Просто театр – это наша жизнь…

Спектакль притягивал и раздражал, не подходил под знакомые схемы,ломал какие-то стереотипы восприятия… Чтобы навести какой-то порядок в собственной душе, я и решилась подойти к
режиссеру театра “Особняк” Игорю Ларину.

– Игорь, расскажите немного о вашем театре.

– Театр “Особняк” существует 6 лет. Это профессиональные актеры, которые собрались из разных театров тогда, когда была волна театров-студий. В 1990 г. я решил поставить свой первый спектакль – “Вишневый сад”. Нас заметили, мы как-то сразу прославились, стали ездить по фестивалям. Работали сначала под Ленинградом, теперь вот уже 3 года мы в Ленинграде. У нас в репертуаре “Сон о вишневом саде”, “Омрачение” по “Преступлению и наказанию”, два детских спектакля и вот то, что вы видели
сегодня…

– Сколько у вас актеров?

– В труппе 4 человека. Но мы иногда приглашаем актеров из других театров. Сейчас о нас много пишут. И любой театр города предоставляет нам малую сцену. Мы уже блуждали по театрам, в результате остановились на своем, потому что в чужих театрах неудобно как-то.

– У вас очень неожиданные решения спектаклей… Если вам это не покажется очень неприличным, я бы так сформулировала свои впечатления от первого спектакля: я больше чувствовала, чем
понимала. Скажите, можно ли и нужно ли облечь в слова то, что вы делаете на сцене?

– Эти спектакли – экспериментальные работы, и происходящее на сцене обращено не столько к разуму, сколько к интуиции, к ассоциациям. Хотя в первом спектакле есть и конкретный сюжет: художник, которого начинают мучить какие-то злые силы, они его искушают, дразнят, и он как бы входит в свою картину… Мне нравятся Босх, Брейгель, и этот спектакль навеян их картинами. Я много занимался мимикой, читал об этом, преподавал в Гуманитарном университете, и вообще меня интересуют всякие отклонения от традиционной актерской школы.

Второй балет – “Петрушка”. Мы определили его жанр как русский гиньоль. Гиньоль – это французская черная площадная комедия. А тут – русский гиньоль, музыка А.Шнитке. И здесь мы как бы в споре с “Петрушкой” Стравинского, который меня совершенно не устраивал: он слишком нежный, лирический, слезливый. Петрушка декаданса начала века. А здесь история жуткая, про настоящего
Петрушку, про такого, каким он и был на самом деле. Жестоким носителем ядовитой правды.

В последнее время у нас в Питере на Невском проспекте появилось много страшных людей, которые собирают вокруг себя толпу. Это больные люди, городские юродивые, но есть потрясающие персонажи… Наш балет ассоциируется у меня с одним из них. Этот человек собирает толпу, играет на каких-то безумных инструментах, орет жуткие слова. И толпа замирает в оцепенении, потому что она слышит что-то невероятное, что-то…

– Нутряное?

– Да. Какую-то русскую жуть, которая прорывается в юродивых. И в принципе в нашем балете есть что-то такое про русскую…

– … неужели – душу?

– и душу, и какую-то разрушительную силу.

– Сегодня в зале сидели и американцы, представлял спектакль американский режиссер. Как вы думаете, воспринимают ли они ваши спектакли и как воспринимают?

– Насколько я понял по нашим гастролям в Америке, они больше воспринимают не трагическую основу, а игровую стихию. Им безумно нравится, когда есть перевоплощение, яркость формы, активное действие. Естественно, трагедия, которая лежит в основе всего русского искусства, проходит мимо них, они на
другом воспитаны.

– Скажите, а должна ли быть трагедия в основе искусства? Что является побудительным мотивом для художника: только ли преодоление обстоятельств и давления… В чем пружина творчества?

– По-моему, тяжесть бытовая не имеет никакого отношения к творчеству. Но какая-то рана должна быть, без этого творчество невозможно. Художник должен быть чем-то болен, но не надо понимать это буквально, конечно.

– А может ли служить источником творчества счастье, свет,переполняющий изнутри?

– Наверное. Все, что я ставил в театрах, – это русская классика. Я ее очень люблю и только ее почему-то чувствую.Западные пьесы можно поставить, но меня это не греет. Для меня в нашей классической литературе есть мощный болевой пласт страданий, который и отличает русское искусство. Это культура страданий. Она может быть изящной, может быть какой угодно. Человек может быть счастлив, да, но русский человек… что-то у него должно быть.

– Для полного счастья ему необходимо хорошее несчастье?

– От чего-то он должен страдать.

– Еще один вопрос меня всегда очень интересовал. Вы – человек сцены. Скажите, пожалуйста, как влияет актерская работа на душу человека? Поясню. С одной стороны, человеку необходима
какая-то внутренняя цельность, нетронутость стержня души; с другой стороны, актер перевоплощается, и, если он не ремесленник, он должен быть другим в каждой роли не только внешне, меняя грим или костюм: он должен меняться внутренне.Иногда кажется, чтобы стать хорошим актером, человеку нужно себя расшатать. Не разрушает ли актерская судьба судьбу человеческую?

– Для меня все очень просто. Наступил момент, когда я начал что-то понимать в профессии, я поставил свой первый моноспектакль. И для меня произошло разделение: в жизни я – один человек, на сцене – другой. Они живут по разным законам.

– Вам это не мешает?

– Так вопрос не стоит. Это факт. В жизни я угрюмый, скучный,задумчивый человек, который не имеет никакого обаяния.

– Сочетание двух людей в одном – естественно?

– Так получилось. Я же не специально это сделал.

– Расскажите немного о ваших товарищах.

– С Митей мы учились на параллельных курсах, Тамара работала в ТЮЗе у Карагодского, Оля училась в Москве. Те актеры, которые к нам приходят, тоже работают в разных театрах. Тяжело складывается
судьба молодого актера в профессиональном театре…Большие театры представляют из себя что-то ужасное. Это большие мертвые коллективы, в которых происходит все, кроме театра. Творчества
там нет. Кто лучше, кто хуже, кто занимается коммерцией, сдавая театры под биржи, кто вкладывает деньги в красивые костюмы, собирая бюргерскую публику. В принципе у нас нет ни одного живого театра. Есть отдельные режиссеры, отдельные интересные спектакли.

– Кто ваш зритель?

– Это театральная и, скажем так, околотеатральная публика, студенчество. Помещение у нас небольшое, коммерческого проката наших спектаклей нет. Но ведущие критики Москвы и Петербурга нас любят, так что у нас есть то, что называется “шумный успех в узких кругах”.

Как известно, взгляд режиссера не всегда совпадает с актерским,поэтому хотелось послушать и то, что думают актеры. Мне удалось побеседовать с Тамарой Клехно и Дмитрием Поднозовым.

– Тамара, когда вы пришли в театр?

– С самого начала. Игорь, я и Митя организовали этот театр.

– Вам интересно работать как актрисе?

– Очень. С Игорем очень интересно работать, потому что каждый раз он делает что-то новое, не похожее на все остальное. Он всегда неожиданен.

– Вы драматическая актриса?

– Да.

– И как вы себя ощущаете в мимическом балете? Это естественно для вас?

– Теперь – да. Но когда мы начинали этот спектакль, было мучительно. Игорь (он художник еще) уже что-то видел для себя, а мы этого еще не видели и не знали, чего он от нас хочет. Это
было тяжело. С “Вишневым садом” было то же самое. Ведь спектакли наши не похожи на то, что обычно идет в театрах.

– Скажите, как вы живете, если ваш театр не на коммерческой основе?

– На театр мы работаем бесплатно, все мы подрабатываем в других местах, не имеющих отношения к искусству. Просто театр – это наша жизнь, мы не можем иначе.

– А как долго можно продержаться на энтузиазме?

– Мы держимся 6 лет. Тяжело. Но – держимся. В этом плане у нас стало как на Западе: человек, занимающийся чем-то для души,не может этим прокормиться.

– Дмитрий, а что вас держит в театре?

– Это мой театр, мы его создали. Мы работали в государственных структурах, и многое нас не устраивало. Мне кажется, что сейчас такое время для драматического театра, когда нужны только
камерные условия, только тогда и можно добиться какой-то тонкости, определенной атмосферы. Та пора взлетов шестидесятых годов, пора больших сценических площадок ушла. Сейчас нужен крупный план, он возможен только в маленьких залах. Государственные театры идут по накатанной колее. Создал
Станиславский театр. 10 лет они просуществовали в живом ритме,а потом это стало… конторой, где есть деловые отношения и только изредка всплывает что-то живое, театральное…

– Как долго вам удастся продержаться без “тыла”?

– Может случиться так, что с “тылом” все и пропадет…

– Может…

– Знаете, это единение людей, интересных друг другу, нужных в творческом плане друг другу дается как бы сверху. Все это чудо. Развала можно ждать откуда угодно, для этого не обязательно
отсутствие “тыла”. Могут появиться деньги – а вдруг станет неинтересно.

– Да, но это не обязательное сочетание – появление денег и пропажа интереса.

– Нет-нет. Я это не соединяю. Просто может быть и так. Можно и не дожить до денег. Я живу одним днем, не в страхе смотря в будущее, а … как бы точнее определиться…

– Не загадывая?

– Да. Мы строим планы, думаем о новых спектаклях, но знаем, что, если нам будет неинтересно друг с другом, существование театра станет бессмысленным. Мы разойдемся, потому что слишком любим
театр, чтобы превращать его в контору.

– Мне очень хочется поблагодарить вас, Игорь, Оля, Тамара и Дмитрий, за спектакли, за интервью и пожелать вам, чтобы дух творчества, витающий в вашем театре, не покидал вас. А всем нам желаю еще раз встретиться с этим коллективом осенью, если у театра “Особняк” получится, как планируется, поездка по Америке.

Жанна Сундеева