Негодующая Федра

Issue #771

В зале хохотали. Как canned laughter (записанный смех), сопровождающий телевизионные sitcoms, волны хохота вызывали раздражение, а затем недоуменное онемение: зрители смеялись над трагедией. На сцене А.С.Т. в Сан-Франциско шла одна из самых знаменитых пьес мировой драматургии, великое творение Расина «Федра».

Что должны были вытворить и под руководством какого режиссера актеры, чтобы зрительный зал смеялся над трагедией почти до конца, когда, как в трагедии и положено, все главные персонажи начали умирать? Смеяться пришлось и после спектакля «Федра» в А.С.Т., чтобы скрыть перед пригласившими друзьями разочарование, граничащее с омерзением.

Для воспитанного на русской культуре зрителя «Федра» – это Анна Ахматова, как в камне высеченная в мандельштамовском вечном четверостишии:

Вполоборота, о печаль,
На равнодушных поглядела.
Спадая с плеч, окаменела
Ложноклассическая шаль.

Зловещий голос – горький хмель —
Души расковывает недра:
Так – негодующая Федра —
Стояла некогда Рашель.

В воображении Мандельштама Федра – это Рашель, еврейка, французская актриса классического театра, настолько знаменитая и почитаемая, что литографии, картины и скульптуры, ее изображающие, и сегодня украшают Лувр и другие музеи Франции. Это та самая Рашель, чья статуя в костюме Федры стоит в Парижском Одеоне, как Аллегория Трагедии. О Рашели, с успехом выступавшей в Петербурге, писал современник: «… на что ей красота, с этими чертами резкими, выразительными, проникнутыми страстью? Игра её удивительна; пока она на сцене, что бы ни делалось, вы не сможете оторваться от неё…»

Акмеизм определяют как тоску по мировой культуре, и ни в одном стихотворении эта тоска не выразилась так, как в мандельштамовском:

Я не увижу знаменитой «Федры»,
В старинном многоярусном театре,
С прокопченной высокой галереи,
При свете оплывающих свечей…
Театр Расина! Мощная завеса
Нас отделяет от другого мира;
Глубокими морщинами волнуя,
Меж ним и нами занавес лежит…

Я опоздал на празднество Расина…

Гении серебряного века были людьми, получившими образование в хороших гимназиях, где изучали Расина и Мольера (Цветаева писала стихи на французском), где изучали мифы Древней Греции, пьесы Еврипида, эстетику и поэтику Аристотеля. В 1923 году Цветаева пишет дикую и абсолютно нечитаемую трагедию. Название? «ФЕДРА». Иннокентий Анненский переводит трагедию «Ипполит» (имя пасынка Федры, преступная страсть к которому и стала основой пьесы).
Итак, русский зритель еврейского засола едет в театр с головой, забитой царственными образами. Перед ним Федра древнегреческого мифа, Федра Еврипида и Сенеки, Федра Рашели, Федра, ставшая двойником Ахматовой. Он ждет увидеть античную героиню, внучку Бога-Солнца, непреклонную, надменную и страдающую Федру.

…Расплавленный страданьем крепнет голос.
И достигает скорбного закала
Негодованьем раскаленный слог…

Появляется затянутая в корсет, хромающая жещина с повадками, жестами и походкой алкоголички из Тендерлойна. Искусно поднятый корсетом соблазнительный бюст, угрожающий выпасть, когда актриса нагибается, не оставляет места поднятому драматургом Расином конфликту между разумом и страстью. Придворное декольте самого развратного в истории Франции двора места разуму не оставляет. Страсть – и немедленно!

Прекрасные, точно соответствующие эпохе кардиналов Ришелье и Мазарини костюмы, почему-то надетые на актеров, играющих греческую трагедию, не только слегка парализуют этих участников художественной самодеятельности, но и отвлекают и конфузят зрителя. Конфузят реверансы и поклоны французских дворян, явно идущие вразрез с жестами, присущими греческой трагедии.
Протест против такого смешения стилей выразила и сама ведущая актриса: «Я недоумеваю, где мы находимся в той пьесе. Наши персонажи обращаются к греческим богам, на на нас надеты французские костюмы XVII века, в то время как мы произносим текст в современном переводе…».
Кстати, о переводе. Вернемся к строкам Мандельштама о Федре:

Я не услышу, обращенный к рампе,
Двойною рифмой оперенный стих.

Итак, в «Федре» присутствует двойная рифма. Вот мандельштамовский рифмованный перевод «Федры».:

— Как этих покрывал и этого убора
Мне пышность тяжела средь моего позора!

Со смежными рифмами перевел «Федру» М. Донской:

С прекрасным не хотел я смешивать дурное,
Позорные дела – с деяньями героя.

Переводчица Тимберлэйк Вертенбэйкер и режиссер спектакля Кэри Перлофф решили, что александрийский стих со смежными рифмами которым Расин написал «Федру», будет выглядеть смешно с английском переводе – и рифму вообще убрали. Вероятно, именно поэтому зал так смеялся.
Для экономии ведущих актеров пригласили из Канады. Если мужчин выбирали по малому росту и коротким ногам в надежде, что это будет компенсировано хорошей игрой, как в случае с Аль Пачино, то они ошиблись.

Цветаева писала о главном герое: «Что за ужас жестокий скрыт в этом имени Ипполит! Ипполитом клянусь и брежу!» Наш Ипполит в А.С.Т. Сан-Франциско мог бы стать Аллегорией Невыразительности. Он НИКАКОЙ. Клерком в Сити – Холл работать, в задние комнаты.

Если не знать пьесу, то по игре актеров в жизни не догадаешься, что главные герои – царственные особы, что трагедия происходит не только из-за запретной страсти, но и из-за того, что эта страсть через трон могла изменить судьбу народа. Актеры, если не считать поклонов и реверансов, двигались, скорее, как герои Вуди Аллена в фильме Hannah and Her Sisters.

Режиссер спектакля К. Перлофф сознательно пошла на экспериментальную окрошку, показав греческую трагедию во французских костюмах, в далеком от оригинального звука и ритма переводе, посмеявшись над Еврипидом, Расином и зрителями. Зрители ответили ей своим смехом. А смех зрителей на трагедии трагедией и обернется. Пьеса провалится.
Вернемся к Мандельштаму:

Уйдем, покуда зрители-шакалы
На растерзанье Музы не пришли

В Сан-Франциско Музу терзают не зрители, а актеры и постановка. Уйти зритель не может: пьесу предусмотрительно играют без антракта.
«…Когда бы грек увидел наши игры…»
О.Мандельштам.