«Русская» программа в Дэвис-Холл

Так были названы некоторыми рецензентами недавние концерты Сан-Франциско Симфони под руководством прекрасного дирижёра  Яна Паскаль Тортелье. Были  исполнены симфоническая картина Мусоргского «Рассвет на Москве-реке» из оперы «Хованщина», Концерт для скрипки с оркестром Арама Хачатуряна и Сюита Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта». Обычно Тортелье выступает с молодыми перспективными солистами.  И на этот раз он представил талантливого солиста, скрипача Вадима Глузмана.

Почему Скрипичнй концерт, созданный  выдающимся армянином Хачатуряном, -яркое и радостное сочинение, купающееся в армянском мелосе, – было причислено к русской музыке, сказать трудно. Важно то, что это один из самых красивых и технически сложных скрипичных концертов ХХ века и одно из лучших произведений  Арама Хачатуряна.

Первым был исполнен «Рассвет на Москве-реке». М.П.Мусоргский не успел оркестровать «Хованщину», и вначале Римский-Корсаков создал оркестровку, а затем к нему присоединились и другие композиторы. В наше время многие театры используют оркестровку, созданную Д.Д.Шостаковичем. Симфоническая картина живописует пробуждение дня в древней Москве  и является подлинным симфоническим шедевром, очень популярным и хорошо знакомым русской публике.

Всё было хорошо сыграно, прозвучали все ноты и была реализована вся динамика увертюры. Но вот что-то не заладилось, что очень редко случается у Тортелье: ушло волшебство пробуждения природы и жизни, ушли поэзия, покрытая дымкой тумана, робкие лучи солнца… Увы!

Исполнение десятичастной сюиты Сергея Прокофьева «Ромео и Джульетта» в рецензируемой программе вызвало негативный отклик музыкальных критиков. Прокофьев закончил сочинение музыки балета в 1936 году и пытался заинтересовать им как  Балет театра им. Кирова (Мариинский), так и  Балет Большого театра, но это ему не удалось: театры нашли эту музыку не танцевальной, а оркестр театра им. Кирова вообще засомневался в том, можно ли считать это произведение музыкой. Премьера  балета состоялась в 1938 году в Брно (Чехословакия), а после, наконец, и в Кировском театре, где спектакли прошли с грандиозным успехом. Джульетту тацевала Уланова, Ромео – Константин Сергеев.

Сейчас музыка  «Ромео и Джульетты» общепризнанно считается одним из лучших произведений, адресованных балету, а претензии сан-францисских критиков  сводятся к тому, что исполнение отдельных частей сюиты иногда не отвечало характеру событий, имевших место в соответствующем балетном эпизоде. И тут возникает вопрос, на который, по-видимому, нет однозначного ответа: имеет ли «прикладная» музыка (в рассматриваемом случае – балетная), выпорхнувшая из-под пера композитора, право на существование в качестве самостоятельного оркестрового произведения? Мне кажется, что имеет. И тогда у её исполнителей появляются богатые возможности для независимых интерпретаций, что обогащает как жизнь этого произведения, так и  жизнь слушателей – любителей музыки. В этом случае претензии типа «первая часть сюиты, «Монтекки и Капулетти», прозвучала излишне тяжеловесно и педантично» теряют смысл, так как у исполняемого самостоятельного произведения  есть своя логика развития. У меня не возникло каких-либо претензий по поводу исполнения этой сюиты.

А.Хачатурян  написал свой скрипичный концерт в 1940 году в расчёте на его исполнение молодым тогда Давидом Ойстрахом и посвятил его Ойстраху. Премьера концерта состоялась в только что построенном Зале им.  Чайковского, оркестром дирижировал А.В.Гаук. Новый концерт произвёл громадное впечатлеие на слушателей и сразу же приобрёл огромную популярность.Одна и та же тема, почерпнутая из армянского фольклора, мастерски варьируется на протяжении всего концерта, принимая иногда совершенно неожиданные очертания. Вторая часть, медленная и напевная, смело контрастирует с двумя крайними, чрезвычайно быстрыми частями, а всё вместе создаёт ощущение свежести и  покоряющей красоты. Очень впечатляюща каденция  в первой части. Правда, в рецензируемом концерте скрипач Глузман исполнял каденцию, сочинённую Ойстрахом, которая оказалась интереснее авторской.

Достойно удивления, что такой прекрасный концерт был сейчас впервые исполнен оркестром Сан-Франциско Симфони. Правда, местная публика познакомилась с этим сочинением ещё в 2006 году в блестящем исполнении Сергея Хачатряна и Лондонского филармонического оркестра.

Мне кажется, Сан-Франциско Симфони  исполнял этот концерт с увлечением и удовольствием. Очень темпераментно и  динамично играл  солист, легко преодолевая все технические – и немалые – трудности первой и третьей частей. Игру скрипача отличает внимание к деталям и понимание той роли, которую они играют в общем контексте произведения. Пожалуй, можно было бы пожелать ещё большего изящества при исполнении этих частей. Очень лирично, с тонким ощущением стиля, прозвучала вторая часть, Andante sostenuto. Оркестр и солист были здесь в равной степени эмоциональны, демонстрируя прекрасное ансамблевое единение.

Вадим Глузман родился в 1973 году в Житомире в семье музыкантов: отец – дирижёр и кларнетист, мать – теоретик. Жена, Анжела Иоффе,  – пианистка и  постоянный партнёр Вадима в сольных концертах. Он учился игре на скрипке в Рижской  музыкальной школе имени Дарзиня и в Новосибирской консерватории, в классе проф. Захара Брона. В шестнадцатилетнем возрасте вместе с родителями уехал в Израиль, продолжив учёбу  в Академии музыки в Тель-Авиве, а затем и в США – в Далласе и в Джульярдской школе музыки.

Обратил на себя внимание выдающегося скрипача Исаака Стерна, который стал ментором Вадима, и чьи советы и замечания сыграли важную роль в становлении  юного музыканта. В 1992 году, по рекомендации Стерна, Глузман получил  скрипку Гварнери, а ещё через некоторое время общество Страдивари в Чикаго предоставила ему скрипку Страдивари, которая принадлежала  великому скрипичному педагогу и основателю  русской скрипичной школы Леопольду Ауэру. Его учениками были Яша Хейфец, Миша Эльман, Натан Мильштейн, Мирон Полякин, Ефрем Цимбалист и многие другие замечательные скрипачи.

Семья Глузман живёт в Тель-Авиве и Чикаго.

Мне удалось побеседовать со скрипачом.

-Чего Вы успели достичь в Житомире?

– Родиться.

– А потом сразу – Рига?

– Родители в течение первых трёх лет много ездили по Советскому Союзу, а потом, до шестнадцати лет, до отъезда в Израиль,  я жил в Риге, за исключением одного года, когда я, четырнадцатилетний, учился в Новосибирске у Захара Брона.

– Что Вы можете рассказать о занятиях с Броном?

– Я хорошо помню, что атмосфера в классе была потрясающей. Там была невероятная скученность больших талантов в одной комнате: Вадик Репин и Наталья Прищепенко, и Коля Мадоян, и Илюша Коновалов, который в настоящее время является концертмейстером  Израильской филармонии. Я думаю, сама атмосфера способствовала нашему всеобщему росту. У хорошего педагога есть универсальные способы работы, такие рецепты, которые пригодны для всех. Выдающийся педагог, каким является Захар Нухимович, может найти разные ключики к разным ученикам. Помню, как мы сравнивали ноты Пятого концерта Вьетана, который одновременно разучивали. Мы получили ноты от Захара Нухимовича с его пометками, и было такое ощущение, что ноты мы получили от разных педагогов. Как-то потом я задал ему вопос о причине такого различия. Он ответил: «Как же можно сравнить твою руку и Наташину? Каждый должен играть одну и ту же вещь, используя свои возможности». Это то, что отличает выдающегося педагога от просто хорошего.

– В одном из интервью Вы упоминали, что Брон, бывало, покрикивал на  Вас и на других учеников. Как Вы относились к этому и держали ли обиду на Брона?

– Я не думаю, что кому бы то ни было из его учеников приходило в голову обижаться. Должен отметить, что преподавние в Советском Союзе и в России кардинально отличается от западного, и то, что педагоги  позволяли себе в России, невозможно на Западе. Но это не значит, что одни педагоги лучше, а другие – хуже. Как я понимаю, это была просто элементарная эмоциональность и проявление заботы об ученике. Педагог волновался и хотел, чтобы ты играл намного лучше. Естественно, как любой родитель.

– Навязывали  ли Вам Ваши педагоги свою интерпретацию какого-либо эпизода или концерта или пытались разбудить Вашу собственную фантазию?

– Вы знаете, кто как…Вот я помню, что Захар Нухимович настаивал на своей интерпретации, и это было очень типично для Советского Союза: делай, как я, делай, как мы, делай лучше нас. Потом, когда я уехал на Запад, я не знал, что такое интерпретация как таковая. И, я думаю, то, что для меня стало глотком свежего воздуха, которым я продолжаю до сих пор наслаждаться, – это свобода выбора. Я решаю, как я буду играть, я нахожу свои причины и ответы, и, если я делаю какие-либо ошибки и потом сам из них выпутываюсь, то, в конце концов, они мои, а не чьи-то чужие.

– Какой музыкальный стиль Вам ближе всего, и каковы Ваши взаимоотношения с так называемой современной музыкой?

– Вы знаете, я всеядный. Я люблю музыку как таковую, независимо от стиля. Есть некоторые композиторы, к которым я не чувствую склонности, не чувствую связи с их музыкой, поэтому  я их не играю (В одном из интервью Вадим Глузман сообщил, что не играет Паганини. – Х.А.). Это не значит,что они плохие или хорошие. Просто это моё личное отношение. Я с удовольствием играю как барокко, так и романтику и современную музыку, играю много и с удовольствием и считаю своей обязанностью современного музыканта, исполнителя играть и поддерживать сегодняшних композиторов. Было бы странно, если бы Иоахим не поддерживал Брамса, или Давид Фёдорович не просил концерты у Шостаковича, а Гидон Кремер – у Шнитке. Если бы это не случалось, какая бы невероятная  яма была в репертуаре! Я играю довольно много премьер. Естественно, не каждое произведение останется в истории, не каждое останется в репертуаре. Но, если мы не будем пробовать, мы не найдём те выдающиеся произведения, которые, в конце концов, остются.

– С какими дирижёрами и партнёрами Вы предпочитаете работать?

– С хорошими..Вы хотите, чтобы я назвал имена? Я очень люблю Неэме Ярви. Это уникальный человек и дирижёр. Мы с ним много играли и записывали. Я редко встречал человека, который бы в своём довольно почтенном возрасте сохранил абсолютную детскую искренность и детский энтузиазм, и детскую любовь к музыке. Для него нет ничего лучшее и желаннее, чем выйти к оркестру и заниматься музыкой. Помню, мы с ним записывали концерты Корнгольда и Дварионаса. Концерт Корнгольда сегодня стал довольно репертуарным и популярным, оркестр уже был знаком  с ним. А вот концерт Дварионаса никто не знает. Тем не менее, к моменту записи Неэме сумел создать такую атмосферу в зале, что музыканты, в том числе и я, находились в полной уверенности, что мы играем если не самое, то одно из самых выдающихся произведений ХХ века. Эта запись была сделана с такой радостью, что, сколько буду жить, эти два дня  я никогда не забуду.

– Несколько опасный вопрос:  кого из современных скрипачей Вы оцениваете достаточно высоко?

– Гидона Кремера. Это совершенно уникальный музыкант, уникальная личность, человек, который сделал не только для скрипки как таковой, но и для истории музыки  невероятно много. Это достаточно индивидуальный музыкант, очень прогрессивный. Для меня он пример честности самого высокого уровня. Естественно, имена Ицхака  Перлмана и Пинхаса Цукермана невозможно не упомянуть. А ещё Франк Петер Циммерман – совершенно изумительный скрипач, Вадик Репин – мой одноклассник, которого я люблю и как человека, и как скрипача.

– А к кому из современных  музыкантов – не скрипачей Вы относитесь с таким же пиететом?

– Их много. Например, Андрас Шифф,  замечательный пианист Кирилл Герштейн, чудеснейший виолончелист Йо-Йо Ма, для которого характерно особое любопытство, желание попробовать и узнать, поэкспериментировать и вынести всё это на суд публики. Дирижёр Риккардо Мутти, с его невероятной харизмой и невероятной силой воздействия на публику.

– Какие новые произведения Вы планируете разучить в ближайшее время?

– Прямо сейчас, перед началом нашей беседы, я занимался Вторым концертом Софии Губайдулиной, который я должен через потора мсяца сыграть.

–  А я собирался как раз задать Вам вопрос об этом коцерте. Это очень интересный концерт.

– Очень интересный. Я обожаю Первый концерт Губайдулиной «Offertorium». Я много работал над этим коцертом, встречался несколько раз с Софией Асгатовной. Для меня это было невероятным событием моей жизни, которое изменило меня во многом. Теперь я возвращаюсь к Губайдулиной.

– У нас тут очень успешно прошёл фестиваль Губайдулиной.

– Вот я забыл упомянуть имя Майкла Тилсона Томаса. Это тот человек, который не боится принимать решения, связанные не с тем, сколько долларов они принесут, а с тем, что он считает артистически правильным. Я не думаю, что фестиваль Губайдулной был коммерчески  выгодным решением, но Томас посчитал, что нельзя игнорировать существование выдающегося композитора. Смелость Майкла  мне всегда очень импонировала.

– А, кстати, зал был всё время очень хорошо заполнен. Здесь, в Сан-Франциско, очень хорошо подготовленная публика, что является результатом деятельности Сан-Франциско Симфони и Сан-Франциско Опера. Публика с интересом воспринимает современную музыку и способна даже восхищаться ею. В частности, она очень горячо принимала Губайдулину.

– Мне очень приятно это слышать.

–  Каковы успехи Вашей дочери в музыкальном искусстве?

– Я был против того, чтобы она играла на скрипке, сам я не очень усердно занимался на скрипке. Скрипка была её инициативой, ну, а теперь это проблема её мамы. Сейчас моя жена  занимается с ней на скрипке. Я ей не завидую.

– Будущее покажет, насколько Вы правы.

– На сегодня я могу констатировать, что, в отличие от меня, она почему-то хочет заниматься. Помню себя в её возрасте: я делал всё возможное, придумывал какие-угодно причины, чтобы не позаниматься, а дочь как-то по-другому к этому относится. Не знаю, чем это закончится.

– И последнее: что бы Вы хотели сказать читателям газеты «Кстати» и Вашм поклонникам и поклонницам?

– Любите музыку, приходите почаще на концерты. Я даже не имею в виду свои концерты, просто ходите на концерты. Мы, музыканты, без публики ничего не стоим. Приходите, слушайте, аплодируйте или не  аплодируйте, но приходите.