Issue #737

Статью о прошлогоднем фестивале я начал словами: «Это был удачный год». К сожалению, про нынешний год — и про 52-й Сан-Францисский международный кинофестиваль — этого сказать нельзя. При том, что на фестиваль, по-моему, попало почти все более или менее интересное из появившегося на мировых экранах в прошедшем году. При том, что фестивальные награды — актерская и режиссерская — вручены несомненным мастерам: Роберту Редфорду и Фрэнсису Форду Копполе. При том, что в разных фестивальных программах здесь были показаны «Ночи Кабирии» Феллини, «Подруги» Антониони, «Женщина под воздействием» Кассаветиса, «Однажды на Западе» Серджо Леоне.

«Ночи Кабирии» попали на фестиваль по выбору Брюса Гольдштейна, человека, посвятившего свою жизнь пропаганде киноискусства и награжденного в этом году специальным призом. «Женщина под воздействием» была представлена зрителям Дженой Роландс, вдовой Кассаветиса, актрисой, сыгравшей в фильме главную роль. Все это само по себе чудесно. Но, признаюсь, впечатление было такое, как будто эти замечательные картины и прочая фестивальная программа существуют в разных плоскостях. Если бы меня попросили объяснить, как связаны четыре классических фильма с современными лентами, показанными на фестивале, я бы ответил — никак.

В фестивальной программе было достаточно интересных картин, таких, например, как израильская лента режиссера Ави Мограби «Z 32», как лента болгарина Явора Гардева «Дерьмо», как «Дикое поле» Михаила Калатозашвили (внука легендарного Калатозова), «Современная жизнь» Раймонда Депардона, но ни одна из них не оставляла впечатления, что режиссер пытается прорваться на новую территорию, принести в мир новую правду. Даже лучший, с моей точки зрения, фестивальный фильм «35 рюмок рома» француженки Клер Денис при всей своей органичности и несомненной внутренней гармонии никак не мог претендовать на то, что Бродский (вслед за Анной Ахматовой) определял как «величие замысла».
Не изменили общую картину фестиваля и фильмы знаменитых режиссеров, таких, как Атом Эгоян, Катрин Брейя и Питер Гринуэй.

В отличие от Катрин Брейя и Питера Гринуэя, к лентам которых, по-моему, нужно относиться с долей иронии, Атом Эгоян — серьезный режиссер. Но похоже, что в новом своем фильме «Обожание» Эгоян оказался пленником политкорректности, облачившейся в одежды терпимости и толерантности.
Фильм устроен так — и сделано это с поразительным мастерством, — что мы почти до последней минуты не можем понять ни реальной картины событий, ни взаимоотношений персонажей этой истории между собой. «Твой отец убийца», — говорит умирающий дед подростку Саймону. «Мой отец убийца, — пишет Саймон в школьном сочинении. — Мой отец тот самый иорданец, который подложил бомбу в чемодан своей беременной невесты, моей матери. Чтобы взорвать израильский самолет, он готов был пожертвовать и ею, и не родившимся мной». Не только одноклассники, но и десятки незнакомых людей обсуждают в интернете судьбу Саймона, его матери, его отца, и только школьная учительница Саймона знает, что это неправда. То есть история такая действительно произошла, и учительница рассказала о ней в классе, чтобы вызвать подростков на разговор, но Саймон вовсе не сын террориста. И все же его школьное сочинение не фантазия, а преломленная некоторым образом реальность. Его отец действительно иорданец, и он действительно убийца. Он убил мать Саймона и себя, сознательно направив свою машину под грузовик. Это перед смертью рассказал Саймону дед.

Мы видим Саймона в классе, читающим свое сочинение, Саймона за компьютером, обсуждающего эту историю с незнакомыми людьми. Мы видим ничего не подозревающую женщину, несчастную невесту, которая беседуют со служащим «Эль-Аль», мы видим разговор мальчика с умирающим дедом, нам показывают быт Саймона, дом, где он живет с дядей, братом покойной матери. Мы видим Сэми, скрипичного мастера, к которому приходит молодая скрипачка Рахиль — это первая встреча родителей Саймона. Все это происходит для нас словно бы одновременно, пока мы не уясняем последовательность событий. Пока мы не узнаем, что отец Саймона не только не террорист, но и не убийца. Он просто вынужден был вести машину ночью, чего он, в связи с дефектом зрения, не должен был делать. Отец же Рахили, не переносивший зятя, специально оклеветал его, стремясь настроить Саймона против ненавистного араба.
Короче говоря, мы, которые с легкостью поверили и в то, что неведомый нам человек был террористом, и с той же легкостью поверили, что мягкий и деликатный Сэми убил себя и свою жену — что у них там в голове, у арабов? — должны, наконец, осознать, что в нас гнездятся предубеждения. Все это выглядит довольно убедительно, вот только назидательная история про хорошего Сэми и введенного в заблуждение юношу Саймона никак не снимает с обсуждения абсолютно реальную историю, произошедшую в 1986 году, когда, надеясь взорвать самолет, полный евреев, молодой иорданец подложил своей беременной подружке-ирландке бомбу в багаж. Ведь где-то сейчас живет двадцатидвухлетний юноша или двадцатидвухлетняя девушка, чей отец действительно готов был пожертвовать своей неродившейся дочерью или неродившимся сыном в борьбе за правое дело под лозунгом «Взрывай жидов». Для меня одна только мысль об этом юноше или этой девушке, положенных отцом в качестве жертвы на алтарь борьбы, сильно обесценивает разговоры о терпимости и толерантности.

Лента «Синяя Борода» — вполне типичная для работ Катрин Брейя, претенциозная и лишенная внутреннего смысла история. Две девочки-сестрички, забравшись на чердак, читают сказку Шарля Перро. Точнее, читает младшая, напористая, а старшая, более деликатная, слушает и переживает. При этом ровно с той минуты, как девочки оказываются на чердаке и камера скользит по открытому в полу люку, любому нормальному зрителю ясно, чем закончится история. В прочитанном-разыгранном сюжете, понятно, смертью Синей Бороды, в современном сюжете — смертью старшей девочки, которая упадет в люк. Почему? Не спрашивайте. Почему в заключение истории жена Синей Бороды (тоже младшая из двух сестер) на манер Юдифи держит — на чрезвычайно продолжительном плане — отрубленную голову своего мужа? Что все это должно символизировать, что все это должно означать? Можно, конечно, выдумать какую-то теорию, изобрести какое-то аллегорическое объяснение. Можно. Можно играть в такую игру. Но если ничего не высасывать из пальца и не пытаться выискать какие-то глубины в обыкновенной дождевой луже, придется признать, что нас здесь просто дурачат.

Тем же — одурачиванием зрителей — занимается обычно и Питер Гринуэй. Однако новый фильм его «Рембрандт обвиняет» оказался довольно забавным. Это — признаюсь, к моему удивлению — вполне осмысленный фильм, фильм-гипотеза о создании Рембрандтом его великого полотна «Ночной дозор». При всей обычной гринуэевской помпезности, которая делает большинство его фильмов напыщенными и непереносимыми, эту картину спасает некоторая доля самоиронии и реальный интерес режиссера к предмету разговора. То есть живопись Рембрандта для Гринуэя не повод для игры в унылый, в зубах навязший постмодернизм, а то, что вызывает живой интерес и восхищение. Я бы даже сказал, что у новой картины Гринуэя имеется вполне конкретная просветительская задача, что, с моей точки зрения, хорошо, но, боюсь, что с точки зрения поклонников Гринуэя это утилитарно и, следовательно, низко.
В любом случае, фильм Гринуэя выглядит добротной и изобретательной научно-популярной картиной. Хорошей. Одной из многих. И не из тех, что меняют атмосферу фестиваля.

Возможно, атмосферу фестиваля могла бы изменить серьезная ретроспективная программа, посвященная фестивальным лауреатам. В былые годы, вручая призы, сан-францисский киносмотр привозил нам ретроспективы Марселя Карне, Робера Брессона, Майкла Пауэлла, Мануэля де Оливейры, и неизбежно тогда весь фестиваль оказывался под знаком этих работ. Нынешние составители программы отказались от ретроспектив. Фестиваль теперь включает в свою программу по одному фильму на лауреата. В этом году актер-лауреат Роберт Редфорд был представлен популярным, но далеко не самым значительным своим фильмом «Буч Кассиди и Санденс Кид», а режиссер-лауреат Фрэнсис Форд Коппола показал второстепенный и слабый фильм «Люди дождя». Я говорю «показал», поскольку уверен, что выбор фильма был предоставлен ему. Я бы, пожалуй, не стал так говорить, если бы не демонстрация, которую устроил режиссер, получая награду фестиваля. С призом в руках он вдруг заявил, что хочет передать эту награду своему другу и соученику по университету Кэролу Балларду. Выглядело это до крайности неприлично, словно барин пожелал наградить от своих щедрот бедного приятеля. Кэрол Баллард за свою многолетнюю карьеру снял пять или шесть фильмов, которые сейчас нет смысла обсуждать. Если бы Коппола сказал заранее устроителям фестиваля: «Знаете, ребята, я не могу принять вашей награды, потому что полагаю другого человека более достойным кандидатом», фестивальные люди вправе были бы решать — хочет ли фестиваль присудить свою награду названному режиссеру. И, разумеется, никакой награды Кэролу Балларду фестиваль присуждать бы не стал. Баллард — обыкновенный добротный режиссер, а не обладатель двух каннских призов, как легендарный Фрэнсис Форд Коппола. Пусть Коппола уже многие годы снимает второсортные ленты, но то, что он сделал в начале своей карьеры — первая серия «Крестного отца», «Разговор» и, наверное, «Апокалипсис» — оказало огромное влияние на американское и мировое кино.

Чего добился Коппола своим поступком? Хорошо, он передал свой приз Балларду. Что должен делать с этим призом Кэрол Баллард? Поставить на шкаф? Ведь ему награду Сан-Францисского фестиваля никто не присуждал. В качестве курьеза добавлю, что, решив сыграть роль благодетеля, Коппола уже после официального объявления его лауреатом посвятил в свои планы руководителей фестиваля, и они вынуждены были заготовить две штуки призов, два шара, так что Коппола и в смысле коллекционирования трофеев ничего не потерял. Но что выиграл Баллард, заявивший: «Без Копполы я бы просто провалился в сортир»? Это высказывание я тоже, пожалуй, не буду комментировать, скажу только, что каждый проваливается туда, куда желает.

Мне могут заметить, что это не первый случай, когда награжденный передает свой приз кому-то другому. Тот, кто следит за кинособытиями, помнит, как на Монреальском фестивале 1987 года Вим Вендерс до того был впечатлен фильмом Атома Эгояна «Семейный просмотр», что передал свой приз, полученный за картину «Крылья желания», Эгояну. Так было. Но это был совершенно другой случай. Во-первых, картина Эгояна участвовала в том же конкурсе, что и картина Вендерса. Не то чтобы Вим Вендерс вдруг заявил, что, мол, хочу передать свой приз никому не ведомому режиссеру, но моему старинному приятелю. Во-вторых, призом, переданным Вендерсом Эгояну, был чек на пять тысяч долларов. Чек, который мог помочь — и помог — молодому режиссеру в финансировании его новой работы. Это был поступок старшего, который хочет помочь молодому коллеге, а не богатого барина, желающего показать, кто здесь настоящий хозяин.

Таковы мои впечатления о 52-м Сан-Францисском фестивале. Надеюсь, следующий фестиваль будет интереснее, а следующий режиссер-лауреат, по крайней мере, деликатнее и скромнее.