Оправдание святой грешницы – 6

Оправдание святой грешницы

Документально-психологическое расследование

Самуил КУР

Продолжение. Начало в №795-799

7. Коварство без любви

В 1969-м в Нью-Йорке и Лондоне на английском, а в 1972-м в Мюнхене на русском выйдет автобиографическая книга Нины Николаевны Берберовой «Курсив мой». Те из советских людей, кому удастся прочитать ее, придут в восторг от описания русской эмиграции, о жизни которой они ничего прежде не слышали. А большинство тех, которые в той самой эмиграции жили, возмутятся – в каком нелестном свете, иногда зло, фактически оболгав, выставила писательница многих видных представителей русского зарубежья, и какими яркими лучами непогрешимости высветила себя. Некоторые даже назовут «Курсив» самой грязной книгой об эмиграции.

Берберова на выпады не реагирует. Дело сделано, народ читает, а кто услышит тонкие голоса недовольных? К тому же, в своей книге она ясно указала принцип, по которому ее выстраивала: «Всё, что здесь пишется, пишется по двум законам, которые я признала и которым следую: первый: раскрой себя до конца, и второй: утаи свою жизнь для себя одной». Так что с нее взятки гладки. Поди угадай – что она раскрыла, а что утаила, опираясь на свою словесную эквилибристику: ведь выдвинутые ею два закона абсолютно противоречат друг другу!

Но есть, есть еще одна фигура, которая не дает Нине Николаевне спокойно спать, будоражит ее сознание – Мария Игнатьевна Закревская. Позже она признается: «В 1938, в 1958, в 1978 годах я знала, что напишу о ней книгу». Интересно, что скрыто за этой фразой? Почему – знала? И почему так долго тянула?

На второй вопрос ответить просто – ждала, когда умрут Мура и те, кто в жизни соприкасался с ней, то есть и героиня, и все возможные свидетели. Чтобы потом никто ничего не мог возразить или возмутиться, как это случилось с «Курсивом». Сама Нина Берберова высказывается о своей позиции несколько завуалировано: ждала последние 10 лет – не скажет ли кто-нибудь слово о Муре. Но нет, уже, видимо, никого не осталось. И в 1981-м она выпускает в свет свою книгу «Железная женщина».
Выпускает книгу о Муре, с которой никогда не дружила, с которой не виделась полвека (не считая одной случайной встречи, когда Мария Игнатьевна не захотела с ней разговаривать). Выпускает – несмотря на то, что Мура не была европейской знаменитостью, о которой то и дело писала бы пресса или сообщали бы радио и телевидение. Выпускает – при отсутствии общих знакомых. То есть – фактически не владея информацией о последних пятидесяти годах ее жизни. И всё-таки она пишет «Железную женщину».

Каким путем она шла, на что опиралась? Об этом и будет наш последующий разговор. Хотя осталось нераскрытым еще одно «почему»: почему она знала, что напишет книгу, почему именно о Марии Закревской думала Нина Берберова более половины столетия? Это главный вопрос, и ответить на него можно, только обратившись к биографии самой Нины Николаевны – не к картинке, выставленной ею на всеобщее обозрение – а к настоящей извилистой линии ее жизненного пути.

Появившись в Петрограде, куда приехала из Ростова в бурном 1920-м, начинающая поэтесса решила с ходу покорить литературный Олимп. Приступила она к этому штурму весьма своеобразно: «Я такая косоглазая, сразу на двоих гляжу». Эти двое были – Александр Блок и Николай Гумилев. Надо признать, неплохой вкус проявила девятнадцатилетняя провинциалка. Но и объекты ее «косоглазия» тоже отличались хорошим вкусом, а потому в ее сторону не смотрели. И тут в петроградский Дом искусств вселяется приехавший из Москвы по приглашению Горького Владислав Ходасевич. Глаза Нины Берберовой тут же меняют направление взгляда.

В связи с этим уместно упомянуть одну мелкую, но немаловажную деталь: Владислав Фелицианович прибыл в северную столицу с законной женой Анной Ходасевич (Чулковой). Он был уже широко известен – маститый поэт, глубокий и тонкий критик, прекрасный знаток Пушкина.
Ситуация складывается так, что в декабре серьезно заболевшую Анну (открылся туберкулез легких) отправляют в санаторий, в Детское Село под Петроградом. Нина Берберова воспринимает ее отъезд как сигнал к действию и тут же влезает в постель к Ходасевичу. Молодость и напор делают свое дело. Когда Анна через месяц возвращается, ее муж для нее уже безвозвратно потерян – он влюбился всерьез и надолго.

«Ну и что тут такого? – пожмут плечами милые добрые люди. – Взаимная любовь – это же прекрасно!» Наверное, прекрасно. Но что касается взаимности в данном случае… В 1921-м Нине – 20, Владиславу – 35. Это, конечно, не имеет никакого значения. Помнится, девятнадцатилетняя Ульрика фон Леветцов влюбилась в 72-летнего Гёте. Правда, время было другое – романтическое, той Ульрике ничего, кроме любви гения, не нужно было, да и на улицах там не постреливали. К тому же, Гёте, даром что старый, – вид имел представительный.

А Ходасевич, между прочим, по сравнению с красавцами Блоком и Гумилевым, даже в качестве тени им не годился. Невысокий, худой, бледный, с экземой на лбу. И имел в дополнение к своему облику целый букет болезней, включая туберкулез позвоночника. Но в литературной табели о рангах проходил по разряду мастеров, а именно это больше всего интересовало предприимчивую девицу. Выражаясь популярным языком, ей нужен был и наставник, и «паровоз» в одном лице – чтобы и научил, и вывез на широкий оперативный простор. Потому она и решила принести себя в жертву. На короткое время, разумеется. Понятно, что ни о чём подобном Владя не догадывался. Он верил, что Нина любит его искренне и глубоко. С мужчинами такое случается.

Берберова подбивает Ходасевича уехать за границу, и он находит лазейку, как выскользнуть из страны. Они обосновываются в Германии, потом – в Чехословакии, откуда перебираются в Италию. Несколько раз их путь пересекается с эмигрантской дорогой Горького. Берберова исподволь решает свою главную задачу – она запоминает и учится. Выясняется, что она способная ученица. Прожив полгода в Сорренто на горьковских харчах, весной 1925 года Владя с Ниной прощаются с Буревестником и Мурой. Их влечет пульсирующий центр русской эмиграции – Париж.

Осевшие во французской столице русские интеллигенты принимают Ходасевича в свои ряды с видимым уважением. Он начинает сотрудничать в журналах и газетах. Правда, его острые и бескомпромиссные суждения побуждают кое-кого из редакторов прервать с ним отношения. Зато его спутница сразу же обрастает плотным кругом важных и нужных знакомых. И, конечно же, стремится реализовать свои творческие притязания. В 1926-м она встречается с молодым поэтом Довидом Кнутом, и они вместе приступают к изданию литературного журнала «Наш дом». Дело ограничилось выпуском нескольких номеров. Встреча, однако, затянулась надолго. Позже, в «Курсиве», Берберова небрежно обронит: «С Кнутом семь лет меня связывала тесная дружба: многое в его стихах говорит об этих отношениях».
Отдельные места обращенной к Нине кнутовской лирики того периода действительно настолько откровенны, что дальше некуда. Появились они в его сборнике, выпущенном в 1928-м году, но написаны, конечно, раньше. К тому времени Нина Николаевна уже решила, что период ученичества закончился. Пора выходить на большую дорогу.

Ходасевич переживает, он видит, что с неизбежностью приближается час расставания. На сей раз он всё понимает. Его жена появляется в доме, но, увы, как гостья. На рубеже 30-х он пишет ей: «Не сердись на меня, но не вижу нужды играть роль великодушного рогоносца…» В 1932-м она уходит навсегда из их биянкурской квартиры.
Какое величайшее событие в жизни женщины может заставить ее воскликнуть: «Это казалось таким невероятным, невозможным, непомерным счастьем»? Слова эти написала Нина Берберова по поводу своего ухода от Ходасевича. В буквальном смысле слова бросив на произвол судьбы ставшего ненужным учителя. Можно и ее понять: забота о больном и во многом беспомощном мужчине была обременительна молодой, желающей жить в свое удовольствие поэтессе.

Можно было бы понять, если бы она при этом сказала: «Прости!» и ушла в свою, независимую жизнь. Но тогда это была бы не Берберова. А Нина Николаевна стала публиковать статьи, в том числе, очерки о Горьком, которые люди, хорошо знавшие стиль Владислава Фелициановича и помнившие его публикации, узнавали: «Это же явно писал Ходасевич!» Берберова хладнокровно парировала: мы делали заметки параллельно, и он пользовался моими. Она знала, что чувство Влади к ней не угасло, и он никогда не скажет о ней ни одного плохого слова. До самой смерти бывшего мужа его сбежавшая жена использовала этот прием. Ходасевич молчал.

Потом в том же «Курсиве» Берберова низведет его, одного из лучших российских критиков, до уровня своего подмастерья: «Он зависит от меня. Я от него не завишу. Мы оба это знаем, но об этом не говорим», – напишет она. И уточнит: Ходасевич ее безумно любил и иногда пользовался ее материалами. Так что у неосведомленного читателя создастся даже не впечатление, а полная уверенность, что, если бы Нина Николаевна не позволяла бедному Владе заимствовать ее идеи и тексты, тот бы вообще пропал.
Легко и виртуозно жонглирует Берберова фактами, чтобы придать своим статьям и оценкам больший вес. Ходасевич как-то обмолвился о трех годах общения с А.М. Горьким, имея в виду вообще период с 1922-го по 1925-й годы. Потом, в «Некрополе», он пояснил, что это были встречи и разъезды, краткое или более длительное проживание рядом. И, если сложить все дни и месяцы непосредственного общения с А.М., то наберется около полутора лет. Но эта реальная цифра никак не устраивала Нину Николаевну, и она всюду упорно писала, что провела с Горьким три года под одной крышей.

В 1936 году Нина Берберова выходит замуж за художника Николая Макеева, работавшего в Лувре. Надо полагать, дела у них шли неплохо, если учесть, что в 1938-м они купили дом в Лонгшене, пригороде Парижа.
А как же Владя? После бегства Нины его взялась опекать их общая знакомая Ольга Марголина. Сначала просто приходила, помогала решать бытовые проблемы, налаживать повседневную жизнь. Потом переехала к Владе насовсем. Нина тоже появлялась – но теперь уже на законных основаниях в качестве только гостьи. Хотя в бумагах Ходасевича вела себя как хозяйка. И вскоре стала полностью обладательницей его архива – в 1939 году Владислав Фелицианович скончался.

Его смерть стала большой потерей для русской эмиграции. Владимир Набоков откликнулся следующими словами: «Крупнейший поэт нашего времени, литературный потомок Пушкина по тютчевской линии, он останется гордостью русской поэзии, пока жива последняя память о ней».
После смерти Влади еврейка Ольга Марголина переходит в православие. А призрачная устойчивость миропорядка уже рушится: немецкие войска врываются в Польшу, Гитлер направляет свои армии на Францию. Разгорается Вторая мировая война. Она жестко и бескомпромиссно разделит мир на «наших» и «врагов».

Аркадий Ваксберг ошибается, утверждая в своей книге «Гибель Буревестника», что с началом войны Берберова уехала в Америку. Если бы! Бежали Бунин, Набоков, Алданов, многие русские: одни – в свободную зону на юг, другие – за океан. Нина Николаевна осталась.
Для тех, кто в предвоенные годы числился в ее друзьях, немцы – враги. Еще в 1935-м Довид Кнут встретил в Париже Ариадну Скрябину – дочь великого русского композитора. Между ними вспыхнула любовь, в 1940-м они поженились. Ариадна посчитала обязательным для себя стать той же самой веры, что и ее муж. Она перешла в иудаизм и приняла новое имя – Сара Фиксман (Фиксман – настоящая фамилия Кнута). Когда фашисты оккупировали страну, они оба ушли в Сопротивление. Сара тайно переводит группы евреев через границу в нейтральную Швейцарию. В июне 1944 года она попадает в засаду в Тулузе и погибает от рук нацистов.

Ольге Марголиной не помогла православная вера. Кто-то ее выдал. Немцы заставили ее носить желтую звезду, а потом арестовали и отправили в Аушвиц. Оттуда она не вернулась.
Идет война. Берберова с Макеевым, как и прежде, спокойно живут в своем доме под Парижем. У нее есть друзья на фронте – разумеется, на восточном, то есть в германской армии. Среди русских эмигрантов ходят упорные слухи, что источником безбедного существования писательницы и художника являются картины: Макеев продает полотна, конфискованные у евреев.

Потом Нина Николаевна скажет, что жила во время оккупации тихо. Даже хотела вызволить Ольгу Марголину и заступилась за нее перед немцами, да ничего не получилось. Но если вдуматься – чтобы пойти к немцам просить за еврейку, надо быть с ними в очень хороших отношениях. Случайный человек такой шаг не предпримет. Нина Николаевна пишет и письма. Бежавшим – Бунину, Георгию Иванову, Адамовичу. Приглашает их вернуться и сотрудничать с победителями.

Просчиталась Нина Николаевна – «победителям» пришел конец. А за океаном в газете «Новое Русское Слово»в январе 1945-го года появляется статья «Сотрудники Гитлера». В ней приводится основательный список русских эмигрантов, запятнавших себя сотрудничеством с оккупантами. Среди них – Мережковский, Гиппиус, активный поклонник Гитлера Сургучев, Лифарь, Макеев (в списке – «Николас фон Макеев»), Берберова-Макеева.

Марк Алданов, до войны бывший в добрых отношениях с Ниной Николаевной, рвет с ней всякие связи. В «Курсиве» эта часть ее жизни будет подана, разумеется, в совсем другой тональности. Но про Марка Нина не забудет. В составленном ею и помещенном в конце книги биографическом справочнике она даст такую справку о нём: «Эмигрант с 1919 г. Писал о судьбе эмигрантской литературы в «Современных записках» № 61». И всё! Такой мелкий укол мстительности в адрес литератора, широко известного в русском зарубежье своими отличными романами.
Зато норвежца Кнута Гамсуна она там же относит к величайшим писателям 20 века. А Гамсун был добровольным подпевалой Гитлера, за что его после войны на родине судили. Об этом Берберова умолчала. Значит, чувствовала в нём родственную душу даже спустя четверть века после бесславного конца их общего кумира.

Когда стихли залпы Победы и слегка притупилась боль от потерь, Алданов вернулся во Францию. Было это в 1947-м. За год до этого Берберова разошлась с Макеевым (между прочим, потому, что влюбилась в его новую секретаршу и увела ее). Она понимала, что теперь в Париже ей ничего не светит. Марк – не единственный эмигрант, который перестал с ней здороваться. Что ж, чем-чем, а волей, настойчивостью, хваткой Нина Николаевна отличалась всегда. И рассудила здраво: здесь ее знают все. Алданов приехал из Америки во Францию? Отлично. Она сделает рокировку – уедет из Франции в Америку. Там ее знают мало. Английский? Выучит. Работа? Пробьется!

Берберова уезжает в США. И выучила! И пробилась! Стала лекции читать по русской литературе. Написала еще пару книг (правда, впоследствии, например, в ее книге о русских масонах специалисты обнаружили много ошибок и «липы»). Часть из них была переведена на европейские языки. Она заслужила признание и уважение. Ей говорили комплименты. Безусловно талантливая, она состоялась как писательница.

А как женщина? Могла ли она считать себя первой леди русской эмиграции? Стоило ей подумать об этом, как перед ее глазами возникал образ Марии Закревской. Знаменитой Муры, которая умудрилась быть любимой сразу двумя великими писателями – Горьким и Уэллсом. Конечно, в России о ней не говорят, но в любую минуту она может вынырнуть и там из небытия, как черт из табакерки. И это мучило ее всю жизнь. Да еще подогревалось воспоминанием об одной давней истории.

Дело было в Сорренто, когда они с Ходасевичем жили у Горького. Однажды Владя куда-то уехал, а Мария Игнатьевна, как обычно, отправилась в Эстонию. И она, Нина, воспользовавшись моментом, решила заменить Муру – по всем позициям, которые та занимала в горьковском доме. И потерпела по всем позициям полное фиаско. С тех пор ревность и зависть глубоко укоренились в ее душе. А быть первой очень хотелось. И, наконец, к восьмидесяти годам она взялась за реализацию давно созревшего замысла – как низвергнуть соперницу с пьедестала. План был гениальный – написать о ней книгу. Нет, не уничижительную – ни в коем случае! Наоборот – возвышающую.

Если хочешь сбросить человека с пьедестала, займись его восхвалением, говори о нём самые лучшие слова, восхищайся им – и в то же время вскользь, как бы между прочим, оброни о нём в тексте пару-тройку таких оценок или фактов, которые начисто перечеркнут нарисованный тобой же прекрасный образ.
Замечательных черт у Муры хватало, и Нина Берберова отлично их знала. Хватало и за что укорять ее. Правда, ее минусы были несущественными, второстепенными. Но тут уже всё зависело от мастерства писательницы – как их подать. Кроме того… Именно это «кроме того» Берберова и использовала в качестве главного разящего оружия. Вскоре мы увидим его в действии.
Надо сказать, что Мура далеко не была безупречной. Она могла прихвастнуть. Могла сочинить легенду. Пила и курила. Иногда обманывала. Украсила свою родословную такими ветвями и цветами, что не всегда ясно, где там правда, а где – вымысел.

Но давайте примерим все эти качества Муры на себя – а разве мы в повседневной жизни не такие же? По сути, она не большая грешница, чем каждый из нас. Что же касается титулов, то, помимо всего, она совершенно законно получила их от первого мужа – Бенкендорфа и второго – Будберга. Но в любом случае – настоящая она графиня или не настоящая, многие выдающиеся люди ценили ее как личность, как женщину. А титулы ей ровным счетом ничего не давали – кроме, разве, глубокого морального удовлетворения. На которое, как известно, не проживешь.

Поэтому Мура работала и работала – и на ферме в Эстонии, и за пишущей машинкой и как домоправительница в Петрограде и Сорренто. Будучи доброй и отзывчивой, легко находила общий язык с людьми. Была в прекрасных отношениях со всеми из горьковского окружения, а с Екатериной Пешковой и Надеждой Пешковой (Тимошей) дружила всю свою жизнь. В то же время, натура тонкая и ранимая, она старалась ограждать свой внутренний мир от постороннего вмешательства. Но никто из тех, кто прошел рядом с ней хотя бы короткий отрезок жизненного пути, не сказал о ней ни одного плохого слова.

Самуил Кур