! Мы свободны! Я собрался за несколько минут, распрощался с гостиницей. Автобус тащился, на мой взгляд, со скоростью черепахи. С центральной автобусной станции Тель-Авива я сразу отправился в аэропорт Бен-Гурион. Ближайший самолет до Сан-Франциско, на который имелся билет, вылетал через 10 часов. Я прошел контроль, заглянул во все магазины, плотно пообедал и расположился, наконец, в своем секторе.

За полчаса до посадки появились двое в полицейской форме. Окинув взглядом ожидающих вылета, они подошли ко мне:

– Ваши документы.

Я предъявил удостоверение личности. Не возвращая его мне, один, очевидно, старший, сказал:

– Следуйте за нами.

– В чём дело? – возразил я. – Скоро мой рейс.

– Повторная проверка, – сказал второй.

После прохода по каким-то закоулкам меня привели в комнату с несколькими телефонами и компьютерами. Как только человек, сидевший за столом, положил трубку, я громко заявил:

– Я американец, сейчас улетает мой самолет. Почему вы меня задерживаете?

Человек внимательно посмотрел на меня:

– Не беспокойтесь, всё будет в порядке с вашим рейсом. Поставьте, пожалуйста, ваш рюкзак там, возле стенки.

И, когда я послушно выполнил его просьбу и выпрямился, он сухим голосом четко сообщил:

– Вы арестованы по подозрению в убийстве гражданина Израиля.

Здание, куда меня доставили, с виду не походило на тюрьму. А одиночку, куда меня поместили, я сразу окрестил «мой «Хилтон». На каменном возвышении – дермантиновый матрац, довольно мягкий, застеленный чистым бельем. Столик и стул. В углу – телевизор. Отдельно – туалет и душ. Позавидовать можно! Если бы я не был в растрепанных чувствах… Никогда со мной такого не бывало. Гвоздем сидел в голове вопрос: что они знают? Взяли наугад, на арапа? А если что-то знают, то чем это мне грозит? Формально я ни в чём не замешан. Хорошо, что Изабель далеко, до нее не дотянутся. Надо всё отрицать, отрицать, отрицать.

Появился какой-то молодой человек, записал мои данные и сообщил, что я имею право пригласить адвоката, а также обратиться в американское консульство. За адвоката надо будет платить. Я встал и торжественно произнес:

– Заявляю протест. Меня арестовали за какое-то убийство, к которому я никакого отношения не имею. Требую немедленно освободить меня и переоформить билет для вылета в США.

– Я передам вашу просьбу, – вежливо сказал молодой человек.

От встречи с дипломатом и адвокатом я отказался. Пока неясно, в чём меня обвиняют, нечего раздувать огонь. Чем меньше народу вовлечено в разборку, тем лучше.

На этом официальная часть закончилась. Взглянул на часы – вечер. Окон в «Хилтоне» не было, смотреть на закат над морем не получалось. Включать телик не было настроения. Осталось одно – на боковую. Подождем до завтра.

На мое несчастье, завтра оказалось нерабочим – суббота. Принесли завтрак. Я, по наивности своей, думал – придется хлебать баланду. Но быстро выяснилось – такую еду и для гостей выставить не зазорно, как по количеству, так и по качеству. Авокадо и апельсин даже заронили тайное желание: а, может, отдохнуть здесь пару недель?

День тянулся долго. Я прокрутил в памяти каждый час своего пребывания в Эйлате и не нашел никаких сбоев. Всплыла мысль: опаздываю на работу. Надо предупредить Стива и придумать для него очередную сказочку. Охранник сказал,  в коридоре есть телефон-автомат, можно звонить, куда угодно. Но это, конечно, на тот случай, если я задержусь.

В воскресенье с утра решил отправиться в тренажерный зал, но вот тут за мной и пришли. На допрос, понял я. Сгруппировался, собрался, настроился. Главное – не ляпнуть ничего лишнего.

В кабинете с непонятной табличкой на двери мне навстречу поднялся человек и на неплохом английском заявил:

– Вы находитесь в тюрьме предварительного заключения Абу-Кабир. Задержаны по подозрению в соучастии в убийстве. Я буду вести ваше дело. Меня зовут Анатолий Рувимский. Советую быть правдивым и отвечать на вопросы искренне, что может облегчить ваше положение. Если вы готовы сделать чистосердечное признание, это будет просто замечательно.

Следователь был слегка полноватым, слегка лысоватым, средного роста, на вид лет сорока. Темная рубашка с короткими рукавами, загорелые руки. И самое удивительное – доброжелательный взгляд. Я ожидал встретить жесткого служителя закона – каюсь, начитался всякой литературы. И ответил я в том же дороброжелательном духе:

– Если бы я знал, в чём мне признаваться, я бы обязательно пошел вам навстречу. А так – извините.

– Неплохо для начала, – улыбнулся следователь. – Что ж, приступим. Садитесь.

Я сел и продолжил:

– Тут какое-то недоразумение. Я не делал ничего предосудительного. Спокойно отдыхал – и вдруг меня перед самым вылетом домой хватают, надевают наручники и, говоря по-русски, шьют дело.

Я специально вставил в свою английскую речь эту маленькую деталь в конце. Анатолий отреагировал сразу:

– Хотите, чтобы наша беседа велась на русском языке?

– Был бы не против. Насколько я понимаю, этот язык – родной для нас обоих.

– Согласен. Теперь по сути. Вы считаете свое поведение в Эйлате безупречным. Я бы тоже так думал на вашем месте. Если бы не был связан с криминалистикой. Гостиница, в которой вы остановились в Эйлате, пользуется популярностью. Кроме местных – евреев и арабов, там живут гости из России и Америки. Мне не надо вам объяснять, почему для нас вопрос номер один – безопасность. «Римоним Нептун» – современный отель, и его владельцы установили внутри и снаружи камеры слежения. Надо сказать, это новшество есть пока далеко не всюду. Уже после того, как ваша знакомая из Перу улетела домой, полицейские решили посмотреть записи на камере. И увидели, как вечером вы крадучись пробираетесь к ее номеру, и она впускает вас. А под утро вы таким же образом возвращаетесь к себе. Опросили работников столовой, показали им снимки – они вспомнили: была такая яркая женщина, за одним столиком с ней – тот самый мужчнна. Кто-то еще видел вас вместе на пляже. В тот же день к вашей подруге открыто приходит господин Шульзингер. Через некоторое время его без сознания увозит скорая. Он умирает, по оценкам врачей, от сердечного приступа. Этого уже было достаточно для вашего задержания. После чего среди ваших вещей мы находим два тюбика зубной пасты. Зачем так много? Проверяем – у нас прямо здесь, на месте, судмедэкспертиза – и обнаруживаем в одном из них некую мазь. А в вашей аптечке – якобы глазные капли с точно таким же, как и мазь, эффектом – возбуждающим действием на сердце. Вы не видите между названными мной событиями никакой связи?

– Никакой, – покачал я головой с самым невинным выражением лица. – У меня бывает низкий пульс, и я иногда принимаю эти капли.

– А мазью мажетесь? Там одной щепотки хватит, чтобы сердце выскочило из груди.

– Первый раз такое слышу.

– Хорошо, тогда я продолжу. Вы назвали фирму, где работаете, и мы позвонили в Сан-Франциско. Ваш шеф сообщил, что в последнее время вы часто отпрашиваетесь и куда-то уезжаете. Например, сейчас должны были быть в Германии, а оказались в Израиле. А узнав про ваш арест, заявил – есть подозрение, что вы связаны с мафиозной группировкой в Европе и причастны к нескольким убийствам, например, в Вене. Хотя эта версия и не доказана. А закончил он разговор весьма своеобразно: передайте ему, что он уволен.

– Ничего себе! Значит, я, ко всему, еще и безработный. Что-то голова закружилась, – я наклонился вперед и закрыл глаза.

– Глотните воды, – следователь подал мне стакан.

Я сидел с опущенной головой и пытался разобраться с нахлынувшими мыслями. Они неслись галопом из разных направлений, но постепенно выстраивались в одну линию. Такая резкая оценка Стива застала меня врасплох. Еще не хватает, чтобы следователь связался с Веной и там снова занялись делом Бреннера. Да и Паризер отправился на тот свет не от насморка. С Палкесом-Шульзингером тоже не всё чисто. Я – под колпаком. Выход? Ни в коем случае не подставлять Изабель. Если понадобится, возьму вину на себя. И всё-таки – выход? Загреметь на пару десятков лет в тюрьму строгого режима почему-то не хочется. Выход… выход… он должен быть. А если…

У арабов несколько веков назад появилась удивительная книга – «Тысяча и одна ночь». Состояла она из придуманных историй – частично они сочинили их сами, частично позаимствовали у персов. Когда-то я увлекался ею, да и как было не увлечься?

Придя к выводу, что все женщины – распутницы, персидский царь Шахрияр стал каждый день брать новую жену и после ночи с ней казнить ее. Для простоты. Продолжалось это до тех пор, пока его выбор не пал на Шехерезаду. Та решила избежать участи своих предшественниц. Едва наступала ночь, она начинала рассказывать увлекательную историю, обрывая ее к утру на самом интересном месте. Царь обязательно хотел дослушать сказку до конца и откладывал казнь на следующий день. Так и выкрутилась умная жена.

А что, если использовать этот арабский прием, наполнив его невыдуманным содержанием? Стать Шехерезадой, рассказывающей абсолютно честно о том, что происходило в действительности? Раскрыться перед следователем… Вытащить на свет вещи, о которых никто даже не догадывается… Рискованная игра. Но, может, это и есть выход? В конце концов, кто не рискует…

Я поднял голову:

– Господин следователь! Вы поставили передо мной слишком много проблем одновременно. Возможно, между ними и на самом деле есть связь, но я должен это осмыслить. Дайте мне время, чтобы подумать. До завтрашнего дня.

– Согласен.

Сидя в «Хилтоне» на постели, я стал обдумывать родившийся у меня план. Можно, конечно, отпираться и отрицать все обвинения. Про Шульзингера ничего не знаю, с Изабель познакомился случайно на пляже и так далее. Но, во-первых, выставлю ее в нелестном свете, а во-вторых, если словам Стива поверят и начнут проверять их, хлопот не оберешься, и неизвестно, до чего израильтяне докопаются, они народ въедливый. Значит, вариант с отрицанием не годится.

С другой стороны, если раскрывать всё, как есть, пусть и в завуалированной          форме, можно заработать поощрительные очки. У меня имеются доказательства – документы отца, я зарегистрирован в Бад Арользене. В крайнем случае, осудят на несколько лет. Но тем самым я полностью перечеркну перуанский след.

Я еще не знал, что позиция Изабель довольно прочная. Сначала ее попросили задержаться в Эйлате. Она отправилась в турбюро Шульзингера, выразила искреннее соболезнование и сказала, что их шеф подарил ей кольцо. Но она считает себя не вправе владеть им – и передала его секретарше. Кольцо было дорогое и красивое, а секретарша пожилая. Она охотно подтвердила полиции, что женщина из Лимы приехала к ним с деловым визитом. В то же время Изабель предъявила полицейским то самое письмо Шульзингера, которое не оставляло сомнений в его намерениях и подтверждало добровольность его прихода в гостиницу. И ее отпустили на все четыре стороны. Но узнал я об этом значительно позже.

А тогда, сидя в одиночке и перебрав все варианты, решил идти на риск. И, оказавшись на следующий день в уже знакомом кабинете, сразу взял быка за рога:

– Господин следователь, я признаю, что в ваших утверждениях есть логика. И в качестве подтверждения хочу поделиться с вами правдивой историей об одном моем хорошем знакомом. Его зовут… допустим, его зовут Антон. Обещаю – история будет интересной и поучительной, с продолжением, не хуже тех, что в «Тысяча и одной ночи». Вы будете первым слушателем и, надеюсь, оцените ее по достоинству.

Рувимский усмехнулся:

– В любом рассказе есть доля авторского вымысла. Какой она будет у вас? 30 процентов? Половина?

– Я не отступлю от того, что сказал – в ней не будет ни капли лжи.

– В таком случае, согласен. Попробуем. Но учтите – если я посчитаю ее не заслуживающей внимания, то прерву вас немедленно и насовсем.

– Думаю, этого не произойдет, потому что, как обычно, самое интересное ждет вас в конце.

– Только попрошу без воды. Мой день расписан, я работаю не только с вами. И еще, не забывайте самого главного – деталей. Они помогут мне лучше разобраться в истории вашего знакомого. А теперь не будем терять времени. Начнем?

– Хорошо. Жил-был мальчик, по имени Антон. В счастливой советской стране. В обычном белорусском селе. Отец – председатель колхоза, мать – учительница. Кончил школу. Поступил в Минске на химфак университета. В один печальный день он неожиданно получает из дому известие о смерти отца. После похорон мать передает ему синюю папку с документами, из которой он узнает: его отец – еврей, которого мальчишкой спасла от нацисткого лагеря одна местная семья. Он поражен. До этого момента всё было ясно: родители – белорусы, дед и баба – тоже. И вдруг…

Смерть отца перевернула всё в Антоне. Нет, он не стал евреем, и не мог им стать. Он рос как белорус, любил эти поля и сосновые рощицы, свободно говорил по-белорусски, как его односельчане. Но случилось страшное – отца застрелили. Это понимали все, и все молчали. В его колхозе люди жили лучше, чем соседи, это кололо глаза, и кому-то надоело. Такое трагическое противоречие – свои спасли, свои же потом убили. Теперь Антон уже не мог жить, как прежде, исподволь он стал задумываться о судьбах всех своих предков. И понял, что будет искать следы погибших родственников…

Когда время допроса истекло, рассказ подошел к первому важному рубежу в жизни Антона – его решению эмигрировать в Германию. Рувимский ни разу не перебил меня. Но, отправляя назад в камеру, почему-то произнес:

– Вы кончили минский университет, а я днепропетровский. Только я не химик, а физик. И тоже всегда считал себя русским. До завтра!

Может показаться странным, но принятое решение принесло мне облегчение. Очень многое я таил в себе, оно подспудно мучило меня, чего я, наверно, сам не понимал. Сейчас я получил возможность высказаться, посмотреть на себя со стороны.

Следующий день я посвятил Бад Арользену. Перипетии поиска Антоном родственников – как нашел их среди погибших, как нежданно-негаданно обнаружил их же в списках перемещенных лиц и не мог сдержать восторга: живы! Спасены! Осталось только найти, где они сейчас.

Рувимский, как выяснилось, о Бад Арользене ничего не слышал. Он задавал вопросы и завершил нашу встречу словами:

– Вы меня заинтриговали.

Дальше пошло легче, я уже рассказывал без напряжения и не боялся, что меня прервут и всё пойдет прахом.

Третья часть моей саги поведала о том, как Антон с самыми радужными надеждами отправился в Вену, методом исключения вычислил там единственного человека по фамилии Бреннер, которого, казалось бы, искал, и… И, даже не приближаясь к нему, определил, что он – не его родственник. Дальше – Сан-Франциско, работа в турфирме у Стива. Попытки что-либо узнать у его отца о лагерном прошлом. Безрезультатно – тот на контакт не идет.

– Если говорить о деталях, – уточнил я, – представьте себе, что человек, который пережил нацистский концлагерь, не хочет вспоминать об этом. Маловероятно.

– А Антон просил передать, что его интересует?

– Конечно. Думаю, это только усугубило дело. Тогда он решил, что совершил ошибку – надо было все-таки поговорить с тем Бреннером. И, взяв короткий отпуск, полетел в Вену. Но до гостиницы, которой тот владел, так и не добрался – его подстрелили на улице.

Когда во время четвертого допроса я рассказал, как моего героя пытались отравить в Напе, а потом, как в Мюнхене он избежал участи быть взорванным во взятом напрокат автомобиле, Рувимский спросил:

– А почему вы – простите, – почему Антон ни разу не обратился в полицию?

– А что толку? Он не мог никого назвать, никого обвинить, у него не было свидетелей, только предположения. В каждой из трех стран, где это случалось, он был чужаком. А проблемы чужаков полицию волнуют меньше всего.

И дальше я подвел итог: за короткое время на жизнь Антона покушались трижды. Он не мог покорно ждать продолжения в том же духе. Он вынужден был принять вызов и предупредить возможность новых атак. Он имел на это право.

– Насколько я помню, – заметил Рувимский, – у Антона были припрятаны сердечные стимуляторы. Он рассчитывал на них?

– Честно говоря, тогда он о них не думал, даже не помнил. Он просто надеялся на благоприятные обстоятельства и удачу. А подстегнуло его то, что во время повторного посещения Бад Арользена Антон убедился: люди с фамилиями его родственников не могут быть ими по возрасту. Значит, здесь скрыт какой-то трюк.

Рувимский не торопил меня. Я догадывался, что мой рассказ в чём-то перекликается с его деятельностью – тоже поиск истины, стремление докопаться до того, что глубоко спрятано. И поэтому он следит за сюжетом с нарастающим интересом. Выслушав очередной фрагмент о поездках в Лиму и про вечер в мюнхенской пивной, он прокомментировал:

– Вы так бегло упомянули о знакомстве с Изабель в Лиме, что это выглядело как проходная интрижка. Да или нет?

– Извините, господин следователь…

– Зовите меня Анатолий.

– Извините, Анатолий, вы женаты?

– Да, сын – в Технионе, дочь – в армии.

– А Антон – нет. Была жена, да сплыла. А семейного тепла хочется. И сына – тоже. Они почувствовали что-то, роднящее их, и решили пожениться.

– Я так и полагал. Итак, мы сегодня остановились на выводе Антона о том, что все трое его так называемых родственников – немцы. Завтра…

– Завтра вы услышите о его первом подтверждении.

Шестой день. Самый драматический эпизод. Антона посылают к Бреннеру, в Вену, в «Ласточку». Схватка – он выигрывает, уходит и вскоре узнает, что хозяин гостиницы погиб в результате несчастного случая. Я выложил только внешнюю канву, основные моменты, побудив тем самым Рувимского задавать вопросы.

– Любопытно, – сказал он, внимательно глядя на меня. – То, что не было никакого несчастного случая, это и ежу понятно. Вы удачно срежиссировали эту сцену и отлично сыграли. Но как вам удалось довести спектакль до нужного финала?

– Я тут вообще не при чём. Это всё Антон.

– Тьфу ты, разумеется, Антон. Оговариваюсь почему-то. Ладно, давайте конкретно. Как произошел так называемый несчастный случай?

– Как и положено случаю – случайно. У Бреннера на столе после завтрака стоял поднос, а на нём – графинчик с маслом. Антон по рассеянности сунул его к себе в сумку. А когда вышел на лестницу, то положил захваченный им пульт от телевизора пониже – возле стены, на четвертую ступеньку. После чего достал графинчик и очевидно, от неосторожного движения тот упал, и масло аккуратно разлилось по первым трем ступенькам. Надо думать, от расстройства Антон разбил графинчик и покинул гостиницу.

Рувимский понимающе кивнул:

– Бреннер вскоре освободился от своих пут, выскочил на лестницу, увидел пульт, сделал пару шагов, чтобы дотянуться до него и, поскользнувшись, полетел вниз головой в направлении кирпичной стены. Так было написано в газетах?

– В газетах особых деталей не было, но догадливый человек мог сообразить, что дело обстояло именно так.

– Хорошо быть догадливым человеком. И что же было дальше с вашим Антоном? Ведь он был последним, кто общался с Бреннером.

– Его задержали и попросили рассказать о разговоре с хозяином. И вот тут у него появились странные провалы в памяти – для посторонних, конечно, незаметные. Он начисто забыл о некоторых деталях того, что происходило утром, и изложил лишь то, что хорошо запомнил. А запомнил он следующее: переговоры были нормальными, всё обсудили, обо всём договорились. Господин Бреннер был любезен, предлагал пиво и вино. А графинчик с маслом вы не заметили? – спросил полицейский. Какой графинчик? – искренне удивился Антон. Может, вы заметили что-нибудь особенное? – спросил полицейский. Не знаю, ответил Антон, просто в какой-то момент господин Бреннер извинился и позвонил куда-то по телефону. Говорил недолго, но разволновался и сказал, что вынужден закончить нашу встречу. А вопрос о гиде, сказал он, мы обсудим позже. После чего я попрощался и ушел, подвел итог Антон. Полицейский задал еще несколько вопросов и взял с него подписку о невыезде. А через три дня его отпустили.

– Разумеется, – развел руками Рувимчик, – никаких доказательств: ни отпечатков пальцев в кабинете, ни на пистолете, ни на осколках стекла от графина, ни на незапертой боковой двери во двор, через которую мог проникнуть посторонний, ни следов масла на туфлях. Не подкопаешься.

В камеру я вернулся в приподнятом настроении – реакция следователя на операцию «Ласточка» была явно благоприятной. Даже петь захотелось. Но решил, что лучше слушать других, и весь вечер смотрел телевизор.

Очередной день моей исповеди я сам для себя назвал «оперным». Это был очень ответственный момент в жизни Антона, начал я. Он уже понял, что главную роль в подозреваемой им троице играет Паризер. Самый жестокий из них. Он наверняка испугался, что Антон вольно или невольно о чём-то догадается или что-то раскроет, и хотел уничтожить его во чтобы то ни стало. Он плел сети, в которые должен был угодить молодой белорус с еврейскими корнями. А тот, в свою очередь, не собирался уступать. Стив рано лишился матери при каких-то странных обстоятельствах. Она была американкой, и у Антона даже мелькнула мысль, что у нее могли возникнуть неудобные вопросы относительно ее мужа. И тогда Паризер за ответом отправил ее на тот свет. В общем, ожидать очередной выпад винодела не было никакого смысла, надо было его опередить.

После этого необходимого вступления я прочитал вслух статейку из газеты «Сан-Франциско кроникл» о непонятной смерти зрителя во время спектакля.

– Ваш Антон, однако, виртуоз, – усмехнулся Рувимчик. – На сей раз обошлось без масла.

– Больше всего Антон боялся, чтобы Паризер его не узнал, – заметил я. – Остальное было проще. Когда-то, в детстве, он выловил из библиотеки чуть ли не все книги, связанные с историей. И однажды наткнулся на новеллу о знаменитой «черной королеве» Екатерине Медичи. Там, среди прочего, описывалось, как она убрала с дороги королеву Наваррскую Жанну с помощью отравленных перчаток. Антон вспомнил эту то ли легенду, то ли правду совершенно случайно. В книжке про природные особенности Перу, которая увлекла его по понятным причинам, он вычитал про поразительную жабу, одно прикосновение которой к человеку вызывает его смерть. Яд действует сквозь кожу. И тут он вспомнил не только Францию 16 века, но и то, что у него в аптечке хранится некая мазь.

– В тюбике от зубной пасты, – уточнил Рувимчик.

– Вот именно. Но сразу возникла проблема: реально можно попытаться воздействовать лишь на пальцы или ладони. А как заставить Паризера взять что-то в руки? Очевидно, он среагирует только на вещь, которая его безусловно заинтересует. Во время оперного спектакля это может быть редкая книга о его любимом жанре. Антон нашел такую книгу. Купил красивую тканую ленту со старинным рисунком и сделал из нее закладку. Один ее конец закрепил на задней обложке. Для того, чтобы посмотреть книгу, надо было хотя бы пару раз переместить закладку. Антон пропитал ее мазью, она сверху подсохла, однако при легком нажиме пальцы касались мази, практически не оставляя следов. Паризер клюнул на приманку.

– Но ведь Антон должен был сам держать и листать книгу!

– Он нашел в аптеке какую-то мазь на вазелиновой основе, которая наглухо покрывает кожу, закрывает все поры. И обильно смазал ею свои руки.

– Вы мне потом дадите адрес этого Антона, ладно? Наших специалистов могут заинтересовать его способности.

– Обязательно, – заверил я.

Рувимчик вышел из-за стола, пожал мне руку и вызвал конвойного – отвести меня в тюремный «Хиллтон». На сей раз я не смотрел телевизор – наутро мне предстоял самый серьезный разговор. Все предыдущее было присказкой, а сидел я в одиночке по обвинению в убийстве израильтянина, и судьба моя зависела от того, как повернется ход завтрашнего допроса. В течение нескольких часов я пытался выстроить безукоризненную версию, отвергая один вариант за другим – в каждом находил проколы. Кончилось тем, что решил просто пересказать материалы аргентинских газет.

Южноамериканская эпопея Палкеса произвела на Рувимчика удручающее впечатление:

– Вот подонок! Мало того, что творил подлые дела, так еще под видом еврея. Вообще-то у нас в стране хватает внутренних врагов, о которых мы ничего не знаем. Таких, как Шульзингер.

О действиях, предпринятых мною и Изабель, рассказывать не пришлось – следователь уже понял, что к чему.

– Нет смысла возвращаться к тому вечеру в «Римоним Нептун», – сказал он. – Я располагаю показаниями вашей подруги, подтвержденными медиками. Но у меня есть к вам один нескромный вопрос.

Он выключил магнитофон.

– Извините, но как вы решились на такой шаг? Я, например, не могу представить, чтобы я добровольно отправил свою жену в постель к постороннему мужчине.

– Вы правы, мне было очень трудно. Я согласился с ее доводами с тяжелым сердцем. Но, во-первых, вы неправильно сформулировали суть дела – не я ее послал в постель, а к ней явился мужчина. Это совсем иная ситуация. А во-вторых, представьте, что ваша жена – актриса и снимается в эпизоде, где она в кровати с любовником. Ведь ничего страшного не происходит. Просто рабочий момент, который надо сыграть.

Рувимчик покачал головой:

– Логично. Ну что ж, завершили свою историю?

– Не совсем.

– Разве? Ах, да, действительно, я совсем забыл. Вы упомянули, что основанием для ваших решительных действий послужили признания Бреннера. И что же он сообщил?

– А об этом я расскажу завтра.

И наступило завтра. Шехерезада завершала свою 1001-ю ночь.

…Приближается конец войны. Фашистская верхушка готовит временный уход в тень. Накануне нового, 1945 года в Берлин вызывают из Аушвица трех молодых крепких парней-охранников. Эсэсовцы, беспрекословно преданные фюреру, они ненавидели евреев и жестоко расправлялись с ними. В то же время арийские черты у них выражены неявно. Они вполне подходят для тайной миссии – сохранить средства гитлеровской партии и направить их на возрождение нацизма. Чтобы обезопасить своих агентов от преследований, немецкие спецслужбы разрабатывают особый план.

Среди еще остававшихся в живых узников лагерей находят моэля – специалиста по обряду брит-мила. Он делает всем троим отобранным обрезание, после чего его сразу же расстреливают. Пока молодые эсэсовцы под присмотром врачей выздоравливают, другой узник учит их наиболее часто употребляемым выражениям разговорного идиша. Через два месяца лечение заканчивается – расстреливают и учителя, и врачей. Каждому из троицы наносят на левую руку татуировку – лагерный номер. Каждого наделяют именем и фамилией из числа уничтоженных. Дают им легенды, заставляют заучить явки. Они уже исхудавшие, поскольку их всё время держали на голодном пайке. И в апреле 1945-го их внедряют в семитысячный марш узников, которых немцы гнали из Дахау в Альпы.

В итоге они попадают к американцам, в лагерь для перемещенных лиц. Утверждают, что все их близкие родственники погибли, остались лишь дальние в других странах. Документов ни у кого нет, но американцы тщательно проверяют каждого, раздевают на медкомиссии. Разумеется, эта троица никаких подозрений не вызывает. Их выпускают под новыми именами – Паризера и Палкеса в США, Бреннера – в Австрию. Позже Палкес перебирается в Аргентину. Сначала они ложатся на дно – никаких связей друг с другом. Вживаются в обстановку. С 1957-го начинают потихоньку раскручиваться.

По мере моего рассказа в глазах следователя возрастало удивление:

– И это всё вам честно выложил Бреннер?!

– Видите ли, многие детали стали мне ясны еще до «Ласточки» – особенно в «Хофбройхаусе», когда я крутился неподалеку от столика, за которым сидели мои так называемые родственники. В их разговоре проскальзывали воспоминания – на это настраивала дата. Поэтому в общих чертах я верно прикинул картину их перерождения. Единственное, до чего не додумался, – так это до обрезания. Ну, а кроме того, во время моей словесной схватки с Бреннером у меня в руках был веский аргумент – пивная бутылка, занесенная над его головой. Жить каждый хочет.

– И чем же предосудительным они, по-вашему, занимались после 1957 года?

– Вот моя версия. Бесспорно, Паризер был главным – идейным вдохновителем и распорядителем кредитов. Где-то наверняка лежит, затаившись, его крупный банковский счет. Гостиница Бреннера, по-видимому, служила перевалочной базой, местом встреч, через которое осуществлялась связь с разными группами неонацистского толка, в первую очередь, из Германии. А у Палкеса была особая задача. Я понял это не сразу. Но, анализируя события, пришел к выводу: его лагерь – почти копия гитлерюгенда, где подросткам вбивали в голову идею об их исключительности и преимуществе над всеми. То есть готовили в Аргентине нечто вроде испаноязычного варианта нацизма, повторяющего гитлеровский. Меня подтолкнуло к такой мысли интервью с двумя инструкторами палкесовского лагеря: у них фамилии не испанского типа, а чисто немецкие. О том, что я имел дело не с безобидными бизнесменами, говорит тот факт, что в меня стреляли и взорвали «мерседес». Но, вне зависимости от того, чем они занимались после войны, они должны были ответить за концлагерь, за уничтожение безвинных людей.

Следователь согласно кивнул:

– Оно, конечно, так. Но я предпочел бы суд. Я сторонник законных действий.

– Я тоже. Когда они разумны и обоснованны. И когда есть надежда, что в результате правосудие восторжествует. А если надежды нет, приходится искать другие пути. Позвольте напомнить вам одну не такую уж давнюю историю. 1972 год. Мюнхен. Олимпиада. Группа террористов «Черный сентябрь» проникает в олимпийскую деревню, захватывает в заложники, а потом убивает делегацию одной из стран. Вопиющее преступление! Олимпиады были воссозданы именно как символ мира между народами. Чем надо было ответить? Немедленно остановить соревнования, отменить игры вообще, объявить международный розыск, поймать убийц и устроить показательный суд. Разве это сделали? Спортсмены продолжали бегать, прыгать, играть в футбол, как будто ничего не произошло. Шансы пострадавшей страны добиться правосудия были равны нулю. И тогда она поступила по-своему. Вы знаете, что это за страна и как она ответила террористам.

Рувимчик задумчиво смотрел в окно. Стая птиц носилась по кругу, закручиваясь в спираль – наверное, с громкими криками, но в кабинете их не было слышно.

– Если бы знать заранее, где затаился враг, кем он обернулся сегодня, за каким углом ждет… – его голос звучал глухо. – Если бы научиться распознавать ненависть по запаху… если бы…

Он повернулся ко мне:

– С сегодняшнего дня ваше положение меняется. Вы можете поселиться в гостинице, но покидать город вам запрещено. Будем ждать решения начальства.

До недорогого отельчика меня довезли. Очень скоро я заскучал по своему «Хилтону». Там три раза в день бесплатно кормили. А здесь пришлось перейти на двухразовое питание – из экономии. Каждые утро и вечер я обязан был докладывать дежурному по прокуратуре, что не сбежал. Знакомых нет, языка не знаю. Когда отдыхаешь, время летит быстро – не успел оглянуться, отпуск кончился. У меня сейчас тоже был своеобразный отпуск – рядом море, пляж и никаких ограничений. Но для меня время тянулось медленно; каждая минута, словно капля из не совсем плотно закрытого крана, долго собиралась с мыслями, набухала, наконец, шлепалась вниз, и потом надо было опять с мучительным напряжением ждать, пока появится следующая. На одиннадцатый день меня вызвали к следователю.

– Пойдем к шефу, – коротко сказал он.

Мы прошли узкий коридор с двумя поворотами, поднялись по узкой темной лестнице и вошли в комнату, неожиданно светлую, хотя и небольшую. Коренастый мужчина поднялся из-за стола нам навстречу.

– Рад познакомиться, – сказал он по-английски и пожал мою руку. – С большим интересом выслушал вашу повесть об Антоне. Знаете, один наш работник был по делам службы в Германии, попал в Бад Арользен и чисто случайно обнаружил там в двух списках фамилии, о которых рассказывал Антон. Бывают же такие совпадения! А вообще, я вас поздравляю! Мы установили, что вы действительно не имеете никакого отношения к происшествию в гостинице «Римоним». Обыкновенный несчастный случай. Я должен извиниться за то, что мы вас задержали. Но вы понимаете…

– Конечно, конечно, – с полным пониманием кивнул я.

Шеф говорил серьезно, и уловить какой-либо подтекст в его тоне было невозможно. Школа, с уважением подумал я.

Когда мы вышли, Рувимчик сказал:

– Ты свободный человек, Антон. Останься у нас. Насчет работы не волнуйся, мы тебя возьмем сразу.

– Спасибо, Анатолий. Я тебе благодарен. За всё. Остаться? Мне нравится ваша энергия, ваш оптимизм. И всё же… Я покинул Белоруссию, которую очень любил, потому что потерял там точку опоры. Я нырнул в Германию, а вынырнул в США. Хорошая страна, но я не почувствовал ее своей. Судьбе было угодно, чтобы я полюбил женщину совсем в другом краю. И теперь мое место будет там, где живет она.

Мы расстались почти друзьями. Ожидая посадки в аэропорту Бен-Гурион, я поймал себя на том, что уже успел влюбиться в Перу. В ее неторопливый народ. В ее поразительное прошлое. В ее непредсказуемое будущее – может, видные лишь сверху линии Наски – это посадочная площадка? Которой еще не пользовались, но собираются, и скоро можно ожидать межпланетных визитов. И еще одна странная мысль взбудоражила мое воображение. Огромный американский материк, а цивилизации в течение веков возникали, гибли и опять возникали не где-нибудь на удобных равнинах, а здесь, высоко в горах, в самых сложных для жизни условиях. Почему? Будет над чем поразмыслить.