Сергей Юрский: о пьесе Ионеско, Русской Америке и счастье

Спектакль “Стулья” по пьесе Эжена Ионеско (постановка Сергея Юрского) непрост для восприятия. Элементы трагедии, фарса, мелодрамы сплелись в нем столь причудливо, что не сразу настраиваешься на нужную волну, не сразу ухватываешь стержневую идею. И тем не менее с первой до последней минуты спектакля зрители, как завороженные, с напряженным вниманием вбирали в себя происходящее на сцене.

Причина – виртуозная, блистательная игра Сергея Юрского и Натальи Теняковой.О чем же он, этот спектакль? О старости, об одиночестве вдвоем? Да. О любви? В какой-то степени. Но и не только об этом. Как ни странно, за нелепыми речами и эксцентрическими выходками героев пьесы брезжит очень серьезный, чтобы не сказать -глобальный вопрос: о смысле человеческого существования.

Достаточно ли, для того чтобы считать, что ты достойно прожил жизнь, просто быть самим собой, честно делать свое дело и довольствоваться тем, что дарует судьба – либо же надо из кожи
вон лезть, стремясь доказать, что ты “не как другие”, что ты в чем-то выше, одареннее, и способен, возможно, как внушают (без особых на то оснований) герою “Стульев” он сам и его супруга,
облагодетельствовать все человечество…

Об этом размышляешь, глядя на сцену. И еще сквозит в спектакле мысль о тщете людских усилий, направленных на удовлетворение своих амбиций, на самовозвеличивание. Впрочем, на своей
трактовке увиденного не настаиваю. Другой мог воспринять “Стулья” иначе, разглядеть в них нечто иное. В любом случае – этот мастерски поставленный и замечательно сыгранный спектакль
будоражит мысль и чувство, заставляет душу зрителя трудиться.

После спектакля Сергей Юрский, несмотря на то, что самочувствие,по его признанию, оставляло желать лучшего, любезно согласился ответить на несколько моих вопросов.

– Сергей Юрьевич, чем привлекла вас эта пьеса?

– Я считаю, что в театре нужно перестать рассказывать отдельные истории о жизни, они перехвачены кино и рассказываются более натурально. В театр в последние годы хлынули поэзия, философия,
и это хорошо. Правда, бывает при этом в театральных постановках излишек поэтического пафоса, а философия на сцене зачастую чересчур назидательна, теряет простоту. Эжен Ионеско в лучшей
(я ее считаю таковой, хотя у него все работы великолепны) своей пьесе “Стулья” как раз и сумел соединить поэзию и философию, и вместе с тем – это вещь совершенно плотская. Это ведь пьеса не
про одиноких стариков (о них пьес много), она – обо всех, кто сидит в  зале, обо всех, кто играет эту пьесу. Это привлекательно. Пьесу, которая до сих пор считалась элитарной,мы провезли по стольким меридианам, городам, странам, столько раз играли ее в Москве за эти полтора года, что стало
совершенно ясно: она доступна зрителю, публика ее понимает и принимает. Я по-прежнему влюблен в эту пьесу, которую мы сегодня играли в восемьдесят шестой раз (премьера была в конце зимы 1994 года). И мы еще будем играть ее – до сотого спектакля в этом же темпе, а затем приступим к работе над новым
спектаклем, и со “Стульями” будем выходить на публику чуть реже.

– Вы впервые в США?

– Нет, в США я в четвертый раз, но впервые – со спектаклем. До этого дважды были концертные поездки, один раз приезжал на киносъемки.

– У вас есть, очевидно, какое-то свое представление об Америке?

– Скорее, о Русской Америке. Америка как таковая для меня остается нетронутой. Я ее очень сильно чувствую: ощущаю ее мощь, некоторую чуждость мне и – таинственность. Хотя говорят, что Америка – страна простых решений, простоты я пока не почувствовал. А вот Русскую Америку знаю хорошо. Именно она – цель моей поездки. У меня были, без преувеличения, сотни встреч с людьми,и на сцене, и за сценой, и вне сцены. И я с большим интересом наблюдаю за странным и жутковатым процессом прививки стране – громадной новой ветки.
Зал, в котором я сегодня выступал, самый маленький за все гастроли. Были залы вместимостью  до полутора тысяч человек, и они были заполнены до отказа. И, повторяю, у меня было много встреч помимо сцены.

– Какой же видится вам она, Русская Америка?

– У меня на нее большая надежда. Попробую объяснить. От первой поездки к четвертой, нынешней, я все чаще встречаюсь с молодежью. И если поначалу мне казалось, что это люди,оторвавшиеся от России, ее культуры, то теперь ситуация видится иначе. Я вижу, что отрыва нет. Вот  ведь и сегодня в зале
немало было людей в возрасте, однако была и молодежь. Значит, она тянется к  русской культуре. Это радует.
Говоря о Русской Америке, не могу не упомянуть о том, что несколько моих друзей стали здесь, в этой стране, выдающимися людьми. Назову широко известных Иосифа Бродского, Михаила
Барышникова. Назову людей, не столь известных, но тем не менее добившихся замечательных успехов в своих областях: это работающий инженером в космическом центре в Хьюстоне Марк Зальцберг, доктор Александр Гольбин, у него своя клиника в Чикаго, он работает в  очень серьезном госпитале с детьми, издал книгу на английском языке. Это живущий в Сан-Франциско фотохудожник Михаил Лемхин, чудесные у него работы; это фотохудожница Нина Аловерт в Нью-Йорке… У меня здесь, в Америке, сотни друзей и новых в том числе, таких, к примеру, как работающий инженером в Детройте Михаил Вассерман, большой знаток нашей российской культуры, собиратель ее ценностей. Перечень подобных людей мог бы быть очень велик. Но мне интересны не только те, кто здесь как-то себя прославил. хотя я за них очень рад. Я вижу, как налаживаются тут нормальные отношения человека с обществом, с природой. Все
больше и больше встречаю людей, которые нашли здесь себя, построили свою жизнь в этой стране.

Мы очень многое потеряли, утратив эту общину. Но я говорил о надежде… Эта надежда не на обратный исход, что совершенно нереально, а – на поддержание с нею постоянной дружеской связи.

-Тут напрашивается вопрос “провокационного” плана: а сами вы присоединиться к этой общине не хотите?

– Нет, у меня иная судьба. Я актер, актер драматический, я  связан с языком. И мой зритель, в основном, там. Хотя и здесь,конечно, тоже. Проблема отъезда передо мной не стоит. Несмотря на всю тревожность происходящего в России.

– Кстати, о России. Каковы ваши прогнозы относительно ее будущего?

– На ближайшее будущее – прогнозы мрачные (при некоторой надежде, если говорить о будущем более отдаленном). Почти год,как в стране идет война. Помимо того, что это само по себе страшно, это дает еще метастазы на все общество, что,несомненно, скажется в дальнейшем.

– А прогнозы по поводу развития искусства в России?

– Ну, искусство, в частности, театральное, не настолько прямо связано с общественными спадами и подъемами, чтобы автоматически переносить мрачные прогнозы и на него. У искусства, как это ни парадоксально, есть все шансы для расцвета.

– Выбор чего?

– Да чего угодно: места работы, направления работы; выбор партнеров. Больше риска, конечно, но и выбор есть. И еще такой момент. Раньше поддержка могла быть лишь одна: сверху. Теперь
поддержки может не быть вообще, но не исключен вариант (знаю по опыту), что она может прийти с самой неожиданной стороны.

– Доводилось ли вам в последнее время читать хорошие стихи на русском  языке,написанные авторами, которых вы дотоле не знали?

– Да, доводилось, но чаще всего в рукописи, т.к. издаваться сейчас тяжело, многим это не по карману.
Планка в их стихах поднята очень высоко, с учетом того уровня,который задает в своих произведениях Иосиф Бродский. Это самая высокая мерка, какая только может быть.

– Нет ли тут некоторого сужения? Я имею в виду, что существуют и другие направления в поэзии, помимо того, которое представляет Бродский. Скажем, направление, к которому принадлежит Коржавин:
более “земное”, что ли…

– Есть и еще более “земные” поэты. Твардовский, например.Отличный поэт. Но я говорю о Бродском, поскольку он поэт действующий, выпускает сейчас цикл за циклом. Замечательный же поэт Наум Коржавин в настоящее время больше проявляет себя как эссеист. С Коржавиным я недавно виделся. Это, кстати, тоже один из тех здешних моих друзей, которых не обошла слава. Очень его люблю. Так вот, возвращаясь к вопросу о новых поэтах. К сожалению, я сейчас не вспомню фамилий… Только имя: Алиса, очень хорошая поэтесса. Потом, в Таллинне русская поэтесса подарила мне книгу о своем отце, там стихи и проза, и то, и другое – на весьма  впечатляющем уровне.

– Мы начали наш разговор с вопроса о пьесе “Стулья”, а ваших гастролях по Америке… Завершая тему: какое впечатление произвел на вас здешний зритель?

– Иногда я бывал им восхищен, иногда – просто удрвлетворен. Нынешняя поездка – это эксперимент. Мы привезли цельное произведение, причем очень сложное. Мы рисковали, но в итоге ясно, что риск этот был оправдан. Я прекрасно слышал сегодня во время спектакля, как две женщины пытались противопоставить себя залу. Они заразительно смеялись как раз в тех местах, где мы и ожидали смеха, а зал их не поддерживал, он как бы несколько давил на них. Эта борьба шла,я бы так сказал, на поле нашего сердца… Не скажу, что нам сегодня удалось “расколоть” зал, но он был удержан в состоянии
напряженного внимания на протяжении всего спектакля. Это само по себе очень здорово. А прибавьте к этому несколько абсолютно полных слияний желаемого с действительным на спектаклях в Нью-Йорке, Бостоне, Сан-Хозе…. В этих слияних и состоит счастье артиста. А разве я смогу забыть этих двух сегодняшних женщин?!

– Некоторая сдержанность зала вызвана, очевидно, необычностью пьесы…

– Безусловно. И еще – отсутствием здесь русского театра, который приучал бы к восприятию сложных пьес, необычных приемов. Ведь сюда привозят упрощенные вещи, и это напоминает скорее клуб, чем театр. Наши же гастроли – попытка перейти от уровня клубного к уровню театральному.

На этом завершилась наша беседа. Завершилась вынужденно, так как артист спешил: ему с супругой, актрисой Натальей Теняковой,предстояло еще ехать в Пало-Алто, разместили их там. А на следующий день – самолет на Москву.