Евтушенко и Бродский

(взгляд со стороны)

 Россия не единожды переживала смутные времена. Так исторически сложилось. Самым трудным обычно бывало решить, кто станет главным, кого выбрать, за кем идти. Когда с этим определялись, все успокаивались, жизнь налаживалась, становилось понятным настоящее, будущее виделось в радужных тонах. Правда, ненадолго.

Смутные времена имеют тенденцию возникать неожиданно и в различных ситуациях. Вот и нынче невозможно определиться с тем, кого назначить главным русским поэтом современности. Усиленно идет обработка почитателей поэзии. Постепенно образовалось два противоположных лагеря, две «свиты». Каждая играет своего короля. Другие имена, другие поэты как бы исчезли. На слуху остались только двое: Евгений Евтушенко и Иосиф Бродский. Щедро раздают поклонники своим избранникам комплименты и звания. Тут и гениальный, и национальный, и великий, и знаменитый русский поэт, гордость страны. Поди разберись, кто на самом деле главнее. Конечно, только Время расставит всё по своим местам, и потомки оценят дар и истинное величие каждого. Но для нас, их современников, очень важен пушкинский взгляд: « и долго буду тем любезен я народу…». Так чем же будут они любезны народу?

Безусловно, оба – и Евтушенко, и Бродский – личности незаурядные. Талантливые. По-своему отразившие мир и время.

18 июля 2013 года Евгению Александровичу Евтушенко исполнилось 80 лет. Дата была отмечена рядом событий. 21 мая в Москве, в Политехническом музее, его чествовали как лауреата национальной премии «Поэт» 2013 г. По российскому каналу «Культура» показали новый фильм режиссера Нины Зарецкой «Зашумит ли клеверное поле». Название это взято из одноименного романса на слова поэта. Фильм документальный, в кадре Евтушенко ведет себя естественно, отвечает на вопросы. Представляет свой музей в Переделкино, который создал на соственные деньги и разместил в нём интереснейшую коллекцию картин, книг и многого другого, что ему дорого и что он передает в дар родине. Поэт отрицает подозрения в «американизации». Нет, он гражданин России, и только России.

И это несмотря на то, что нашлись на его родине соотечественники, которые не пожалели времени и сил, чтобы смастерить соломенное чучело, прикрепить к нему табличку с именем поэта и сжечь его. Экзекуция была произведена еще в январе 1992 года под руководством двух прозаиков, Ю. Бондарева и А. Проханова, в Москве, во дворе дома Союза писателей. В этой новой для русской литературы акции просматривается что-то африканское.

Но через 21 год другими людьми решено было отметить день рождения, 80-летие Евтушенко – в Москве, тепло и торжественно, с присутствием поэта. Не сложилось – Евгений Александрович накануне перенес тяжелейшую операцию: ему ампутировали ногу. Боль в ноге беспокоила и раньше, но думалось – обойдется, пройдет. Последнее время ходил, опираясь на палку. Но, видно, не судьба. Евтушенко общался с собравшимися в зале по скайпу, и эта встреча транслировалась по российскому телевидению. Мужественный человек, держался бодро, не жаловался. А кому жаловаться?

 

Хочу я тебя разлюбить – не могу,

чтоб только совсем отпустить бы

на волю,

когда я от боли уже чуть не вою,

а после впадаю почти в немоту.

Пусть лучше один я все перенесу,

пусть лучше один я отплачусь,

отмучусь,

за что же тебе эта женская участь – остаться Аленушкой в темном лесу?

Лишь редкая женщина, кто устоит

при лязге зубов, окружающих

в чаще,

но счастье великой жены состоит

из мужниных, с ним разделенных несчастий.

 

Е. Евтушенко, 16 ноября 2013 г.

Евтушенко никогда не держал камня за пазухой, был открытым и доверительным. Его рано стали печатать, постепенно нарастала популярность. Это раздражало некоторых собратьев по перу. В воспоминаниях Евгений Александрович тепло отзывается о друзьях-шестидесятниках. Но не все они считали его своим другом. Как свидетельствует, например, Анатолий Гладилин, отношения между Женей и Васей Аксеновым были напряженными.

Евгений Евтушенко в молодости был очень обаятелен: высокий рост, спортивная фигура, непринужденная манера общения, умение вести интересную беседу, на лету схватывая настроение собеседника. Глаза яркие, пронзительные. Отличный экземпляр для представления Советского Союза за рубежом. Он вызывал симпатию, с ним были знакомы многие известные люди. Он встречался с президентом США Никсоном, дружил с Робертом Кеннеди, разговаривал с Марлен Дитрих. В те времена, когда для советского человека Польша была недосягаемой заграницей, а верхом мечтаний был отдых в Болгарии, заграничные вояжи и встречи Евгения Евтушенко казались весьма подозрительными. В первую очередь – завистникам. Такое простить было нельзя. И родился живучий слушок: Евтушенко – скрытый сотрудник КГБ, проще – осведомитель.Позже, когда открылись архивы и никаких документов, подтверждающих «сексотство», не нашли, вытащили на свет другую формулировку: был «агентом влияния».

Упорно не хочется кое-кому признавать Евгения Евтушенко порядочным человеком и национальным русским поэтом.

Все эти обвинения не выдерживают критики. Любой человек, представляющий свою страну за рубежом, всегда агент влияния. Был им, например, и Владимир Маяковский (особенно, когда в Париже покупал по списку белье и прочие женские мелочи для Лили Брик). И знаменитый скрипач Давид Ойстрах, и знаменитый гроссмейстер Михаил Ботвинник. И Соломон Михоэлс, собиравший во время войны в США деньги для Красной Армии. Навешивать на них ярлыки, по меньшей мере, нечестно. А насчет «влияния», так за границей про наши реалии знали лучше, чем мы сами, жившие в этой стране.

Одним из юбилейных мероприятий стал фильм «Соломон Волков. Диалоги с Евтушенко», прошедший на первом канале Центрального телевидения. Он состоит из трех частей, каждая посвящена определенному периоду жизни поэта. Фильм получился удачным, умным, тонально очень теплым. Соломон Волков – прекрасный интервьюер и вдумчивый слушатель. Он полностью отдается беседе, не расставляет подводных камней, чем раскручивает собеседника на глубокую искренность без рисовки и фальши.

Эти диалоги на самом деле исповедальны. Евгений Александрович прекрасно понимает, что, в основном, жизнь уже прожита. И всё есть как есть, изменить ничего невозможно. Это и про стихи, и про жён, и про любимых женщин, и про шестидесятников. Но главное его недоумение и его боль – отношения с Иосифом Бродским. Отношения двух совершенно разных людей – и по возрасту, и по месту проживания – один москвич, другой ленинградец, и по семейному воспитанию, и по жизненному опыту, и по жизненной философии.

Евгению Евтушенко было восемь, когда началась война. К этому времени его родители уже были в разводе, хотя сам маленький Женя этого не понимал и не ощущал. Мать из артистической среды, отец писал неплохие стихи и позже оценивал первые опыты сына. Когда гитлеровские войска подходили к Москве, мальчика отправили в Сибирь, на станцию Зима, к бабушке, маминой матери. Там же пошел в школу. Несмотря на трудности военной поры, он впоследствии с любовью вспоминал эту станцию как свою родину.

Однажды с фронта приехала мама со своим другом Костей Симоновым. Он произвел на Женю сильное впечатление и военной формой, и своей общительностью. Да и вкусные консервы и другие диковинные продукты оказались очень кстати. Всего несколько дней общения зацепились в его памяти.

К концу войны Евгений вернулся из эвакуации, и в дальнейшем его формировала Москва. Бывали трудные времена, приходилось переживать и голод, и клевету, и оговоры. Но не сломался. Продолжал писать стихи, начал печататься, стал известен. Его многогранный талант проявляется в разных направлениях.

Очень популярной была песня на слова поэта «Хотят ли русские войны». В свое время армия ветеранов Великой Отечественной на своих застольях, приняв боевые сто грамм, исполняла ее, как гимн-заклинание. Защищая родину, они прошли через кромешный ад. Выжили и искренне не хотели войны.

Есть стихи, посвященные любимым. Это светлая лирика. Никакой пошлости, очень по-мужски. Стихотворение «Идут белые снеги» – пронзительно лирическое, что называется – «высокий штиль».

Талейран, величайший циник и знаток человеческих слабостей, наставляя начинающих карьеристов, обронил: «Бойтесь первого движения души, потому что оно, обыкновенно, самое благородное». Совет не для Евгения Евтушенко. У него в характере доминирует национальная русская черта – бесшабашная удаль. Она проявляется спонтанно и в жизни, и в творчестве. Он не боится раскрыться, не оглядывается по сторонам, ища сочувствия и поддержки. Он всегда, по собственному признанию, стремится быстро реагировать на ситуацию, чтобы люди услышали какой-то ответ. И признается: «Ну и получаю за это сполна». Расчетливость ему чужда, на то он и поэт.

1961 год. Евгений Евтушенко в 28 лет пишет «Бабий яр» и читает его перед слушателями. Советское общество потрясено темой, эмоциональным накалом, кто-то возмущен «наглостью» поэта. Те угрозы, которые услышал в свой адрес нееврей Евтушенко, не коснулись еврея Бродского. Правда, Иосифу в 1961-м всего 21, рано еще предъявлять претензии к тематике. Но и в дальнейшем, когда он достиг зрелого возраста и поднялся на пьедестал, таких стихов в его портфеле никогда не было.

1968 год. В июне был застрелен Роберт Кеннеди. Евтушенко потрясла гибель его доброго американского знакомого. И мгновенная реакция – стихотворение, посвященное его памяти. Как раз в это время молодой поэт из Ленинграда находился в Москве. Жизненные пути Бродского и Евтушенко пересеклись. Советская власть Иосифа не жаловала. Евгений в силу своей отзывчивости был настроен к гонимому коллеге доброжелательно. В порыве откровения прочел ему свеженаписанные стихи. Тот их запомнил, особенно строки: «И звезды, словно пуль прострелы рваные, / Америка, на знамени твоем». Действительно, великолепный поэтический образ.

Вечером Иосиф позвонил Евгению и предложил поехать в американское посольство и расписаться в книге памяти, выразив соболезнование в связи с гибелью Р. Кеннеди. Тот засомневался – пустят ли, да и поздно. Иосиф заявил: «С тобой впустят!». И правда, их впустили. Книга эта вообще-то для почетных посетителей, коим Бродский в то время никак не являлся, хотя на Западе и вышел сборник его стихов. Понятно, что Роберт Кеннеди был ему совершенно безразличен, но он использовал Евгения, чтобы подтвердить свою значимость. Искренне переживавший потерю Евтушенко, разумеется, о такой корысти и не догадывался.

1968 год. 21 августа Евтушенко в Коктебеле услышал по радио о вводе советских войск в Чехословакию. Он помчался на почту с текстом телеграммы протеста – в Москву, Брежневу. Растерявшаяся телеграфистка ее отправила. Ее тут же уволили. Евгений Александрович отправился в Феодосию, в управление КГБ, и потребовал восстановить уволенную. Угрожал, что устроит в Москве пресс-конференцию и закатит скандал. Женщину восстановили на работе.

На следующий день он написал стихотворение, которое начиналось словами:

 

Танки идут по Праге

в закатной крови рассвета.

Танки идут по правде,

которая не газета.

 

В 1968-м Бродскому 28 лет, это уже вполне сфомированная личность. Но и таких стихов он тоже не писал.

Иосиф Бродский умел просчитывать, чем и где можно воспользоваться. Бескорыстной дружбы не признавал. Понимал, что ему не хватает образования – за спиной всего семь классов. Обладая даром изображать себя скромным, нуждающимся в заботе, расположил к себе талантливого молодого поэта Евгения Рейна. Рейн по-дружески редактировал каждое стихотворение начинающего автора Иосифа Бродского. Потом привел его к Анне Ахматовой. Она в то время опекала одаренную молодежь, так называемых «ахматовских сирот» – Е. Рейна, А. Наймана, Д. Бобышева. В этот круг вошел и Бродский.

Джон Глэд – американский славист, профессор ряда университетов, переводчик, свободно владеющий русским языком и бывавший в СССР, знавший всех российских писателей-эмигрантов, в беседе с русским историком Дмитрием Споровым в мае 2013 года, в частности, сказал: «… в 47-м создали ЦРУ. И к 60-м годам шли дикие деньги на пропаганду любых диссидентов и эмигрантов, которая продолжается и по сей день, кстати. И было много писателей второстепенных, которые стали известными только благодаря этому. Но они этого, конечно, не понимают». Далее Глэд заметил, что русскоязычное издательство имени Чехова в Нью-Йорке получило более полумиллиона долларов от ЦРУ.

Соломон Волков в своей «Истории русской культуры 20 века» указывает, со ссылкой на американские источники, что выпуск первого сборника стихотворений и поэм Иосифа Бродского в 1965 году спонсировало ЦРУ. И вторая его книга, «Остановка в пути», вышла в 1970-м в том самом, упомянутом выше, издательстве им. Чехова.

В связи с публикациями за границей положение Бродского осложнилось. Ему бы и хотелось на Запад, но он предпочитал бы попасть туда в ореоле мученика, преследуемого властями за свой поэтический дар. Биографы, со слов самого Бродского, утверждают, что он не хотел уезжать из страны. Это неправда. Александр Кушнер пишет, что был у Иосифа, когда тому позвонили и сообщили, что его заявление с просьбой о выезде удовлетворено. Бродский расстроился, а Кушнер возразил: было бы хуже, если бы отказали.

Отчего же расстроился автор двух сборников? Его совершенно не устраивал выезд по израильской визе (он подал заявление, имея вызов из Израиля). Лучше бы выслали – это сразу бы подняло его авторитет. Евгений Евтушенко, явившийся в КГБ вызволять чемодан книг, которые у него задержали на таможне, случайно оказался свидетелем обсуждения там дела Бродского. Варианты были разные, в том числе нехорошие. По своему обыкновению, Евгений Александрович из самых добрых побуждений вмешался и поспособствовал тому, чтобы имеющего уже разрешение на выезд поэта не муторили, а дали возможность быстро выехать. Об этом эпизоде он впоследствии рассказал Иосифу – и стал его личным врагом на всю жизнь. И потом, в США, Бродский говорил всем и каждому, что Евтушенко – агент КГБ.

4 июня 1972 года опальный поэт вылетел в Вену, как обычно покидали СССР все советские евреи. В аэропорту его встречали – из США специально прилетел владелец издательства Ардис Карл Проффер. Он сходу предложил Иосифу работу. И через месяц Бродский принял пост приглашенного поэта в Мичиганском университете. После чего в течение 24 лет он был профессором, преподавал там и в других университетах историю русской литературы, теорию стиха, русскую и мировую поэзию. Как это у него получалось? Вот что писал Лев Лосев во вступлении к своей книге «Иосиф Бродский. Труды и дни», вышедшей в 1999 году:

«Преподавал» в его случае нуждается в пояснениях. Ибо то, что он делал, было мало похоже на то, что делали его университетские коллеги, в том числе и поэты. Прежде всего, он просто не знал, как «преподают». Собственного опыта у него в этом деле не было… Каждый год из двадцати четырёх на протяжении по крайней мере двенадцати недель подряд он регулярно появлялся перед группой молодых американцев и говорил с ними о том, что сам любил больше всего на свете – о поэзии… Как назывался курс, было не так уж важно: все его уроки были уроками медленного чтения поэтического текста…»

Очевидно, этот стиль преподавания помогал скрыть косноязычность речи. Об этом дефекте говорят многие, знавшие Бродского. Его устная речь не была развита, словарный запас был ограничен. Оно и понятно – из 8-го класса отчислили, а последующая кратковременная работа то на заводе, то в котельной, то в морге, если и обогащала язык, то лишь бытовой лексикой и матом. С кем поведешься, от того и наберешься. А базовая основа личности, по утверждениям психологов, формируется к 17 годам.

В этой связи очень важна роль школы. Она дает системное образование. Школа –не просто уроки и домашние задания. Это апробированный веками главный инструмент развития ребенка. Дети учатся жить в обществе, постигают науку выживания, определяющую роль и место в коллективе. Учатся письменной и, что очень существенно, – устной речи, приобретают навыки социального общения. Именно здесь в процессе учения и ролевых игр формируется личность. Иосиф Бродский такого системного обучения не получил, хотя книги читал.

Поэтому, когда надо было быстро сформулировать мысль, а слов не хватало, он прибегал к известному методу: применил мат – все проблемы решены. Это осталось при нём до конца жизни. Его добрая знакомая, Людмила Штерн, вспоминает, как уже в Америке в телефонном разговоре Иосиф, в ответ на ее реплику, послал ее на три буквы.

Иосиф Бродский и в свои стихи нередко вставлял мат, хотя письменная речь его вполне могла обойтись без ненормативной лексики. Он даже гордился своим грубым языком. А с его нелегкой руки грязь заполонила поэтические страницы. И сейчас, когда я открываю российские журналы, обязательно натыкаюсь на что-то такое.Я люблю поэзию. Но ее сочетание с матом противоестественно. Это, как если в бочку выдержанного вина с тонким ароматом вылить ведро помоев.

С первого момента пребывания в США Бродскому не надо было заботиться о куске хлеба и крыше над головой, его обеспечили постоянной работой. Естественно, он решил заняться серьезным изучением английского. Из многочисленных статей мы знаем, что с этим он справился блестяще, даже стал писать отличные стихи на новом языке. Не верьте этим статьям – обычное в таких случаях славословие кумиров, которым приписывают все возможные и невозможные подвиги. На самом деле он выучил язык неплохо, но это было книжное знание. Да, он написал некоторое количество стихотворений на английском, но они были из рук вон плохие.

Свою рецензию на его сборник ToUrania («К Урании») (1988 г.) британский критик Рид назвал «Великая американская катастрофа». Кроме массы грамматических ошибок, Рид отмечает манеру Бродского «высказывать спорные мнения высокопарно непререкаемым тоном». Об этом пишет известный шведский славист Бенгт Янгфельдт в своей новой книге о Бродском «Язык есть Бог» (2012 г.). Он же замечает, что при жизни Бродского о его неудачах старались молчать, а после его смерти оценка его англоязычной поэзии однозначно отрицательная.

Так, поэт Крейг Рейн (однофамилец питерского) в статье «Репутация, подвергнутая инфляции» в FinancialTimesговорил и о поэзии, и о прозе Бродского, что им присущи «неуклюжесть», «болтливое отсутствие ясности», «водянистость». На его взгляд, Бродский «высокомерен и банален» (как мыслитель) и «малокомпетентен» (как критик). Янгфельдт приводит факты уже упоминавшегося мной косноязычия. Когда новоиспеченный нобелевский лауреат произносил свою речь (на русском!) понять его было очень трудно. А когда выступал на конференциях на английском, никто не понимал сути.

У него теперь появились другие полезные знакомства и связи. Одной из самых ярких личностей, к которой очень привязался Иосиф, был Геннадий Шмаков. Блестящий эрудит, он владел восемью языками, глубоко знал русскую и мировую поэзию, блистательно переводил и античных, и современных поэтов, был знатоком театра и кино. Людмила Штерн отмечает, что Шмаков не стремился к славе и щедро делился своим уникальным интеллектуальным багажом. А Бродскому как раз это и было нужно.

Шмаков умер в 1988-м. Увы, никогда потом Иосиф Бродский не упоминал этого имени, его значения в своей жизни.

В США недавний изгнанник сменил акценты: стал говорить, что на родине его не притесняли, гонениям не подвергали. Просто он уехал сам, поскольку его неординарному таланту там негде было развернуться. То есть, он не диссидент, а Поэт. Американцы его ценили сначала как раз за противостояние тоталитарному режиму, поскольку его поэзия им ничего не говорила. Подняла его поэтический престиж Нобелевская премия. Кстати, все мои попытки выяснить, кто выдвинул его на «нобелевку», не дали результата. Тайна.

Надо заметить, что успех Бродского на Западе ввел в заблуждение многих одаренных авторов в Союзе. Не понимая роли ЦРУ в этом взлете, они устремились в благодатные края, где с горечью обнаружили, что их умения и таланты никому не нужны. Разочарование порой приводило к трагедиям.

Иллюстрацией к этой черте служит эпизод с романом Василия Аксенова «Ожог». Аксенов сдал рукопись в издательство Farrar, Straus&Giroux. Редактор Роджер, друг Бродского, попросил его оценить роман (по другим источникам, Иосиф взял рукопись сам). Прочел и вернул со словами: никуда не годится. Аксенову отказали.

Вознесенский нобелевского лауреата раздражал. А Евтушенко он вообще терпеть не мог. В беседе с С. Волковым прозвучала такая история. Евгению Александровичу уже после смерти Бродского передали письмо, которое тот написал руководителям Квинс-колледжа с предупреждением: не брать Евтушенко на работу, потому что он настроен антиамерикански и является агентом КГБ.В качестве доказательства приводились вырванные из контекста строки «… и звезды, словно пуль прострелы рваные, Америка, на знамени твоем» (здесь выражены боль и солидарность с Америкой, что отлично понимал И.Б.).

Это был самый обыкновенный донос. И ему поверили.

Приехавший с женой и двумя детьми в США поэт оказался без работы. Его подвергли остракизму (КГБ!), отменили все встречи с ним, выступления и т. д. А он не мог понять, в чём дело, что происходит. Метался по стране, пока не нашел место в глуши, в университете города Талса, где и преподает до сих пор историю русской литературы. Причем преподает творчески, с полной отдачей, о чём свидетельствуют отзывы студентов.

Евгений Евтушенко честен не только в отношении работы, но и в личной жизни. Хотя совместить творчество, семью и свой темперамент не всегда удавалось. Со своей первой женой, Беллой Ахмадулиной, расстался, полюбив другую, но остался с ней в дружеских отношениях. Со второй женой, подругой Бэллы, Галиной Сокол прожил 17 лет. Он посвящал ей замечательные стихи. Но в семье не было детей. Однажды, пока Евгений был в очередной раз за границей, Галя пошла с Бэллой в детдом – помочь ей выбрать девочку для удочерения. А в итоге и сама тоже выбрала мальчика. Когда Евтушенко вернулся домой, его ждал сын Петя, сразу же получивший фамилию приемного отца. Художник Петр Евтушенко живет в Москве, связан с отцом добрыми отношениями.

Ирландка Джен Батлер стала третьей избранницей поэта. Родилось двое мальчиков, один – тяжело больным. Ему требовался постоянный массаж. Отец, мать, приходящие массажисты сменяли друг друга у постели больного ребенка. Нельзя было делать перерывов. Массажистам надо было платить, а для этого работать, писать, уезжать, встречаться с людьми. Жена русским почти не владела – в итоге обиды, упреки, и Джен уехала к родителям.Но отец не снял с себя ответственность, помогал материально и часто навещал своих ирландских сыновей.

В Америку Евтушенко приехал с молодой женой Машей и двумя маленькими детьми. Маша стала ему надежной опорой. Хорошо владея английским, она преподает в колледже.

Иосиф Бродский до 50 лет считал себя холостяком. Потом женился на своей студентке – полурусской-полуитальянке. Родилась дочь. Есть у него еще двое внебрачных детей, из ленинградской жизни. Дочь Анастасия от балерины Марии Кузнецовой. О ней он и не вспоминал.Сын Андрей от художницы Марины Басмановой.Иосиф ее любил, несмотря на то, что она ему изменила, и их связь оборвалась. Посвятил М. Б. много стихов, нередко тематически отвлеченных.Увидел сына только в 22 года, когда тот приехал в гости к отцу. Контакта не получилось, отослал сына назад.

Примерно такое же отношение Иосифа Бродского и к родине. Он к ней холоден. Может, в этом корень его неприязни к Евтушенко? Он чувствовал в нём соперника, конкурента, который остро переживая все боли и несчастья народа, пользовался таким его признанием, которое Бродскому никогда не заслужить. Был любезен народу в острые моменты его истории. Его поэзия – отражение эпохи. А безумно талантливый Иосиф Бродский, писавший в молодости прекрасные стихи, переоценил свой дар, ушел в себя – и проиграл. Несмотря на все лауреатские звания.

Каждый, кто попытается читать Иосифа Бродского последних лет, убедится в правоте этих слов. Недаром Евгений Рейн, лучше многих знавший этого «ахматовского мальчика», выстроив в 1997 году ряд великих русских поэтов, не нашел в нём места для своего друга:

«Россия – особая страна решительно во всех отношениях, даже под углом ее поэтического облика. Вот уже двести лет во все времена русскую поэзию представляет один великий поэт. Так было в восемнадцатом веке, в девятнадцатом и в нашем двадцатом. Только у этого поэта разные имена. И это неразрывная цепь. Вдумаемся в последовательность: Державин – Пушкин – Лермонтов – Некрасов – Блок – Маяковский – Ахматова – Евтушенко. Это – один-единственный Великий поэт с разными лицами. Такова поэтическая судьба России».

Лилия ЗЫБЕЛЬ

Сан-Франциско