Моя дорогая…

Фильм – обо мне, памятник моему времени и моему поколению. И хотя я не родилась, как героиня фильма, знаменитая московская манекенщица Регина, в утопающем в грязи провинциальном городе, и моя мать не мыла лестницы на фабрике, выжимая тряпку в ведро, но по чернухе коммунальных квартир детства мы – сестры. Юность и молодость героини насыщены такими, по выражению Горького, свинцовыми мерзостями жизни, что фильм впору обвинить в русофобии. Увы, в реальности все было намного хуже. Это кино – фантасмагорическое перемещение в детство. А детство, даже самое страшное, – всегда ностальгия.

Регина жила в фейерверке контрастов. Утром она шествовала по подиуму в Центральном доме моделей, демонстрируя изысканные наряды перед восторженной публикой, а вечером возвращалась к пьяной хозяйке в деревянную пристройку в пригороде, где кипятила чужой чайник на керосинке.

Я поднималась по зеркальной лестнице особняка графа Сергея Юльевича Витте на Кировском проспекте (моя музыкальная школа) и с освещенной сцены нарушала тишину зала пассажем из сонаты Моцарта. А дома детская психика, выстроенная на гармониях Шопена, должна была выдержать пьяного соседа, намотавшего волосы прибежавшей к нам прятаться жены Дуськи на руку и бившего ее головой о белую кафельную печь.

Регина, восхитившая Париж, образ которой появился на обложках парижских журналов, видевшая восторг и аплодисменты французской публики, снятая десятками фотографов, терпела издевательства полуграмотной надсмотрщицы из отдела кадров, запиравшей ее и других манекенщиц в гостинице на ключ, чтоб без нее на улицу зарубежной столицы не выходили.

Я, аккомпанировавшая балету и репетировавшая на сцене Дворца съездов, видевшая там последние в России па-де-де и фуэте Михаила Барышникова, возвращалась в Ленинград в снятую у хозяйки комнатушку размером с могилу на 6-м этаже дома без лифта. Когда хозяйка сказала, что комнатушка нужна ее поступившей в университет внучке, я была убита. Идти мне было некуда.

Фейерверк контрастов. Юная провинциалка благодаря совпадениям биографических чудес становится манекенщицей и протеже художника-модельера Веры Араловой, считающей моду искусством. Вера Аралова – реальная, как и многие герои в фильме, историческая личность, реальная мать негритенка Джеймса Паттерсона, которому в кинофильме пел колыбельную Михоэлс и прообраз которой в кинофильме «Цирк» сыграла Любовь Орлова.

Созданные Верой Араловой и показываемые Региной и ее коллегами-манекенщицами ослепительные наряды благодаря своей красоте, яркости тканей становятся прожектором, в котором коричневая серость советского существования и уродливые люди, создающие и размножающие эту серость, становятся еще страшнее и уродливее. Фильм так точно воспроизводит быт десятилетий послевоенного времени, так точно воспроизводит поведение людей, их предрассудки, их страхи, что любой задает вопрос: а чем это поведение, эти предрассудки и страхи вызваны?

Главный контраст и основной конфликт фильма «Красная королева» – это контраст красоты и уродства. Убожество советской несвободы, лагерность жизни, «замордованная воля» (Солженицын) переданы через контраст с красотой.

Увы, в те времена попытки людей прорваться к красоте, такие же естественные для нормального человека, как попытки прорваться на свободу, почти всегда были одиночными и заканчивались поражением. У власти были люди, неспособные ни к красоте, ни к свободе, и усилия вырваться из порождаемого этими людьми серого агрессивного мрака почти всегда были обречены.

В каком-то смысле фильм является печальной иллюстрацией к ахматовской фразе 1956 года, времени оттепели, что «сейчас две России посмотрят друг другу в глаза – та, что сажала, и та, что сидела». У каждого героя фильма «Красная королева» в то или иное время были арестованы родители. Когда Хрущев выпустил на волю миллионы заключенных, то начальство и огромный обслуживающий персонал архипелага ГУЛАГ за ненадобностью должны были быть трудоустроены. Те, кто сажал и охранял, были внедрены в повседневную внелагерную советскую жизнь. А что они еще умели делать, кроме как сажать и охранять?

Поскольку они, в отличие от многих выпущенных заключенных, были людьми малообразованными и без профессий, их трудоустраивали в такие места, где, по мнению устраивавших, можно было спокойно обходиться без профессий: в отделы кадров, в партийное и профсоюзное руководство фабрик, заводов, НИИ, университетов и институтов. Их назначали директорами музеев, методистами и директорами экскурсионных бюро, домов моды. Там они усердно продолжали делать единственное, что умели: подсматривать, доносить, загонять, охранять и не пускать.

Блистательный образ кадровички, уродливой, как оглобля, старой девы с мужскими плечами и квадратной походкой, создан в фильме актрисой Татьяной Орловой. Эта сталинской закалки надсмотрщица дома моды собрала в себе мерзость всех кагэбэшных кадровиков. И как оскорбительно выглядит ее поведение тюремной охранницы на фоне переливающихся красками тканей, ослепительных нарядов, широкополых роскошных шляп и узких юбок, одетых, одеваемых и примеряемых на изящных манекенщиц.

А ведь у этих кадровиков – бывших тюремных охранников – была монополия на выпуск за границу.

Господи, что творилось, когда отбирали из коллектива моего Ленинградского мюзик-холла тех, кто поедет на зарубежные гастроли! Это была не только поездка в рай, но еще и материальное обеспечение на год-два жизни. Любая привезенная заграничная шмотка продавалась по цене месячной зарплаты или много дороже. А зарплаты у балерин, манекенщиц были по 90 рублей в месяц. Всего на 20 рублей больше, чем у уборщиц. Как-то пошла в кино с балериной. Забыла кошелек, и 20 копеек на дневной сеанс у меня с собой не было. Как же она боялась, что я эти одолженные двадцать копеек ей не верну!

Очередь в отдел кадров, где комиссия решала, кто поедет за границу, источала невроз, физически ощутимый через запах пота. Даже Польша была истерично желанна: воздух свободнее, западные фильмы можно было посмотреть, шмотки продавались просто везде. Отвергнутые комиссией выбегали, заливаясь слезами.

Во время стажировки в буфете Кировского театра я стояла в очереди за солистом балета, восходившей тогда звездой. Вскочив из-за стола, дожевывая и утирая рукой жирный рот, к нему рванулась партийная каракатица: «А вы почему не сдали мне реферат по последнему съезду ЦК КПСС?» Надо было видеть, как этот стройный, с гордо посаженной головой молодой Аполлон, олицетворение мужской красоты и силы, которому рукоплескал и кричал «браво» весь Кировский театр, съежился от страха, стал меньше ростом, сгорбился, побледнел и начал, заикаясь, что-то блеять в свое оправдание. Его карьера и его жизнь (выезд за границу, получение квартиры) зависели от этой убогой мерзкой твари.

За Кировским театром коммунисты надзирали особо. Это было уже после бегства из Кировского (бывшего Мариинского, Мариинки) Рудольфа Нуриева (1966) и Натальи Макаровой (1971), немедленно упавшей в объятья еще живой 99-летней Матильды Кшесинской, любовницы Николая Второго, танцевавшей на той же сцене Мариинки 60 лет назад. Я, как полная идиотка, принесла в театр журнал Times с фотографиями сбежавшей Макаровой в Нью-Йорке, и балерины начали вздыхать: «Наташа-то как расцвела!» Хореограф-репетитор злобно рявкнула: «Все они там расцветают!»

И хотя на Западе в Парижах, Лондонах и Мадридах из отеля без присмотра не очень выпускали (я это наблюдала даже в 90-х, когда начальник запретил группе инженеров из крупного российского города выход вечером из гостиницы в Сан-Франциско), девочки все равно, питаясь консервами и сэкономив жалкие 4–5 долларов, что давали на весь день, ухитрялись купить шмотки. А потом на таможне эти жалкие шмотки-колготки еще конфисковывали. И так этот позор в фильме показан, что только тот может понять, кто сам его испытал.

И то, как на собраниях по науськиванью кадровиков, бывших энкавэдэшников, все единодушно поднимали руку, чтобы провинившегося наказать-исключить-уволить, чтоб другим неповадно было. Да просто чтобы всех в стаю согнать, потому что только тогда стая вместе держится, когда на одного беззащитного натравлена. И в фильме «Красная королева» студентку ВГИКа Регину исключают из комсомола, и ее лучшая подруга поднимает за ее исключение руку.

В 1974-м, уже совсем безопасном году, сидела я, только нанятая еще на временную работу молодая экскурсоводка на общем собрании в длинном зале англиканской церкви, где располагалось Ленинградское городское экскурсионное бюро. И главный методист, бывший загранотрядовец, энкавэдэшник, полуграмотный, малорослый, почти гном (чему мог он научить людей с кандидатскими степенями по истории, литературе и десятками опубликованных книг и статей?), выступал со сцены. Он тайком поехал на экскурсию и подслушал, как экскурсовод сказала, что сына Ахматовой арестовали и что на кладбище на могилу Ахматовой не пускают, и призвал, чтобы все проголосовали за ее увольнение (она была матерью-одиночкой и кантовалась с малолетним сыном на чердаке в Павловске). Никто в ее защиту слова не сказал.

Фильм поражает тем, что убедительно показывает победу уродливых, злобных, тупых и полуграмотных в войне против красивых, талантливых, умных и образованных. Имя этой победе – социализм.

Художник-модельер Аралова, талантливый подвижник, падает в сражении с остервеневшим, бездарным и тупым бюрократом от советской легкой промышленности. Ее талант раздавлен асфальтовым катком агрессивной посредственности. Чудную молоденькую девочку-манекенщицу, подругу Регины, вынуждает к доносительству и доводит до самоубийства кагэбэшный опер. Саму главную героиню, красавицу-манекенщицу, «красную королеву», делают приманкой для английского дипломата, угрожая ее мужу криминальным преследованием за найденную в доме валюту. Все, кто из Советского Союза выезжал за границу или соприкасался с иностранцами в те времена, многое могут вспомнить…

Сериал «Красная королева» заставляет процитировать философа Александра Зиновьева: НКВД возникло не потому, что нужно было арестовывать, пытать и убивать, а потому, что было очень много людей, которые хотели это делать. Похоть на зло. В этом фильм, увы, правдив до боли. Сосед по коммуналке, всласть издевающийся над пожилой женщиной, жаждущий ее смерти, чтобы заполучить комнату. Комсомольцы-добровольцы, преследующие и избивающие стиляг под покровительством милиции. Девушка в доме мод, доносящая на соперницу. Кагэбэшные оперы, шантажирующие манекенщиц.

Фильм указывает не только на силу красоты, но и на ее беспомощность. Александр Зиновьев заметил: «Интеллигенцию не нужно уничтожать. Ее достаточно перестать охранять».

То же относится и к искусству, и к балету. Балерины и манекенщицы во многом схожи. Поддержание профессиональной красоты требует невероятных усилий, отбирающих у женщины почти все. Работают с ранней юности, а на войну с бытом, сцеплением с реальностью остается совсем немного сил. Потому они часто попадают в зависимость от покровителей мужского пола. «Бедной девице краса – смертная коса».

Да, балерины и манекенщицы легко и быстро выходили замуж. Красота привлекает мужчин. Но здесь происходило нечто странное. Отданные в жрицы, и отнюдь не храма Гименея, приученные с детства и юности служить искусству и красоте, а не думать о стирке, кастрюлях, пылесосах и семейном бюджете, подсаженные на наркотик поклонения и славы, они не всегда вытягивали требующее тупого терпения бремя семьи. Особенно когда, попав в часто оскорбительные отношения русско-советского домостроя, ослепительная красавица понимала, что быстро найдет мужу замену. Одна из самых знаменитых манекенщиц уже постперестроечной России (когда мы входили в ресторан, весь ресторан, как по команде, на нее оборачивался и не мог оторвать глаз, пока она не садилась) рыдала у меня на плече в Мюир Вудс: «Надо было за еврея замуж выходить! Они даже если и гуляют, то жен не позорят».

С другой стороны, постоянные гастроли, ограниченная и специфическая среда, информационный вакуум (привычка читать книги в балетном мире и среди манекенщиц – редкость) превращали красавиц в чудовищно неадекватных партнерш. Домашнее хозяйство балерины и манекенщицы выглядело намного хуже, чем они сами. После того как шок от красоты проходил, их жизненная неприспособленность и беспомощность начинала мужей раздражать. Средний брак балерины продолжался по тому, что я видела, один-два года. Некоторые оставленные мужьями и покровителями теряли ориентацию и даже спивались, как случилось с одной из манекенщиц в «Красной королеве» и с парой знакомых балерин в Мюзик-холле.

Драматург Александр Володин (Лившиц) любил повторять, что красота спасет мир. Увы, красота, хоть и было обещано, мир не спасла. Но она освещает мир. А кроме того, зло в свете красоты выглядит еще уродливее, еще ужаснее. Красота, как правда и как искусство, распрямляет и вдохновляет. В том и сила этого фильма, что он распрямляет и вдохновляет и своей красотой, и своей пронзительной правдой. В его искренности есть необъяснимая трогательность и необъяснимая притягательность, имя которой – талант.

«Моя дорогая…» – лейтмотив, песня из фильма, что звучит в памяти потом много дней.

Татьяна МЕНАКЕР