Премьера фильма «Четвёртое измерение» в Сан-Франциско

В рамках 55-го Сан-Францисского международного фестиваля состоялась премьера фильма «Четвёртое измерение».

Фильм складывается из трёх отдельных историй, снятых в трёх разных странах. Режиссёрам были поставлены довольно странные условия: что должно быть и чего не должно быть в картине, каким должен быть герой и какие вещи на экране обязательно должны появиться. В фильме обязательно должно присутствовать четвёртое измерение, у зрителя не должно быть полной уверенности в том, что происходящее на экране действительно происходит, герой должен быть аутсайдером, в фильме должно было появляться чучело животного. И так далее, и так далее – более 50 пунктов. Зачем это было сделано, я не могу взять в толк. В качестве комплимента режиссёрам – всем троим – нужно сказать, что они не испугались повелительного наклонения и некоторую часть условий благополучно пропустили мимо ушей.

Первую историю о том, как motivational speaker (не знаю, как перевести это на русский – лектор-мотиватор?) по ходу своей лекции-проповеди предлагает слушателям посетить четвёртое измерение, снял обласканный похвалами и премиями независимый режиссёр Хармони Корин. Лектора-мотиватора, искусно манипулирующего аудиторией, смачно играет Вал Килмер. Картина называется Lotus Community Workshop (что можно перевести, например, как «Семинар в доме культуры «Лотос»), и снята она весьма изящно. Корин параллельно монтирует две истории: шоу-проповедь в «Лотосе» и снятую в совершенно другом ритме маленькую новеллу о вечере, проведённом «проповедником» с любимой девушкой.

Третья новелла – дебют в игровом кино молодого польского документалиста Яна Квисинского. Она называется «Оленята». Действие её разворачивается в аккуратной польской деревеньке вблизи Варшавы. Из-за угрозы наводнения всё здесь брошено, население эвакуировано, и четверо приблудных молодых оболтусов-панков (три парня и девушка) в меру своего развития развлекаются в пустых домах, на детской площадке, в костёле. Развлечения кончаются убийством охраняющего свой дом человека, но, когда они обнаруживают, что мужчина этот не оставил дом из-за прикованной к постели дочери с Даун-синдромом, они стаскивают огромную ожиревшую женщину со второго этажа, грузят её на тачку и увозят вон из опасной зоны. В смысле ремесла короткометражка сделана профессиональной рукой и тоже не лишена определённой элегантности, но вот про смысл или, если хотите, философию этого произведения серьёзно говорить не хочется. Всё это было бы смешно, когда бы не было так грустно. Или – наоборот. Впрочем, как аукнется, так и откликнется. Продюсеры требовали от режиссёров какой-то затеи – ну вот, затею они и получили.

Между этими двумя элегантными лентами располагается картина Алексея Федорченко «Хроноглаз», элегантностью, пожалуй, не отличающаяся, но, несомненно, заслуживающая более подробного разговора.

Сюжет её таков. Григорий Михайлович, учёный-чудак, больше, правда, похожий на мужика-самородка, нежели на человека, доказавшего – что мы узнаём по ходу фильма – какую-то знаменитую теорему (намёк, понятно, на Григория Перельмана), сконструировал и построил машину времени. Не «машину», правда, как подчёркивает Федорченко, а «машинку» («Машинка времени» – так называется рассказ, который Федорченко положил в основу сценария), но разница между «машиной» и «машинкой» в переводе ускользает. Как в переводе с русского на английский, так и в переводе с языка литературы на язык кино.

Федорченко показывает, как Григорий Михайлович в задрипанной куртке и надвинутой на глаза шапке затаскивает на высоченную башню мешок с какой-то антенной. Ещё одну антенну герой зарывает в землю. Теперь всё готово. Григорий Михайлович возвращается домой, усаживается перед компьютером и, укрепив объектив видеокамеры прямо у себя на голове (чтобы фиксировать всё, что он будет видеть), начинает эксперимент. Зажигаются лампы, гудят поставленные друг на друга приборы, Георгий Михайлович даёт своей машине задание показать недалёкое прошлое. Где? Здесь, вот в этой самой квартире. Машина слегка задумывается, и на экране появляются женские пальцы, клавиши пианино, ноты:

Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,

Что из крыльев комаришки

Сделал две себе манишки,

И в крахмал, и в крахмал!

Кто эта женщина, мы не знаем. Чей это ракурс, чьими глазами мы видим происходящее, понять трудно.

Григорий Михайлович пробует снова:

Мой Лизочек так уж мал, так уж мал,

Что из грецкого ореха

Сделал стул, чтоб слушать эхо,

И кричал, и кричал!

Машина времени работает, но, похоже, Григорий Михайлович надеялся на какой-то другой результат. Тогда он решает поглядеть на Джордано Бруно (биографическую книжку о нём Григорий Михайлович только что небрежно сунул под ножку качающегося прибора). Сам-то он невысокого мнения о Джордано Бруно и полагает, что легенды, заслонившие реальность, донесли до нас абсолютно искажённый образ этого человека.

«17 февраля 1600 года, Рим, Площадь цветов» – получает машина задание, и через несколько секунд мы слышим потрескивание горящего хвороста, мелькают отблески огня, и кто-то очень маленький, видимо, ребёнок, подбрасывает в самый край костра сухой прутик.

Ещё одна попытка. Пакт Молотова-Риббентропа, «определивший, – произносит с пафосом изобретатель, – судьбы миллионов людей». «23 августа 1939 года, Москва, Кремль» – набивает Григорий Михайлович на киборде и получает картинку, на которой в странном ракурсе мы видим Молотова сидящим на каком-то диване под таксидермированной оленьей головой.

Пусть машина времени в состоянии перенести нас в прошлое, но чьим взглядом и в каком ракурсе мы увидим выбранные нами секунды истории?

На следующий день после премьеры мы немного поговорили об этом с Алексеем Федорченко.

Я сказал, что, по-моему, прошлое существует для нас в виде некоего экстракта, оно существует в том виде, в каком усвоила его человеческая культура. Простой пример – Евангелие. Все знают, что описаний жизни Христа было гораздо больше, чем четыре. Евангелия от Матфея, Марка, Луки и Иоанна были канонизированы, но до нас дошло ещё больше десятка не канонизированных текстов.

Действительно ли жил на земле такой человек? И если жил, насколько образ, созданный каноническими текстами, соответствует правде? Не должен ли он быть дополнен и текстами не каноническими? Как насчёт машины времени? Будем ли мы, заглянув одним глазом в прошлое, знать правду?

И существует ли эта правда?

Моя точка зрения – да, существует. Но это не правда факта, а правда истории. За прошедшие две тысячи лет написанное в этих четырёх Евангелиях до того прочно вплелось в западную культуру, что вопрос о правде теряет всякий смысл. Да, это правда, потому что Маттиас Грюневальд, Леонардо, Рафаэль, Андрей Рублёв, строители храмов, авторы великих стихов сделали это правдой. Правдой, на которой слой за слоем собиралось то, что мы, люди иудео-христианской культуры, полагаем источником нашего самоопределения. Это и есть наше прошлое.

Так я прочитал фильм, но Федорченко со мной не согласился: «Я готов отдать четыре существующих Евангелия за то, чтобы узнать, каким Христос был на самом деле», – сказал он.

Разговор наш был очень коротким, так что шансов действительно понять друг друга, а тем более поспорить, практически не было. Но, с другой стороны, это ведь больше вопрос мироощущения, темперамента, аргументами здесь мало что докажешь.

Касательно же формальной завершённости новеллы, снятой Федорченко, мне показалось, что любовная история (которой не нашлось места в моём пересказе «Хроноглаза») – история отношений героя-изобретателя с соседкой-танцовщицей – выглядит надуманной и малоубедительной. Может быть, ей, как и истории женщины, чьи руки появляются на клавишах пианино, не хватило места в тридцатиминутной ленте?

Не знаю, как в четвёртом измерении, но в нашем трёхмерном мире картина «Хроноглаз» несомненно даёт зрителям пищу для размышлений.

Портрет Алексея Федорченко работы Михаила Лемхина