Совсем не святочный рассказ

Это было в далекие 70-е годы прошлого столетия. Как-то незадолго до Рождества, которое в советское время не принято было широко отмечать, я заехала на Арбат к своей бабушке Ирине Степановне.

Если уж быть совсем точной, то она не была мне родной бабушкой, я доводилась ее мужу внучатой племянницей. Они жили в Москве в одном из арбатских переулков в небольшом двухэтажном доме и занимали в нем, странно это даже звучит, парадную лестницу и комнату для прислуги. Когда-то этот небольшой особняк был собственностью их семьи, но после революции и массовых уплотнений у них остался только парадный вход и примыкающая к нему комната. Я была тогда совсем девчонкой и не очень вдавалась в подробности этих жизненных перипетий. Мне очень нравилось у них бывать, заходить в их дом с парадного входа, подниматься на второй этаж по красивой мраморной лестнице, смотреть, как сквозь красочные яркие витражи между этажами пробивается зимнее московское солнце и наполняет этим светом все вокруг, и мне казалось, что оживает давнее прошлое, я слышу звук подъезжающих карет, голоса и быстрые шаги взбегающих по ступенькам. Мы приводили с бабушкой в порядок квартиру перед Рождеством, я мыла окна и эти витражи. Бабушке было в то время около 80 лет, но она еще сохранила стройность своей высокой статной фигуры и былую красоту.

– А не попить ли нам чайку? – сказала Ирина Степановна, и я, обрадовавшись небольшому перерыву, пошла ставить чайник. Чаек у нее был по-московски хорошо заварен, крепок и с вкусной снедью из ближайшего гастронома на Арбате. Ситный хлеб, который она очень любила, я купила в Филипповской булочной на ул. Горького (теперь снова уже Тверская).

Эти два магазина на Тверской – Елисеевский гастроном и Филипповская булочная – сохранили свои старые названия, несмотря на все старания советских властей. А уж бабушка никогда и не произносила названий улиц в советском варианте, только так, как они назывались до кровавого переворота: Тверская, Ордынка, Варварка, Никитская… Она никогда не ходила и даже не ездила мимо бассейна «Москва», который был на Волхонке, в двух шагах от ее дома. Она не могла забыть, что эта «лужа» построена на месте храма Христа Спасителя, где отпевали ее отца и где она венчалась с мужем. Как жаль, что бабушка не дожила до наших дней, когда красавец храм, как и прежде, стоит напротив Кремля и оглашает окрестности колокольным звоном.

Но я немного отвлеклась. Итак, за чаепитием Ирина Степановна спросила меня, что нынче продают у Елисеева. Она хорошо помнила те времена, когда приказчик Данила, собирая для нее рождественскую корзину со всякой всячиной, выбирал осетров покрупнее, паюсной икры посвежее, ветчины понежнее и присылал все это на извозчике к их дому, да еще и отправлял помощницу – сервировать стол. И было это совсем недавно – еще во времена НЭПа, в 20-е годы прошлого теперь века. Я всегда любила рассказы бабушки, теперь порядком жалею, что не записывала их тогда, и очень обрадовалась, когда она спросила меня:

– А хочешь, расскажу, как я дважды выходила замуж за дедушку?

– Это как? – спросила я.

– А вот так, – ответила Ирина Степановна и начала свой неторопливый рассказ.

– Было это как раз во времена НЭПа, когда мы с Ванечкой (так она всегда называла дедушку Ивана Трофимовича) открыли пошивочную мастерскую. Он ведь всегда был при тканях, еще с дореволюционных времен помогал братьям на фабрике, хорошо разбирался в мужской одежде. Кроме двух портных, у нас был один старый закройщик, и дело шло оборотисто. Я часто ездила по заказам, поэтому мы взяли прислугу из подмосковного села Кубинка, где у Ванечки жила его родня по матери. Феня, так ее звали, была невысокая востроглазая девчонка, к тому же казалась смышленой и покладистой, так что я могла оставить на нее весь дом. Все уладилось как нельзя лучше, но накануне Рождества, как сейчас помню, 1926 года к нам в дом вдруг постучали какие-то люди из ОГПУ. Затем они просто вломились в парадное и стали требовать Ванечку. Он вышел.

– Вы Иван Ларионов?

– Да, я.

– На вас поступило заявление от гражданки Аграфены Козловой, что вы с ней сожительствовали. А так как вы буржуазный элемент, то или обязаны на ней жениться, или сядете в тюрьму.

Здесь выскочила Фенька и закричала: «Пусть он женится, и я тут буду хозяйка!»

– Ну уж нет, – сказала я, – убирайся-ка ты подобру-поздорову!

– Вместе с Иваном Трофимовичем, – кричала эта обезумевшая девка. Схватила Ванечку за рукав и поволокла его вниз. А Иван Трофимович – и сейчас как столетний дуб, высокий и кряжистый, а тогда был еще сильнее, но пошел за ней, как агнец на заклание, так его ОГПУ напугало.

Здесь Ирина Степановна остановилась, отхлебнула немного крепкого и душистого чая и продолжала: «Вот такое у меня случилось Рождество. Сижу я одна дома, печалюсь и все не могу успокоиться. Как подумаю, что мой Ванечка сейчас где-то далеко, в холоде, и поесть-то ему, родимому, нечего, так в слезах и захожусь. Погоревала этак два денечка и давай разыскивать своего Ванечку. Обзвонила (благо, тогда уже был телефон) всех наших друзей, и оказалось, что он вот уж как третий день на подмосковной даче у Власа Петровича, своего давнишнего приятеля по фабрике. Тот как узнал, что он не со мной, разволновался, говорит: «Кабы я знал, никогда бы не дал ему ключей». Что делать? Взяла я извозчика и покатила в Малино. Приезжаю, а там сидит мой бедный Ванечка, грустный такой, тихий, как будто даже ростом стал меньше. Девка эта кричать что-то стала, но я оттолкнула ее, взяла Ванечку, и мы уехали обратно домой. Вот тогда и наступило для нас Рождество, когда мы снова оказались вместе. Потом, правда, Фенька приходила к нам опять, но я спустила ее с лестницы и наказала больше мне на глаза не показываться, бесстыднице.

– А как же вы второй раз вышли замуж, Ирина Степанова? – спросила я, глядя на бабушку с изумлением.

– А так, – ответила она. – Ведь он за эти два дня успел развестись и на Феньке жениться. Тогда так можно было сделать даже за один день. Развестись, жениться – как водицы испить. Ведь если бы он этого не сделал, угодил бы в каталажку. Потом, уже в 30-е годы, выяснилось, что мы с ним для новых властей вроде как и не муж с женой. Пришлось идти в какое-то бюро и там ставить свою подпись на какую-то бумажку. Это и считается теперь браком. Ванечка даже шутил, что мы опять молодожены… Но я всегда считала его своим мужем. Мы ведь венчаны, а это почище всяких бумажек.

Она замолчала, задумалась, немного наклонив свое все еще красивое лицо. Сколько же мудрости в этой женщине, подумала я, сколько в ней благородства и всепрощения. Так по-настоящему любить своего мужа, что даже не упрекнуть его ни в чем!

Мы допили с ней чай с ситниками и пошли дальше мыть парадную лестницу и витражи, в которых отражалось неяркое московское солнце. Ведь скоро Рождество, и нужно все успеть.

Прошло много лет, нет уже Ирины Степановны и Ивана Трофимовича, которые ушли один за другим в начале 80-х. И Россия давно изменилась, и милый моему сердцу Арбат с его старомосковскими переулками, где прошла моя юность, стал иным. Но никогда не сотрутся, не уйдут из памяти дорогие мне люди, встречи с которыми оставили неизгладимый след в моей душе. И часто, особенно в Рождество, я буду вспоминать свою бабушку с ее невыдуманными рассказами о прошлой жизни и с ее бесконечной женской мудростью.

Январь 2016 года

Галина АРТАМОНОВА