Наум-Николай, ветеран Второй мировой

Наум родился в 1919 г в Белоруссии, в местечке Шацк. Образ местечка – штетела используется для обозначения традиционного образа жизни восточно-европейских евреев, их бытового и культурного уклада, а также утерянного символа ашкеназов. Местечко изображается как благочестивая еврейская община, жизнь которой определяется законами ортодоксального иудаизма. Здесь евреи создали богатый и своеобразный мир, способствовавший развитию и формированию личности, стремящейся к достижению высокой цели, людей с большими мечтами о счастье, свободе и справедливости. С детства ребенок усваивал и нес через всю жизнь понятия кошерного и некошерного, запрещенного и разрешенного, страха Божьей кары за грехи, уважение к закону и наказание за его нарушение. Это отличало местечкового еврея от всех других, не живших в черте оседлости. Более чем за столетие такой жизни у евреев возникла традиционная форма обыденного сознания, выражающаяся в однозначном образе реальности, принимаемом на веру, и как результат – установка на действие. Наум, доживший до своего 94 –летия, до сих пор не может простить себе того, что он в первые дни нападения немцев на СССР оставался на работе и не попытался вывезти членов своей семьи, оставшейся в местечке, и тем самым спасти их от неминуемой гибели. Он не смел без приказа свыше оставить свою работу и заняться спасением членов семьи. Ответственность за порученное дело была для него делом чести и обязанностью. Этот стереотип живет в нем и поныне.

Родился Наум в семье балагулы – хозяина лошади и подводы – и был вторым мальчиком в семье. После него родились три сестры и брат. Всего в их семье было шестеро детей. Отец постоянно находился в разьездах по городам и селам, закупал там товары, продукты, осуществлял их обмен и продажу. Уезжал из дома рано, а возвращался поздно и уставшим.

Когда Науму исполнилось 6 лет, отец отвел его в школу – хедер. Евреи очень серьезно относились к детскому обязательному образованию. Первое знакомство с учителем запомнилось мальчику на всю жизнь. Учитель поднес Науму Тору и попросил его лизнуть обложку, смазанную медом. Наум, ничего не понимая, сделал так, как его просили, и ощутил знакомую сладость меда, в чем и признался учителю. Вот, серьезно заметил учитель, если будешь учить Тору, жизнь твоя будет такой же сладкой.

Науму с детства пришлось добиваться всего упорным трудом, что, несомненно, закаляло его характер. Он учился, окончил семь классов, а затем и автодорожный техникум. Четыре года он обучался в техникуме, жил в общежитии всего на 50 руб в месяц; учился жить самостоятельно, не прибегая к чьей-либо помощи. Старший брат был на действительной службе, подрастали сестры. Младший брат в канун войны окончил 10 классов и хотел поступить в университет в Минске.

Начало войны Наум встретил начальником участка на строящейся автостраде Минск – Гомель. Перед войной, вспоминает он, в СССР был принят закон об уголовной ответственности за самовольный уход с работы, прогулы, опоздания. Массовая психология того времени представляла собой сплав страха, жертвенности и энтузиазма. Науму нравилась работа. Он буквально жил на участке. Раньше всех приходил и позже всех уходил. Вскоре он стал душой этого участка строительства. В основе его авторитета были знание дела и честное отношение к своим обязанностям, самодисциплина.

Семья Наума – папа, мама, сестры и младший брат – продолжала жить в Шацке. Городок был основан в конце 19-го века. В местечке проживали, кроме евреев, русские, поляки, татары. Немцы вошли в местечко в конце июня. В середине июля всех евреев согнали в гетто, пометили желтыми кругами на спинах. Их было 890 человек – детей и взрослых мужчин и женщин, стариков и старух. Все они были расстреляны и зарыты в ямах лесного урочища, где когда-то гончары обжигали горшки и кувшины.

Трагически погиб и сам балагула. При немцах все жители местечка были переписаны в управе, а он числился в отъезде. Семья прятала его под полом, в небольшом приямке, прикрываемом крышкой пола. Его прятали по утру и выпускали вечером. Когда же всех членов семьи согнали в огороженное гетто, связь отца семейства с детьми и женой прервалась. Сидя в яме, он не понимал, где они. Он просидел в схованке три – четыре дня, затем вышел, и первый, кого он встретил, был сосед-поляк. Тот рассказал балагуле о произошедшем. В шоке от горя, спасшийся попросил поляка убить его, но, если он не может, то пусть отведет его в полицию. Тот отвел главу семьи в управу, где его узнали и тут же застрелили только за то, что он еврей.

Что же осталось от всех расстрелянных в Шацке? Память оставшихся в живых и переживших войну. И еще камень–валун, который освятили в минской епархии и оставили лежать в центре Шацка, как памятник безвинно убиенным жителям местечка.

К середине дня стали подходить рабочие, собирались группами, обсуждали ситуацию, но не знали, что делать. На пятый день войны немцы взяли Минск. Что делать в новой обстановке, не знал и молодой начальник Наум Гуревич. В ситуации полной неразберихи не покидала его мысль, что он может бросить участок и поехать в Шацк и помочь родным бежать на восток. Но поступить так значит поддаться панике, нарушить трудовую дисциплину, – это же стыд и срам, предательство. В смятении он прилег на диван и тут же уснул. И приснился ему сон. Он дома, в Шацке, вся семья в сборе, все галдят. Счастливая мама хлопочет на кухне, папа читает газету. Все в ожидании обеда. Он проснулся так же внезапно, как и уснул. Он понимал, что родные его, возможно, в оккупации, но допустить мысль, что он уже никогда их не увидит, не мог. Хотя именно так и будет…

Наступил второй день войны, из управления строительства поступило распоряжение свернуть работы и организованно отходить в направлении Сталинграда. Как отходить, куда девать оборудование, технику, что брать с собой? А что сказать рабочим? К концу второго дня стало ясно, что большая часть работников разбежалась. Однако при нем оставался довольно большой отряд специалистов. Были еще грузовик, сейф с документацией, деньги, продукты питания, кухонный скарб. Он скомандовал: «Кто хочет ехать – в машину, а кто не хочет ехать – свободны».

Машина поехала в направлении к Сталинграду. В этот день они одолели около 200 км. К концу третьего дня в отряде осталось пять человек.

При подьезде к поселку городского типа «Третья Пятилетка» машину остановил военный патруль. После недолгих обьяснений вся команда покинула машину и направилась в исполком поселка. Там царила суматоха. Шла организация и отправка групп для сооружения противотанковых рвов, надолбов, так что группа Наума оказалась кстати.

К месту назначения прибыли к вечеру. Всех прибывших разместили в здании школы, накормили и обьявили подьем на работу завтра в 5 часов утра. Утром, наскоро позавтракав и вооружившись лопатами, пошли к месту работы. Какой-то человек указал, где надо рыть ров. Работали до обеда. Обедали в школе. Затем снова рыли до самого вечера. И так – три дня. На четвертый день никто никого не будил, было очень тихо. Похоже, обстановка изменилась, начальство разбежалось. И снова надо было самостоятельно принимать решение. Что делать дальше?

Наум решил продолжать двигаться в сторону Сталинграда. Его группа состояла из трех человек. Идти было легко. Прошли 25 км. Стало жарко, хотелось есть и пить. Остановились отдохнуть, затем добрались до железнодорожной станции Жлобин. На вокзале – суета, поезда прибывали и отправлялись не по расписанию. Группе повезло. На втором пути стоял пассажирский поезд до Гомеля. Чудом пробрались в вагон. Ни билетов, ни проводника. Поезд тронулся и ночью прибыл в Гомель. Дальше до Сталинграда добирались два дня.

Оставив своих спутников на вокзале, Наум добрался до Автотранса. После короткой беседы с инспектором отдела кадров он написал заявление о приеме на работу в качестве прораба на строительстве укрепрайона. Он вернулся на вокзал, но его спутники исчезли. И он остался один.

Полгода он трудился прорабом, а затем его направили в Нижний Тагил на строительство доменной печи.

Тревога за родных, оставшихся в Шацке, ни на секунду не оставляла его. Предчувствие беды вызывало у него слезы, которые он прятал от людей. Он часто вспоминал хедер, учителя, молитвы и, как умел, шептал их, прося у Всевышнего, чтобьы его родные были живы. Ему хотелось вернуться в Шацк, взять их за руки и вывести в безопасное место.

Под стук колес поезда, мчавшегося к фронту, он задремал, а когда проснулся, было уже холодное утро, и через час-другой он оказался в учебном отряде, где готовили к участию в боях с немцами. Три месяца в учебном отряде пробежали быстро. Науму присвоили звание сержанта и направили служить в должности помкомвзвода.

Лейтенант, командир взвода, с любопытством смотрел на Гуревича. Перед ним стоял плотный молодой сержант, белобрысый, голубоглазый, который заметно волновался. Это и понятно. Война – дело не шуточное; если он струсит, никто из солдат не будет его уважать. Если проявит волю и силу духа, тогда горой встанут на его защиту и выполнят любое задание. Во взводе – двадцать солдат, некоторые уже бывали в боях, другие – необстреляные. Поможет им новый помкомвзвода. Ведь сержант всегда рядом с солдатами.

Отдельный саперный батальон, куда был направлен Наум, находился во втором эшелоне обороны. Немецкие войска, наступавшие в Белоруссии, довольно быстро продвигались вглубь страны. Батальону предписывалось разрушать мосты через реки, закладывать минные поля, строить заградительные сооружения. Наиболее опасным считалось устройство проходов в минных полях в обороне немецких войск. Сложность разминирования требовала умения работать в ночной темноте, не нарушая тишину. Минеру нельзя было ошибаться, ибо ошибка стоила бы жизни. Работа  требовала огромного мужества, трезвости и мастерства.

Разрушение и наведение мостов осуществлялось, как правило, в дневное время. Поэтому наибольшей опасностью для сапера была немецкая авиация. Самолеты появлялись внезапно и на бреющем полете расстреливали солдат, сооружавших понтонные переправы.

Наум уже был старослужащим и охотно передавал солдатам свой опыт, учил не рисковать зря, бережно относиться к жизни и в то же время не бояться смерти. Он говорил: «Чего бояться смерти? Если ее нет, живи спокойно, а если придет, то тебя уже не будет». Сам он был ранен пять раз, награжден двумя медалями «За отвагу», двумя орденами Красной Звезды, медалью «За взятие Берлина».

В боях с немцами Николай, как звали Наума бойцы взвода, проявил мужество и смелость. Первую медаль «За отвагу» ему вручили 6 ноября 1943 г. (приказ 018/н по гвардейскому стрелковому полку 32-й гвардейской Таманской дивизии) за то, что он при наступлении на высоту 146.7 под сильным артогнем противника обезвредил 13 вражеских мин. Он дал возможность беспрепятственно продвигаться нашей пехоте. Вторую медаль «За отвагу» Наум получил 1 апреля 1944 г. за то, что в боях за хутор Ленинский он из снайперской винтовки уничтожил пять солдат противника. Первым орденом Красной Звезды Наум был награжден за то, что в боях в районе переправ рек Птичь, Ясельда вынес с поля боя 14 раненых бойцов и командиров с их личным оружием. Второй орден Красной Звезды Наум получил за то, что с апреля 1944 по май 1945 гг. в восточной Пруссии и Берлине он вынес с поля боя 26 раненых бойцов и командиров с личным их оружием и передал их в медсанбат. Каждого из них Наум под шквальным огнем тащил на спине или на развернутой плащпалатке. Каждого спасенного он помнит и по сей день. Спасая раненых, он никогда не думал о своей безопасности.

Как–то, беседуя с Наумом-Николаем, я попросил его: «Вы три года воевали, и большую часть времени – на передовой в гвардейском подразделении. Расскажите о запомнившемся вам эпизоде». И сказал Наум: «Не люблю вспоминать то время, но об одном случае расскажу». Он помолчал, что-то вспоминая, а потом рассказал: «Это было за три дня до нового 1945 года. Мы подошли к укрепрайону на высоте 140.7. Немцы встретили нас шквальным огнем, и много наших бойцов там полегло. Поступил приказ остановить наступление и перейти к обороне. Зима была холодная, земля мерзлая, и мы саперными лопатками отрыли окопы. Во взводе погибло пять бойцов. К вечеру первого дня стрельба утихла, и мы услышали музыку, доносившуюся от немецких окопов. Кто-то играл на губной гармошке. Взошла луна, и мне показалось, что наступил мир на земле. Я задремал в окопе. Была дана команда ужинать, запахло полевой кухней. Мое тело закоченело. Руки замерзли. Слава Богу, подумал я, еще живой. Семь дней мы сидели в окопах, не умывались. Каждую минуту я приказывал бойцам не высовываться. С немецкой стороны снайперы вели огонь. Я тоже доставал свою снайперскую винтовку и, как говорится, выходил на охоту. Кажется, шесть раз попал по живым целям. Нас обстреливали регулярно, но наибольшее раздражение доставляли нам заедавшие нас вши. Помню, на третий день обороны я обнаружил металлическую бочку из-под керосина. Она лежала недалеко от нашей траншеи. Я взял бойца, и бочку мы перекатили в окоп. Я скомандовал бойцам сдать нательное белье, и мы прожарили его. Вшей победили, – правда, керосином еще долго пахло. В конце седьмого дня, наконец, поступил приказ подготовиться к атаке и взять высоту».

Как только зеленая ракета осветила местность, Наум поднялся, перепрыгнул через бруствер и побежал в сторону немецких окопов, увлекая за собой бойцов взвода. На ходу, ведя огонь на поражение, они ворвались во вражеские окопы, уничтожая оборонявшихся немцев.

Наум бежал по окопу и заметил немца, лежавшего на дне окопа. Подбежал к нему, перевенул и увидел мальчишеское лицо. Он был живой. На идиш Наум спросил его: «Ну что, повоевал?» На что тот ответил на немецком: «Ты – русская свинья, я тебя не боюсь». Наум мог нажать на курок автомата, но не сделал этого, ведь лежачего, даже если он немец, не бьют. Он еще раз взглянул на немецкого мальчишку и побежал прочь, дальше по окопу. Это было благородство победителя.

В конце марта 1944 г. советские войска освободили от немцев Минск, Шацк и ряд других населенных пунктов. Наум написал письмо в исполком Шацка с вопросом о судьбе членов его семьи и вскоре получил ответ, что его мама,три сестры и младший брат Яков вместе с остальными евреями Шацкого гетто были расстреляны.

Шло время. Наум-Николай с боями дошел до Берлина. День Победы запомнил не только как радостный, но и как печальный день… В самом начале 1945 года погиб командир роты, прекрасный парень, которого Наум любил как брата. Тому был всего 21 год. Вместо него прислали капитана. Новый командир назначил сержанта Гуревича своим ординарцем. И вот 9 мая капитан вызвал Наума и приказал сопровождать его в штаб батальона в полутора километрах от расположения роты. Был тихий, солнечный весенний полдень. И вдруг – шипение летящего снаряда, а потом разрыв: немцы вели артобстрел. Наум шел рядом с капитаном и увидел, как тот упал. Гуревич наклонился к нему и понял, что осколок ранил его в шею. Обстрел внезапно прекратился. Наум перевязал капитана, затем взвалил его на спину и, пошатываясь, понес в расположение роты. На подходе к своим капитан как-то обмяк и, ни слова не произнеся, умер. В тот же вечер рота похоронила своего командира.

До смерти капитана Наум несколько раз беседовал с ним. Говорили о жизни. Наум рассказал, как погибла в гетто его семья. Капитан поведал ему о том, что он из Курска, женат, растит дочь. Он приглашал Наума к себе пожить после демобилизации. Теперь же у Наума не было возможности ехать в Курск.

Через пару месяцев он демобилизовался и поехал в Шацк.

В Минске, по дороге в Шацк, Науму удалось найти односельчанку, которая до войны жила недалеко от их дома. Она узнала Наума и рассказала все, что знала о его семье.

Науму уходить было некуда, и он остался у односельчанки, которая поведала ему о том, как ей и ее дочке Блюме чудом удалось бежать из шацкого гетто. Она познакомила Наума с Блюмой.

После этого знакомства Наум прожил с Блюмой почти 50 лет. Плодом их любви стали старшая дочь Люба, живущая сейчас в Израиле, и младший сын Миша, живущий в Америке, а также пять внуков и правнуков.

Как говорится, жизнь продолжается.

 Леонид ЧЕРТКОВ

Волнат-Крик