Война и мир Василя Быкова

Окончание. Начало в №936

Между прочим, и с дачей ничего не получилось. Василий Владимирович сам замечает в мемуарах: «Не писалось мне на даче. Всё тут мешало».

Спрашивается, к чему было плести приведенные выше небылицы? Ответ  напрашивается сам собой: желание поднять в глазах всех, кто не знает истины, свое значение в жизни писателя и – вытравить из нее другое имя.

Вернемся, однако, к главному действующему лицу, в 1986-й год. Что чувствовал обласканный властью писатель? С одной стороны, конечно, приятно. Но с другой – а как посмотрят на это недоброжелатели? И что еще серьезней – как отнесутся к золотому дождю друзья? Быков утешал себя: он, собственно говоря, присоединился к группе белорусских писателей, имеющих такие же награды и звания. Ирина и знакомые успокаивали: это тебе – за талант. Но что-то мешало ему бурно радоваться. Может, то, что так много – и сразу?

И он высказывает (позже – в мемуарах) предположение: власть решила привязать его золотыми цепочками. Напрасно! Он им не поддастся!

Интересная мысль. Почему-то та же власть не одаряла золотыми цепочками ни Б. Пастернака, ни В. Некрасова, ни А. Солженицына, ни В. Гроссмана, ни многих других. И всё же червячок точит Быкова, и он пишет…

Вот о том, что и почему он пишет, я позволю себе высказать догадку. Фактическая двойственность его положения (раз наградили – значит, выслуживался) побудила лауреата Ленинской премии к любопытному шагу. Он обратился к отработанному сюжету – к написанной еще в 1962 году повести «Западня». Там немцы во время боя захватывают в плен командира взвода Климченко, у которого в сумке находят список его бойцов. Предлагают ему перейти на их сторону. Он отказывается. Тогда немецкий прихвостень переводчик Чернов обращается по громкоговорителю к солдатам взвода, поименно называя их, как это мог сделать только взводный, и призывая их бросить оружие. После чего немцы отпускают Климченко к своим. Он возвращается в роту – и его, конечно, считают предателем – разве иначе бы его отпустили? В «Западне» всё кончается благополучно.

Теперь Быков берет тот же сюжет и пересказывает его немного иначе. Бригада путевого обходчика Сущени, работающая при немецком коменданте станции, выворачивает кусок рельса из железнодорожного полотна. В итоге состав оккупантов летит под откос. Их хватают, пытают, и трех из четырех вешают. А четвертого, бригадира, выпускают, несмотря на то, что он отказался сотрудничать с немцами. От него, Сущени, все отворачиваются, считая его предателем. Никто ему не верит. Хотя все знают: Сущеня – кристально чистый, правдивый и благородный человек. Партизаны приговаривают его к расстрелу. В этом варианте финал трагичный. Эта повесть – «В тумане» – выходит в 1987-м.

На мою догадку работает не только то, что повесть по-своему имитирует положение, в котором оказался ее автор, но и то, что в мемуарах она подается как совершенно новая. О «Западне» при этом ничего не говорится, да и кто ее помнит?

Впрочем, счастливыми случайностями партия и правительство мастеров пера не баловали. Значит, для высоких наград и должностей были основания. То, что лежит на поверхности – быковская книга воспоминаний и некоторые статьи – формируют имидж человека, который постоянно преследовался властями. На самом деле всё обстояло не так однозначно.

Да, бывали и резкая критика, и нападки. Но – его никогда не лишали работы. Более того, после снятия Карпюка Быков в 1972-м возглавил гродненскую областную писательскую организацию (будучи беспартийным!). Все его произведения были опубликованы. По его повестям в советские годы сняли 14 фильмов и телефильмов. Такое «попустительство» вполне объяснимо.

А в текущих газетных материалах он вообще писал, как положено: «… литераторы Гродненщины в знаменательные дни перед ХХV съездом КПСС полны желания и решимости внести достойный вклад во всенародное дело строительства коммунизма в нашей стране». («Гродненская правда», 14.02.1976 г.)

Есть и другие аспекты. К сожалению. Из песни слова не выкинешь.

В 1970-м Твардовского вынудили уйти из «Нового мира». Он публиковал слишком много вещей, которые не нравились властям. В знак солидарности с Главным кое-кто из редакции решил уйти вместе с ним. Многих уволили. А в редакционном портфеле лежала в это время повесть «Сотников». Уходя, Твардовский позвонил Быкову: что ты собираешься с ней делать? Надеялся услышать от него – «заберу, передам в другой журнал». Его собеседник сомневался. Дальнейшее – в записи И. Золотусского со слов самого Быкова: “А, ты не знаешь, что тебе делать?” – заявил Твардовский. И, почти срываясь на крик, отрубил: “Так пошел же ты на…!” И бросил трубку”.

Быков повесть не забрал, ее вскоре опубликовали. В защиту опального редактора появились письма. Среди тех, кто их подписывал, гродненского прозаика не было.

Или другой факт, связанный с «Мертвым не больно». В мемуарах писатель вспоминает, что неожиданно к нему в Гродно приехал переводчик повести на русский язык Горбачев. И сказал, что в ЦК в связи с этой публикацией готовится постановление, могут быть большие неприятности. Надо бы опередить их и написать покаянное письмо. Лучше всего это сделать втайне. «Я, естественно, не согласился» – заявляет Быков.

Однако в 2004 году была опубликована Докладная записка в ЦК КПСС председателя КГБ В. Семичастного, а в ней – письмо Быкова, который признает «Мертвым не больно» неудачей. Покаялся все-таки…

Или письмо с осуждением Солженицына и Сахарова от имени известных деятелей культуры. Стоит под ним и подпись Василя Быкова. В мемуарах он категорически отрицает: не подписывал! Отказался! Но как объяснить такой факт: письмо появилось в 1973-м, а в 1974-м ему присуждают Государственную премию СССР? Неужели за то, что отказался подписывать?

И всё же в творческом отношении гродненский период был для Быкова самым плодотворным. 14 лучших его повестей. После переезда в Минск началась иная жизнь. Заседания в разных органах и советах, встречи, поездки. А когда СССР уже находился на грани коллапса, создается БНФ – Белорусский Народный Фронт во главе с Зеноном Позняком. В его призывах много разумных идей – национальное возрождение, независимая демократическая Беларусь, повышение статуса родного языка, ориентация на рынок и западную демократию. В то же время платформа БНФ включала элементы крайнего национализма, при слабой проработке экономической программы. Василь Быков становится одной из ведущих фигур нового движения.

Если бы лидеры Белорусского Народного Фронта сумели отказаться от крайностей и создать реальный, взвешенный план строительства независимого государства, народ мог бы пойти за ними, несмотря на то, что в массе своей слабо осознавал себя как нацию. Однако такие, например, требования, как полный разрыв с Россией, оттолкнули значительное количество населения – боялись потери сложившихся за многие годы связей. Получивший вначале определенную поддержку, БНФ ее быстро лишился.

Пришедшие к власти силы не жаловали ни белорусский язык, ни тех, кто выступал против них. Позняк в 1996 году покинул Беларусь и остался за границей.

Быков тоже уехал – по линии ПЕН-клуба, Международной писательской организации. В 1998-м – в Финляндию, жил там за счет финнов. В 2000-м получил грант от германского ПЕН-клуба и переехал с женой туда. А в 2002-м тогдашний президент Чехии Вацлав Гавел предоставил им чешское гражданство, и они оказались в Праге. Это были скитания. Языков они не знали. Родина и родные –  далеко. Чужбина. И Василь Быков точно повторяет судьбу своей первой жены: рак – Боровляны – смерть.

Возможно, вдали от столицы своей публицистикой и прозой он смог бы сделать действительно многое для подъема национального самосознания белорусов. И оттуда не надо было бы проситься за границу. Кажется, он это понял в 2002-м году, когда, так и не признаваясь в своем поражении, всё же написал в мемуарах: «Я не лидер и не «совесть нации», я простой, измотанный жизнью белорус, который хочет одного – остаться честным».

А мемуары «Долгая дорога домой» (далее – ДДД) поразили меня своей необъективностью. Я уже приводил некоторые примеры. Причем, это не только моё мнение. Журналист Сергей Шапран, составитель двухтомника быковского наследия, опубликовал в журнале «Даугава», № 4 за 2003 год, фрагмент ДДД в переводе на русский. И в его небольшом вступлении к публикации есть такие слова: «Прежде всего, хочу предупредить читателя, что эта книга – произведение очень интимное, субъективное, одностороннее, какими, собственно, едва ли не всегда являются мемуары». Понятно, предупреждает именно потому, что эти – слишком субъективны.

Я приступал к чтению «Долгой дороги домой» с понятным волнением. Ладно, оступился человек, некрасиво поступил с женой. Но уж в мемуарах воздаст ей должное – ведь она не только мать его сыновей, ей он обязан счастливым поворотом своей судьбы, вознесшим его на вершину. Он, создавший столько высоконравственных героев, просто не может поступить иначе. Увы, моим спутником на «Долгой дороге домой» стали недоумение и стыд. Почти всё о Надежде Андреевне, рассказанное выше, в ДДД отсутствует. Более того, если судить по мемуарам, чуть ли не все 30 лет быковской жизни после приезда в Гродно как будто проходили без нее.

Первое упоминание о Надежде Андреевне такое: на странице 146 автор сообщает, что прибыл на остров Кунашир не один, а с женой, недавней выпускницей гродненского пединститута. О том, что происходило до этого – молчок. А дальше точно в таком же стиле – в нескольких местах по два-три предложения о жене, там, где уж никак нельзя без нее обойтись. О помощи, о ее самоотверженности, о преданности на протяжении тридцати лет – ни звука. Более чеырехсот страниц, увесистый том – и ни единого доброго слова, ни хотя бы намека на благодарность.

Зато очень тепло – об Ирине Михайловне. Она и помогала, и одобряла, и поддерживала, и печатала на машинке все его произведения – в те годы, когда он жил в Гродно. Чего тут спорить, наверняка случалось – и помогала, и даже что-то печатала. Но не она была женой Быкова. Именно Надежда Андреевна тянула огромный воз забот, связанных с творчеством мужа. А тот, не моргнув глазом, всё, что делала его подлинная жена, приписал коллеге по редакционной комнате. Наверное, чтобы оправдать бегство с ней. Но если неожиданным уходом Василь Быков лишил свою жену будущего, то мемуарами он лишил ее и прошлого.

Конечно, можно найти этому простое объяснение: когда писались воспоминания, Надежда Андреевна лежала под могильным камнем на гродненском кладбище, а Ирина Михайловна сидела рядом с автором.

Трудно быть писателем. Еще труднее быть человеком.

 

Вот и закончился спектакль, одарив нас гаммой самых разноречивых чувств.   Нам остается только попрощаться с двумя главными героями этой непридуманной истории.

 

У Василя Быкова, как и у каждого, были свои предпочтения и слабости, удачи и промахи. Что-то он считал нужным выделить, о чём-то промолчать. Он был тем, кем был, и писал так, как хотел. В конце концов, воспоминания – не что иное как попытка автобиографии, в которой ее автор, в своих интересах, виртуозно использует два вида линз – увеличительную и уменьшительную. Поэтому мемуары никак не могут быть истиной в последней инстанции. Объективный портрет требует строгого соответствия реальности – ничего не добавлять, но и ничего не вычеркивать. И в таком портрете самым главным, всё перевешивающим, становится творчество.

Для нас Быков остается талантливым писателем, одной из ярких звезд на небосклоне белорусской культуры.

Но во имя памяти безвременно ушедших будем честными. Будем помнить женщину, которая первой поверила в него, направила его на тернистый, но славный писательский путь, пережила с ним все беды и напасти в самые трудные дни, отдала ему всю жизнь – до конца. Мы не должны забывать ее имени: Надежда Андреевна Кулагина.

Мертвым ведь тоже бывает больно.

 

Cамуил Кур